Геннадий Авраменко. "Уходили из дома. Дневник хиппи"

Посвящается тем, кто не пережил 90-е.
И тем, кто умудрился выжить.
Имена всех героев реальны.
Все совпадения неслучайны.
Автор

Это правда - потому что так все и было.
Это вымысел - потому что такого быть не могло.
Это рассказ о дружбе, ненависти, предательстве и любви. Обо всем, без чего невозможно представить жизнь.
Это очень смешная книга. Но порой на глаза наворачиваются слезы. Смахиваешь их. открываешь новую главу, улыбаешься, а потом они снова наворачиваются. Но слезы эти - добрые. Это книга о том прекрасном времени, которое уже никогда не повторится, как бы этого ни хотелось.
А жаль...
Дмитрий Харатьян

В дневниковой юной исповеди Геннадия Авраменко есть несомненная настоящность. Как и у Керуака. Главное, что время поймано в сачок: чувства и мысли обнаружены и раскрыты.
Виктор Ерофеев

29 апреля 1992 года, среда

На Гоголях было спокойно. Как обычно, царило разделение по статусу и интересам. На боковой лавочке у льва кисла дринч-команда, у подножия памятника Гоголю вдумчиво молчала пионерия. На лавке напротив сидели умеренно выпивающие олдовые — кажется, Хоббит, Шерхан, Шериф, Князь. На соседней грелось на солнышке мое безбашенное поколение. У ограды с загадочными лицами, делая вид, что они просто кусты, курили траву Лик и Питон. Дымсон ссал сверху на проезжую часть. Поздоровавшись с теми, кого знал, я присел к своим. Глотнул портвейна, поинтересовался, не собирается ли кто в Таллин на маевку. Уже попрощавшись со всеми, собрался было отчаливать, как вдруг Золотая Рыбка тихонечко пискнул:
— Мамочки!
От «Арбатской», со стороны Генштаба, приближались человек двадцать люберов. Они почти маршировали; широкие клетчатые штаны и одинаковые звериные лица на­водили ужас даже на расстоянии ста метров. И шли они явно к нам.
Стоявший у перехода милиционер бочком-бочком удалился в переулок.
Пионерия испарилась мгновенно. Не убежала даже, а именно испарилась, оставив на граните влажные следы. Молодежь, подхватив пожитки, тоже рванула вниз по бульвару. Дринч-команда попыталась встать, но тщетно.
Осталось человек восемь, не больше. Первым действовать начал Шерхан. Он деловито выломал из скамейки длинную белую жердь, разломил ее о колено и отдал одну половину Шерифу. Остальные, мигом раздербанив до остова лавочку, тоже вооружились кольями. Князевский медленно и кинематографично вытащил стамеску.
Я поборол возникшее разумное желание избежать драки путем побега, но перед олдовыми стало неловко. Отбросил сумку к бордюру и засучил рукава.
Любера перешли дорогу и озадаченно остановились.
В принципе, отпор им периодически давали, но редко, да и то, если урелов было три-четыре переоценивших свою мощь придурка. Банде в двадцать человек не мог перечить никто. По крайней мере, до сегодняшнего дня.
— Чё надо? — поинтересовался невысокий Лик, вызывающе собрав хайр под резиночку.
— Начали, — резко скомандовал один из гопников, и те пошли в атаку.
Драка, как всегда, помнится смутно. Хруст кольев или костей. Кровь, истошные визги от ударов по яйцам. Лик, с хлюпаньем бьющий урела о ступеньку. Шериф и Шерхан, от которых, как от былинных богатырей, в разные стороны разлетаются любера. Махнут правой рукой — улочка. Махнут левой — переулочек. Мой боксерский опыт пригодился очень. Благодаря моей реакции и вертлявости перекачанные любера просто не могли по мне попасть, а я успешно гасил их ударами в челюсть. Нет, досталось, конечно, — пару раз падал, попав под пудовые кулаки.
— Менты! — крикнул кто-то.
Гопники, на ходу собирая павших товарищей, бросились в сторону «Пентагона».
Хиппаны и панки тоже кинулись в разные стороны.
Подбежавшие менты сграбастали лишь подбирающего сумку меня и ничком лежащего Дымсона. Заодно прихватили кого-то из дринч-команды, шатающегося с «розочкой» в руке и безуспешно пытающегося дойти до драки.
Повели в «пятачок». Меня прямо колбасило — адреналин, видать. В голове прокручивалась драка, я нервничал, что не уклонился тогда, не врезал тому...
Дринча менты по дороге бросили, устав тащить.
— Менты, суки! — орал он. — Не имеете права! Я пузырь портвейна специально разбил, вы обязаны меня забрать! И посадить с камрадами!
Андрюша Дымсон держался за голову — разбили. Прямо из вытатуированного на его голове Змея Горыныча на арбатскую брусчатку сочилась кровь.
У нас забрали документы, а самих кинули в обезьянник.
— Дымсон, ты тут бывал? — полюбопытствовал я. — Бить будут?
— Раз восемнадцать был, — сплюнул Дымсон. — Бить обязательно будут.
На улице тем временем раздался шум. Слышались крики, какое-то скандирование.
Недовольные менты выбегали на улицу, возвращались, злобно смотрели на нас, снова выбегали. Через полчаса визгов и беготни дежурный отпер решетку, сунул нам паспорта и велел уматывать.
На улице мы обомлели. Вся тусовка с Гоголей и с «Бисквита» толпой сгрудилась во дворе отделения и скандировала что-то вроде «Свободу Леонарду Пелтиеру!». Кто-то даже плакат нарисовал.
Напились, конечно, чего греха таить. Тихонечко слиняв с «Бисквита», я шел по Арбату, отсвечивая сизым фингалом.
— Эй, пипл! — окликнул меня какой-то художник. — Молодцы, вломили, говорят, круто. Втроем тридцать человек разметали!
— Ввосьмером двадцать всего лишь! — опроверг я.
— Нормально! «Битлз» любишь?
— Конечно.
— Держи! — И протянул мне графитовый портрет Джона Леннона.
Вот такая вчера приключилась история.
Пусть она и станет первой записью в дневнике, который я намерен вести, не прерываясь ни на день в течение начинающейся сегодня моей новой жизни.
— Самостоятельный?! И что мы теперь делать будем?! На шею мне сядешь, свесив ножки?! Ты что, дочь миллионера? Опять будешь морской капустой питаться и овсянкой?!
Так, ну или примерно так сегодня на меня целых пол­дня кричала родная мама. Понять ее можно: моя зарплата гораздо больше, чем ее, причем настолько, что можно сразу, прямо из кассы, идти в магазин и купить новый «Рубин». На кнопках! Впрочем, правильнее будет сказать — «была гораздо больше», и именно это так расстроило мою мирную, в общем-то, маму. Привыкнув за несколько месяцев к неплохой, по нынешним меркам, жизни, мама резонно перепугалась, что с моим увольнением достатку в семье конец и на горизонте замаячит голодная смерть.
Сегодня я уволился с работы. Попахал порядочно, аж с августа прошлого года. Для молодого индивидуума, исповедующего идеологию хиппи, это смертельно долго. Но с работой нынче туго, пришлось уцепиться за то, что есть. Не особо творческая, конечно, зато зарплату неплохую вовремя платили. К тому же куча приятных мелочей в виде позаимствованных китайских резиновых перча­ток, микросхем и прочей мелочевки. Спирт, опять же, давали для протирки установок и молоко за вредность. Но надоело страшно, скука жуткая, постоянно одно и то же. Нет, сначала, конечно, было интересно — это же «оборонка»! Как представишь, что микросхемы, созданные не без моего активного вмешательства, будут частью баллистической ракеты, которая рано или поздно расхерачит к чертям собачьим Америку, так за страну родную в душе радость появляется. Одним словом, оператор пре­цизионной фотолитографии — это звучит гордо! Кому ни скажешь, как профессия называется, никто не понимает, что это такое, все думают, что это с фотографией связано. Хотя в фотографии я ничего не понимаю вообще, и весь мой опыт в ней исчерпывается одной отснятой и до сих пор не проявленной пленкой. Было бы кому научить — вот бы я наделал снимков в своих путешествиях!
Получил трудовую книжку, спрятал в ящик. Честно говоря, уволился я не совсем сам. То есть сам, но заявление мое только облегчило начальнику цеха жизнь, ибо он не мог найти в себе душевных сил уволить меня по статье. А выгнать меня стоило. На прошлой неделе я приехал на работу прямо от Димки Немета, с «Электрозаводской». Мы всю ночь пили «Вазисубами», пели унылые песни и курили безмазовую траву. А когда я опомнился, что надо ехать на завод, времени осталось в обрез. Домой заскочить и принять душ не успел, белье сменить тоже. А так как на работе оказался на полчаса раньше смены, то решил, что ничего страшного не случится, если я постираю носки и трусы прямо в гермозоне. Недолго думая, я устроил постирушку в баке с моющим раствором для кремниевых пластин, а прополоскал все в деионизованной воде. На всех участках немедленно пошла «сыпь» одному мне понятного происхождения, началась паника. Стремясь скрыть улики, я спрятал белье в какую-то бутыль — как выяснилось, зря. В бутыли оказалась серная кислота. В общем, провели небольшое расследование, меня вычислили. В разгар скандала я и написал заявление об уходе...
Не исключено, что когда-нибудь, когда стану полноценным членом общества, я снова устроюсь на работу, но уж точно не сейчас, пока в стране разруха, голод и натуральный дурдом. А сейчас я восемнадцатилетний хиппи по имени Ринго (или Г. Ринго, как кому угодно) Зеленоградский, снова тунеядец и даже отчасти маргинал. И по­этому я сегодня вечером уезжаю. Снова пришло время уходить из дома. Не знаю, навсегда ли, не уверен, надолго ли. Просто пришла пора — ощущаю это всеми клеточками. Рутинная жизнь рабочего на заводе меня задушит. Нужен простор, нужно поискать себя где-нибудь — в горах, полях, морях... Передо мной весь мир, вся страна, я открыт и ощущаю себя чистым белым листом.
Сначала поеду в Таллин, на маевку, через Питер, а дальше как получится. Четких планов пока нет, сроков тоже нет, денег катастрофически мало, все маме оставляю.
Неторопливо, стараясь не обращать внимания на крики из кухни, собрал рюкзак. Клетчатое одеяло, украденное мной из поезда Рига-Москва в прошлом году, будильник, кружка, нож, книжка. Из одежды — запасные штаны, свитер, пара рубашек и джинсовка, которую мама сшила мне сама еще года два назад. Вроде всё. Рюкзак получился небольшой, похожий на бледного колобка с глазами в виде карманов и носом из кожаного ремешка. Смешной.
— Мам, хватит орать, а? Я же понимаю, что ты кричишь не из-за денег, а потому, что я снова уезжаю.
— Конечно! Вроде остепенился уже, деньги приличные зарабатываешь. Женился бы на Танечке, нарожали бы мне внуков...
— Мама, с Таней мы расстались уже год назад, и она будет рожать внуков совершенно посторонним людям, — психанул я.
— Так помирись с ней.
— Еще чего, все прошло, как с белых яблонь дым. И я слишком свободолюбив, чтобы сдавать себя на вечную каторгу в семью номенклатурного работника. Ее папа в горсовете работает. Уровень достатка их семьи и в сравнение не идет с нашим. У них видеомагнитофон был уже два года назад! А у нас его до сих пор нет. Ты можешь себе представить, какая нагрузка легла бы на наш мозг? Не только на мой, но и на твой!
— Но девочка-то хорошая! — не сдавалась мама.
— Хорошая, но чересчур домашняя. И любовь прошла.
— Ну куда ты на этот раз? А жить где будешь?
— В Ленинград, а дальше не знаю куда, буду тебя информировать по мере возможности. Жить, как и всегда, на вписках.
— Каких еще «писках»?!
— Вписках, мама. Везде, в каждом городе, есть знакомые хиппи. Или знакомые моих знакомых хиппи. У меня есть телефоны и адреса. Я приезжаю, звоню, представляюсь и говорю, кто дал мне телефон. Приезжаю к человеку и живу.
— Бесплатно? Как же так?
— В качестве оплаты предусмотрены мытье посуды, уборка и добыча пропитания, по желанию, — улыбнулся я. — Мы же все братья-сестры. Так что не удивляйся, если кто-то позвонит и попросит вписаться сюда.
— А если ограбят? — испугалась мама.
— Могут. Но вряд ли. К тому же у нас и брать нечего толком. Всё, я поехал.
До Питера еду, естественно, на «собаках», трассу Е-95 не люблю. На электричках как-то спокойнее на такое расстояние, всего четыре-пять пересадок, и ты в Питере, без утомительного общения с дальнобойщиками и обычного для этой трассы подвисания. Едут-то по ней все на короткие расстояния, кто до Клина, кто до Твери — не успеваешь сесть в машину, как — бац, уже нужно вылезать, пешком проходить через город и снова стоять с вытянутой рукой унизительным шлагбаумом для скучающих автомобилистов. Да и со вчерашним фингалом под глазом шансов на автостоп у меня ой как не много.
Вчера, перед дракой на Гоголях, был на «Джанге», расспрашивал, кто куда собирается. Пока определился только Барик. Странный тип, маленько не в себе, но прикольный и вроде бы надежный. Мы с ним забились у Лысого камня на Ленинградском вокзале, но я туда не поеду. Я его предупредил, что сяду на «собаку» прямо в Крюкове, в первый вагон. Там и должны были встретиться. Сел. А его нет. Со мной в вагоне едет какая-то урла, разговоры ведут странные, ржут все время, пристают к пассажирам. Судя по всему, казанские гопники, если меня заметят — точно прибьют. Вот тоже странные люди. Ездят на «собаках», как мы, ночуют где придется, едят что бог пошлет, казалось бы — мы почти одинаковые. Но нет. В го­лове у парней царит полный ужас. Половина «казанских» даже не в состоянии закончить пи одной фразы. Вторая половина, по-моему, вообще не умеет говорить. Они бьют всех кого ни попадя, грабят, беспредельничают. Милиция, увидев толпу крепких татарских бритоголовых, проваливается сквозь землю, бабульки на перронах бросают тележки с пирожками, а интеллигенция сразу выворачивает карманы. Волосатые, панки и металлисты одним своим видом распаляют этих неандертальцев, уйти от них целым и невредимым невозможно. Драться бессмысленно, а переговоры с существами, не воспринимающими человеческую речь, заранее обречены на провал. Кстати, что странно, «казанские» ненавидят и наших люберов. Был даже случай в прошлом году, когда вылавливающие на Арбате хиппанов «клетчатые штаны» наткнулись на бригаду татарских гостей столицы. Началась такая битва, что вопли были слышны на Садовом кольце. Вместе с примкнувшими хиппарями и панками любера победили «Казань», загнав пинками в метро. Все даже выпили потом вместе. Но на том внезапное перемирие гопников и неформалов закончилось, и уже на следующий день залечившие раны любера снова — впрочем, более добродушно — пинали народ у «Бисквита».
Съехав с сиденья почти на пол, я лихорадочно придумывал пути отхода, когда меня заметил один из уродов. Молча постояв надо мной минуту, он вернулся к своим, а я бочком ушел в третий вагон. Думал, остановят, но обошлось — то ли лень им стало, то ли мараться не захотели об одного. В третьем вагоне наткнулся на Барика, да не на одного, а в компании Китайца. Они все же поехали. Нескучно будет. Хотя с моими верными друзьями — Димкой Неметом, Ренаткой и Андрюшей Добровольцем — путешествовать было бы куда приятнее. Но Немет ездить не желает, а Доброволец пока остается в Москве срочно доделывать свои дела, чтобы сразу рвануть в Крым.
А дневник тем временем пошел. Пишется пока легко, времени свободного много, буду описывать происходящее, вспоминать прошлое. Странное занятие для парня, но посмотрим, что из этого выйдет. Главное — правда и объективность.

30 апреля, четверг

В час ночи прибыли в Тверь. Электричка до Бологого только в четыре с чем-то, решили ее не ждать и сели в состав до Спирова. Знакомый населенный пункт, мы здесь с Добровольцем висели в прошлом году, долго уехать не могли.
В Спирове на вокзальчике вздремнули, скукожившись на деревянных лавках. Дубак страшный; тоже мне — конец апреля. У Китайца с собой оказалась водка, начали отхлебывать потихонечку, запивать водой и закусывать баранками. Гадость невкусная, зато согрелись. Время пошло быстрее, веселее. Вот и электричка наконец. Так, постепенно-постепенно, добрались до Питера. Поздно уже, 15.45, фиг знает, думаю, до Таллина сегодня уже ни­как не доберемся. По Питеру решили не болтаться, ехать надо, а то на маевку не успеем. Может, на обратном пути и зависну на пару дней, сто лет не был, народ не видел. Приехали на Балтийский вокзал и сели в электричку до Гатчины. Полковник Васин говорил, что оттуда ходят прямые поезда на Кингисепп, а там и до Эстонии рукой подать.
О Гатчина, будь ты трижды проклята! Зачем мы вообще сюда приехали?! Как выяснилось, электричек отсюда на Кингисепп нет в природе, трассы рядом нет тоже! Льет сильный дождь, холод просто невыносимый. Попытались найти товарную станцию, чтобы вписаться хотя бы в товарняк, но, вымокнув до нитки, сдались и вернулись на вокзал.
Будь проклят город, в котором три станции «Гатчина» — «Варшавская», «Балтийская» и «Товарная»! Мы задолбались между ними шастать! Был вариант добраться до цивилизации, у меня ведь есть в Гатчине знакомые хиппи — Женя и Антон, но тогда мы точно зависнем и ни на какую маевку в Таллин не попадем. Решили не падать духом и продолжать нелегкую борьбу с обстоятельствами. На «Варшавской» встретили собственно Полковника Васина, ввергнувшего нас в заблуждение, Натху и Командира. Мокрый Полковник явно только что прошел те же круги ада и был буквально морально раздавлен, поэтому пенять и высказывать ему все, что мы думали о нем, Гатчине и электричке в Кингисепп, им обещанной, не стали. Да и поди выскажи ему, он же лось здоровенный, на две головы выше меня. Хоть и пацифист, а как даст! Говорят, его сам Б.Г. Полковником окрестил. Круто.
Дождались поезда на Таллин, заползли в общий вагон, согрелись чаем. На таможне заплатили по 25 рублей за визу. Показуха какая-то, а не таможня. И эстонцы тормозные, делают вид, что русского языка не понимают, — вот так взяли и забыли внезапно. Жаль, не догадался я спрятаться куда-нибудь, денег бы сэкономил. Барик вот залез в багажный ящик под сиденье и проскочил незамеченным. С этими ящиками надо быть крайне осторожными, главное — помнить, кто куда залез, и тщательно посчитать ныкающийся народ. А то была однажды трагикомичная история...
...Ехали мы в 90-м году на Казюкас. На вокзале, как обычно, инсценировали бурные проводы десятка счастливчиков с билетами, занесли им вещи в вагон. Под шумок, пока нет основной массы пассажиров, мы, «провожающие», быстро забились в багажные поддоны и на третьи полки, заставились вещами и затаились. Мне пришлось несладко: с моим-то ростом, скрючившись, пролежать час в небольшом ящике не так-то легко! Но вот прошла проводница, собрала билеты, повылезали все на свободу, великому неудовольствию цивильных пассажиров. Сделав вид, что мы стеклись из соседних вагонов, переместились в тамбуры — курить, пить, петь и рассматривать колоритного олдового хиппи Шерхана. Часа через четыре какая-то девочка робко полюбопытствовала, не видел и кто питерскую Кошку Лорку. Мы хором ответили, что нет, но судьбой пропавшей озадачились. Разведка прочесала весь поезд, однако следов Лорки не обнаружила. Кто-то вспомнил, что прятали Кошку в нижний ящик. На нижней полке, где предположительно находилась сгинувшая Лорка, спал гигантский дядька. Делать нечего, с трудом растолкали его, попросили встать, чтобы достать из багажа зубную щетку. Лорка, к счастью, была там — тихо и мирно спала.
— А чё, приехали уже? — невинно поинтересовалась она. — Что-то быстро!
Дядька нас чуть не убил. Спасло только вмешательство пьяного Шерхана, который просто, сверкнув круглыми очками, окинул его своим тяжелым взглядом...

1 мая, пятница

Таллин. Или Таллинн. В Эстонии название города пишется с двумя «н» почему-то. Очень красивое место. Ходишь, гуляешь по Старому городу, и кажется, что в сказку попал. В такую скандинавскую, с пряничными домиками, замками принцесс и Муми-троллями. Необычные дома, черепичные крыши. Кажется, что там, на красной чере­пице, притаился где-то домик Карлсона. Не нашего Яш­ки Карлсона, конечно, а шведского, который на крыше проживает и варенье литрами поглощает. Было бы здорово погулять по этим крышам, которые примыкают одна к другой. Я, помнится, в прошлом году пытался найти хоть один открытый чердак, но таллинцы аккуратный народ, и поиски не увенчались успехом.
Перед самым прибытием прошлись с Натху по поезду, набрали до фига бутылок. Думали, сдадим — точно разбогатеем. Разбежались! Несмотря на то что на дворе пятница, приемные пункты оказались закрыты, и всю эту нечеловеческую массу стеклянных денег пришлось, обливаясь слезами, выбросить!
Тусовку нашли быстро — а чего их искать, всю жизнь на главной площади в Старом городе сидят, улыбаются. Приехала толпа московских, питерских, киевских. Чем маевка хороша, так тем, что со всего Союза народ приезжает. Хотя СССР-то как такового уже и нету. Собственно, больших всесоюзных тусовок осталось немного — маевка в Таллине, Казюкас в Вильнюсе, остальные крымские, ну карпатский Шипот еще. Летом, если все сложится хорошо, в Крыму зависну на месяц-другой обязательно.
У народа, как водится, с собой есть гитары, бонги всякие, грех денег не собрать с чопорных эстонцев! Через каждые пару часов сейшенили. Наибольший успех у публики имеют «Кино» и «Крематорий». На хоровое исполнение «Кондратия» и «Безобразной Эльзы» сбегается половина площади. Огромные толпы праздношатающихся горожан морщатся на нас: дескать, навалило нам тут бро­дяг зачуханных, — но денег не жалеют, в шляпе набирается очень прилично, не то что на Арбате. Пили пиво в баре по 23 рубля за кружку, ели мерзкую кашу. Кафе-мороженое «Пингвин» вообще стало местом паломничества, думаю, выручку мы им сделали приличную. Какие-то немцы, послушав, кажется, «Битлз», бросили целый стольник, и мы на радостях отправились пить кофе. Думаю, это был самый дерьмовый кофе в моей жизни, эдакая теплая зловонная жижа, просто помои. Не исключено, что это эстонцы нам специально подгадили из-за того, что, когда мы ввалились толпой, половина посетителей в ужасе сбежала, испугавшись волосатых, но безобидных нас. Попробовали знаменитый таллинский глинтвейн. Ничего особенного, горячее пахучее вино.
Вечером, как всегда в Таллине, искали всем гуртом вписку. Весьма проблематично, ведь приезжает не меньше полутора сотен волосатых, и всем надо где-то ночевать. Обзвонили всех знакомых, но безрезультатно, у людей уже и так перебор был. Так мы ни с чем пришли на вокзал, где и пришлось заночевать.
Пожалуй, возвращаться домой пока не буду, погода наладилась, можно еще куда-нибудь сгонять. Например, в Ригу, благо рядышком. Пока сидел и строил планы на Ригу, присоединиться к поездке захотела куча народа.

2 мая, суббота

Ночью хамская полиция будила всех и проверяла документы.
— Ващи такументы!
— Идите в задницу!
— Я палицейский, ви не мошете так каварить! Ващи такументы!
— Вот «такументы», отстаньте, дайте поспать!
— Пакажите ващи багажи!
Все в порядке, обошлось, никого не забрали, но нервы со своими вопросами и обыском вымотали. На вокзале похолодало, на улице тоже — дождь пошел.
Мы едем в Пярну, чтобы оттуда выйти на трассу. Нас трое — Варик, Никон Казанский и я. Весь остальной народ мы растеряли. Кто-то всех дезинформировал (говорят, что это были Джейн со Слэером), сказав, что в Ригу никто не поедет. Народ обломался, и все купили билеты в Москву. А различные Балагановы, Джентлы, Лики и т.д. решили ехать в Ригу завтра. Дионисий с герлой сегодня, но чуть позже.
Про трассу ПярнуРига можно много спорить. Кому-то она нравится, кому-то не очень, но я знаю точно: на эту трассу больше никогда не пойду. Это мрак, а не трасса! Питер—Таллин по сравнению с ней — просто приятная прогулка. Помню, как год назад я проклинал все на свете, натурально подыхая от холода неподалеку от Питера, мечтая увидеть на горизонте дальнобоя! Сейчас все гораздо хуже. Сначала был мелкий противный дождь, который очень быстро намочил всю одежду. Холодный ветер, как пишут в романах, пронизывал насквозь. Машин мало, пролетают в среднем одна в пятнадцать минут. Мимо. Никто не берет, хотя, поняв гадкую сущность этой трассы, мы благоразумно разбились по одному. Но взяли сначала все-таки меня. Видимо, понурые Барик и Никон водилам доверия совсем не внушили. Периодически я оглядывался и наблюдал их, бредущих где-то на горизонте. Подвезли всего километров двадцать, осталось, соответственно, сто пятьдесят. Следующий стоп был только после того, как я прошкандыбал пешком километров десять. Взял «мерседес»! Офигенная машина. У него там даже холодильник имеется! Сиденья мягкие, тряски не чувствуется совсем, не то что в «КамАЗе». На нем я и пересек границу, на которой лишился визы. Высадили меня за девяносто километров от Риги, но почти тут же по­добрали снова.
Рига, как всегда, классная; тусовка, как всегда, гнилая. Пафосные они там слишком, как Немет говорить любит. Через два часа ожидания на Домской площади углядел кормящего голубей Никона. Барика нету. Уже темнело, и мы, голодные и промокшие, вписались к Мишелю Риж­скому. У него целый таз травы. Разум, прощай!

3 мая, воскресение

Мишель в полвосьмого ушел на работу. Мы его проводили, попили чаю, позавтракали плавленым сырком с хлебом. Чувствую себя выспавшимся и полным сил.
На вокзале поискали несчастного Барика, который делся неизвестно куда. Паспорта у него нет, эстонской визы — тоже. Скорее всего, его повинтили на эстонско-латвийской границе и отправили в детприемник. Ума-то у него чуть, и он наверняка не стал таможню обходить, как мы ему советовали. Волнуюсь я за него что-то, надо еще в городе поискать.
Обнаружили на вокзале Дионисия с Мадиной и, потусовавшись с местными хиппанами Вильгельмом и Инной, поехали на какой-то сейшн. Однако не вписались. У них тут ничего не капает — ни уговоры, ни наглость. Нет билета — пошел вон, значит. Бессердечные сволочи. А меня вот однажды сам Борис Гребенщиков провел бес­платно на свой концерт! Не осилив 25 рублей на билеты, мы кисли у окон МЭЛЗа, как неожиданно в одном окне возник сам Боб!
Мы отчаянно принялись орать и стучать в стекло.
— Борис Борисыч! Сжалься, пусти на концерт! Ты же бог, от тебя сияние исходит! Пусти!
Гребенщиков воровато оглянулся, открыл окно, и мы мгновенно оказались внутри здания.
— Только не шалите, волосатые, — улыбнулся Борис Борисыч.
Мы были в шоке от счастья! В таком шоке, что даже автограф не взяли. В забитом зале тусовались режиссер «Ассы» Сергей Соловьев, Андрей Макаревич, куча знакомых и не очень лиц явно из пантеона небожителей рока. У Макаревича взял автограф, зачем — не знаю, но пусть будет... Когда помрет, я автограф продам и сказочно разбогатею.

Найтали снова у Мишеля. Покушали, покурили. С Мишелем пришлось съездить к его родственникам: позвонила соседка его тети и сообщила, что оная тетя валяется на лестнице и плачет. Ее, мол, выгнали родная дочь и зять. Мы быстро приехали, но выяснилось, что это телега. Никто нигде не валяется, а все сидят нормально в квартире и пьют. Это у них такой оригинальный способ в гости звать, оказывается! Пьяные в жопу. Пришлось и нам сесть, выпить-закусить. После водки на столе образовался коньяк. После коньяка снова водка. Когда тетя принесла из ванной одеколон, я на всякий случай упал и притворился мертвым.
Когда вернулись на хату, там уже сидели двое питерских. Позже подъехали и Денис с Мадиной. Раскурились. Не уверен, но по-моему, за два дня мы столько выкурили, что не берет уже, безмазняк сплошной. Или коньяк с водкой не позволяют каннабинолу сделать свое зеленое дело: я с ужасом понял, что неизбежно трезвею, а таз с травой меж тем стремительно пустеет.
Разложились кое-как, в предвкушении завтрашней трассы стараемся заснуть как можно раньше. Всё, милая и скучная, красивая и гнилая, холодная и совковая, пафосная Рига, а с ней и вся Латвия, до свидания!
Будильник завел на четыре.

4 мая, понедельник

Проснулись, хлебнули чайку, умылись. Хозяин, кивая на наш страшный бодун, долго уговаривал остаться, обещал, что скоро еще травы привезут и можно будет повисеть еще месяц, но остаться никто не решился. На прощание Мишель подарил мне коробок охотничьих спичек и фенечку. Присели мы на дорожку — и на «собаку» шумною толпой! Вежливо отмазались от контролера и без приключений добрались до Елгавы. Там нам с Никоном повезло, километров двадцать ехали в одной машине. Потом разделились, я отстал, но вскоре обогнал его на автобусе. На латвийско-литовской границе меня полностью выпотрошили. Внимание погранцов привлек мой чай с мангупскими травами. Нюхали они его, на вкус пробовали, доверительно интересовались, не наркоман ли я. Как мог честно, ответил, что нет. Вскоре подгреб и Никон. Они принялись потрошить его, а я попросил­ся в притормозивший на посту «опель». Уже в дороге выяснилось, что мужик ехал домой, в Кенигсберг. В общем, бедняга Никон торчит сейчас в Вильнюсе в полной уверенности, что я сгинул так же, как Варик. Нехорошо перед ним, конечно, но ехать из Вильнюса в Кениг было бы просто глупо, далеко и неудобно. Мы бы и не поехали, а посмотреть новый город, в котором я еще не был, очень хотелось.
Город оказался совсем не таким, каким я его представлял. Вообще, сложно что-то себе представлять, если не имеешь об этом ни малейшего понятия. Калининград, бывший немецкий Кенигсберг, — наш, российский, кусок земли в становящейся все более чуждой Прибалтике. Так приятно все-таки читать надписи на русском языке после непонятных латышских! Дома здесь в основном пятиэтажные, много старых, построенных еще немцами. Погулял по городу, сходил в замок, на могилу Канта. Пытался добраться до моря, но сел не на тот автобус и уехал чертте куда, только время по­тратил. Да и фиг с ним, с морем, все равно холодно еще, искупаться не вышло бы. Тусовка здесь не очень, одни торчки. На «Быках» (это скульптура двух сцепившихся зубров) они там вповалку валяются, убитые «мулькой». Один пункер красил быкам яйца красным лаком для ногтей. Забавно. У нас на Гоголях львам ногти все время красят, думаю, будь у них яйца, тоже покрасили бы.
На Шиллере (памятник у драмтеатра) висят металлеры и немного панков. Хиппи в городе разрознены, сидят в основном в местном «Сайгоне», но где это, я так и не нашел. Познакомился с Аленкой — красивая и прикольная девчонка из Севастополя, в Кениге учится. Поболтались по вечернему городу и отправились к ней в общагу на Чернышевского. На трассе я немного приболел, что немудрено при такой погоде. Аленка отпаивала меня горячим чаем. От «винта» вежливо отказался.

5 мая, вторник

Расцеловался с Аленой и уехал на дизеле в Советск. Из Советска добрался до поворота на Каунас, и всё. Стоп кончился, так и не начавшись. Машин почти нет, трасса местного значения, как подсказывает мне «стопник». Поразмыслил и решил доехать до Шауляя, а оттуда на электричке до Вильнюса. Ага, разбежался! Вышел на шауляйскую трассу и тоже повис. Пришлось снова ехать до Советска. Через несколько часов тупого ожидания и осмотра безмазовых вокзальных окрестностей я наконец-то сел в дизель до Шауляя.
За окном такая природа! Здесь, в Литве, уже настоящая весна. Не ранняя, с ароматом собачьих какашек и талого снега, а уже плотно подпирающая лето. Давно выросла трава, деревья с листьями стоят. Поля распаханы, и целые стада аистов шарятся по ним в поисках червяков. Аистов в Прибалтике вообще много, я заметил это еще на трассе, по дороге в Калининград. Смешные создания.
Контролеров, как ни странно, не было, доехал спокойно. Все ломал голову — идти с утра на трассу или ехать на дизеле до Каунаса? Здесь, в Прибалтике, автостоп, как оказалось, дело неблагодарное и скучное. Драйверов почти нет, подвозят только частники, да и то редко. Странные люди, берут и потом боятся всю дорогу, молчат, глазом косят. Неужели непонятно, что хиппи вреда причинить человеку не могут? Впрочем, Чарльз Мэнсон тоже был хиппи.

6 мая, среда

Ночевал в Шауляе на вокзале. Как черт знает кто скрючился на сиденье и спал. Утром проснулся, поглазел на усатого молодого человека в железнодорожной форме и с портфелем, сел в дизель и тронулся в Каунас. Молодой человек оказался контролером. Несмотря на то, что он имел честь лицезреть мою заспанную физиономию еще на вокзале, этот гад попытался высадить меня. Ну никакого сострадания у человека! Я высадился, но тут же перебежал в следующий вагон, где снова попался в его цепкие лапы. Сколько я ни пытался объяснить, что у меня нет денег и я не знаю, где шоссе, всё без толку. Усатый молодой человек слушал, молча кивал, повторяя на ломаном русском, что сейчас меня высадит. А потом пришел его пожилой и не менее усатый напарник и такое началось! Он обзывал меня последними словами, вывел целую теорию, что я вор, раз езжу без билета, ворую у его маленькой гордой страны последние гроши и вообще я — оккупант. Очень хотелось дать ему в глаз, но перспектива закончить путешествие в околотке мне совсем не улыбалась, и, стоически стиснув зубы, я дожидался станции. Оказался я неподалеку от городишка с чудовищным на­званием Радвилишкис, откуда и вышел на трассу. Увидев, наверное, мои страдания, Господь дал мне прекрасный стоп, и на двух машинах я добрался до города с не менее странным названием Паневежис. Там, пока искал Вильнюсское шоссе, побродил по городу и застопил машину сразу до Вильнюса.
Прибыл в два часа.
Гуляя по городу, наткнулся на монастырское подворье. Маячивший у входа батюшка любезно предложил переночевать у них, но я вежливо отказался. После прошлогоднего путешествия в Оптину пустынь я решил верить в Бога, не заходя в церковь...
...Собрались мы тогда спонтанно. Решили встретить светлое Рождество Христово в святом месте, заодно попытаться смыть уже многочисленные, как нам казалось, грехи. Да и отца Сергия повидать, бывшего хиппи-барабанщика, ушедшего в монастырь. Я, Ренатка Розовская, Сэнди — очкастый нигилист, соратник по террористическому подполью, — вот и вся компания. Сели в электричку до Калуги, потом автобусом до Козельска, пешком до монастыря. Монастырь поразил невиданной казенной канцелярщиной. Наши паспорта тщательно изучили, куда-то звонили, устроили настоящий допрос. Заставили прочитать «Отче наш», пожурили, что не знаю «Символ веры», и велели выучить к вечеру. Ренатку определили в женский корпус послушниц, нас с Сэнди — к паломникам. Вечером навестили отца Сергия. Когда мы пришли, батюшка стоял на табуретке и воевал с мерцающей лампочкой. Из-под задравшейся рясы предательски торчали генеральские штаны с лампасами. Отец Сергий расспросил нас обо всем, напоил чаем. Вспомнил пару общих системных знакомых, посмеялся, да и отправил нас молиться. Молиться вообще приходилось очень много. Подъем ни свет ни заря, молиться. Завтрак, снег расчищать, потом снова молиться. Исповедь, причастие, дрова, снова снег... Рената трудилась на кухне не покладая рук. Когда на третий день мы встретились на улице, лица всех троих не были такими одухотворенными, как по дороге в Оптину. Поболтав, мы все неожиданно опомнились, что никто не сообщил родителям, куда и надолго ли мы уехали. Дабы испросить благословения на поход в Козельск, огляделись, но, не увидев ни одного монастырского, вышли через ворота и потопали без разрешения. В Козельске обзвонили родителей, по­пили газировки, да и пошли обратно.
На входе стоял грозный настоятель.
— Откуда идете?
— Из Козельска, родителям звонили, — перекрестились мы.
— Благословения испросили?
— Нет, — потупились мы.
— Тогда собирайте вещи и вон отсюда.
Подобной жесткости, даже жестокости, мы не ожидали. Могли бы соврать, никто не проверил бы, но не стали, ведь мы не мясо ходили есть, а мамам звонить! Могли бы на нас повесить епитимью какую, но не выгонять же в сочельник, в Рождественскую ночь, на мороз!
И вот стоим мы как дураки, темно, звезды сверкают. Вдруг глядим — монастырский автобус с табличкой «Шамордино».
— Шамордино — женский монастырь, — озадаченно сказала Ренатка. — Вас не пустят.
— Чё это не пустят, тебя же в мужской пустили! — возмутился Сэнди.
— Поехали, иначе замерзнем.
Мы заскочили в «пазик» и вскоре стояли перед светлыми очами настоятельницы. Добрая женщина распорядилась нас поселить и лично проводила на всенощную.
Мама дорогая, как же тяжело быть религиозным человеком! После двух дней раскидывания снега и тяжелой физической работы, недосыпа и боли в пояснице от постоянных поклонов стоять несколько часов и молиться было просто невыносимо. Простояв два часа, мы обнаружили небольшую каморку, куда бочком-бочком сбежали, рухнули вповалку на пол и заснули. Разбудили нас монахини, пришедшие переодеваться.
— А ну на службу, богохульники! — незлобиво прогнали они нас.
Но спустя некоторое время мы снова дрыхли в каморке без задних ног.
Нас снова будили, гоняли. Все смешалось в голове: крестный ход на морозе, молитвы, монахини... На следующий день нас ждал поистине царский обед с осетриной, икрой, пряниками, но радости от него ни у кого не было. Ни у Ренатки, ни у Сэнди, ни у меня и мысли не возникло остаться в монастыре хоть на денек. И когда теперь кто-нибудь стандартно шутит про уход в монастырь, смешно, наверное, всем, кроме меня... Забыть о том, что за несколько дней нам так перевернули мозг, что мы истово крестились перед турникетами в метро, я так и не смог.

Где кофейня «Вайва», я припомнить не смог и справился об этом у первого же попавшегося волосатого. Он оказался, правда, и не хиппи вовсе, но очень хорошим человеком по имени Джулвинас. По-русски говорит с трудом, чему их в школе учат, неизвестно. Он напоил меня пивом, поводил по городу и даже вписал у себя. И отпускать не хочет, настаивает, чтобы я жил у него до субботы, а там он свозит меня в Тракайский замок. Даже не знаю, как быть.

7 мая, четверг

Проснулись сегодня в восемь. Соответственно, не выспался. У Регины, мамы Джулвинаса, есть еще маленький сын Домас, так он как начал спозаранку орать — лучше всякого будильника, поспишь тут! Джулвинасу надо было на работу. Работает он в театре, кем-то вроде художника-оформителя. Показал мне театр. Интересно. Я оставил его работать, а сам пошел шататься по городу, не забывая по пути прихватывать пустые бутылки и осматривать достопримечательности. Красивый город, не перестаю им восхищаться. И бутылок много.
О, вот здесь была смешная история!
...Я впервые был на Казюкасе, носился счастливый по Вильнюсу, такому необычному для меня городу, радовался всем и всему. Вдруг смотрю — стоит у ворот кучка сморщенных и грустных хиппи. Подбегаю, кричу:
— Привет, пипл! Что головушки повесили, айда жизни радоваться.
Хиппи уныло показывают глазами накрепко сколоченного типа в черной куртке и виновато пожимают плечами.
— О, привет, человек! — обрадовался я. — Ты откуда?
— Из Вильнюса, — не обрадовался мне человек. — А ты?
— Я из Москвы, но это не важно! Все люди братья! Хоть кто-то из местных появился, ура! Вот расскажи, как у вас тут? Гопников много?
Стоявшего ближе всего ко мне пионера заметно качнуло.
— Э-э-э... — сказал местный.
— Это хорошо, что немного, а то мы тут два дня будем, зачем гопникам неприятности. А что вот в этом доме, красивый такой дом, здесь музей?!
— Э-э-э... — столь же однообразно ответил человек.
— Ну, не страшно, многие питерские тоже в Эрмитаже не были.
Тут до меня, ошалевшего от весны, начало наконец доходить. Что это не дружелюбный местный тусовщик, мирно травящий байки в кольце приезжих волосатых, а свирепый литовский гопник, скорее всего угрожающий им расправой. И вон та смурная троица тоже неспроста стоит рядом и курит.
Но отступать было нельзя. И я продолжил куражиться.
— Тебя как зовут, брат? Марис? Прекрасное погоняло! А меня Ринго. Я смотрю, ты клевый, Марис, веселый. Знаешь что, а давай мы у тебя сегодня впишемся?! А что, отличная мысль! Нас всего двенадцать человек, шуметь не будем, поспим на полу и утром уйдем. Договорились?!
Человек нервно запахнул куртку и сделал шаг в сторону.
— Марис, так где встречаемся вечером, давай здесь?
Марис, сказав что-то по-литовски ожидающей его троице, быстрым шагом покинул поле брани. А у меня на шее повисли, истошно вереща, несколько распрекрасных хиппушек. И на запястье появились сразу четыре подаренные фенечки...
К двум часам купил на вырученные деньги пива, зашел за Джулвинасом. Он выполнял очень ответственную работу — красил красной краской стулья и ботинки. Сделав мазок, отступал немного назад, восторженно причмокивал и снова делал мазок. Сумасшедший дом какой-то. Совместив покрас стульев с распитием пива, мы с чувством полностью выполненного долга пошли играть в баскетбол с его приятелями. Как я ни отнекивался, играть мне пришлось. Носился как угорелый, правил не знаю, но несколько мячей, благодаря тому, что я дылда, закинуть смог. Ничего себе тренировочка внезапная вышла, чуть не умер от усталости. Завтра всем моим суставам придется туго.

8 мая, пятница

Проснулись, позавтракали, и опять, как вчера, Джулвинас — на работу, а я — гулять по Вильнюсу. Сходил на рынок, тот, что за мостом. Основное движение на Казюкасе происходит именно на этом рынке. Так странно видеть его теперь, в мае, — обычный рынок, без «казюк» и цветов, без толп гуляющего народа, без хиппи, наконец. И чего я в этом году не поехал? Выяснилось, кстати, что «казюка» по-литовски называется «вербос». Во как!
Позвонил домой. Пятнашки как черти пролетают — звонки дорогие. От целой горсти осталось совсем немного. Мама делает вид, что совсем за меня не волнуется, немного удивилась только, что я в Литве и домой не собираюсь. Она, интересно, что думала — что я пару дней помыкаюсь и вернусь? Хотя если честно, то я и сам так думал.
Ой, батюшки, а цены здесь! Сахар — 15 рублей!!! Ки­лограмм!!! Это при восьмидесяти московских! Колбаса — от сорока пяти и несколько сортов! Сыр — от сорока восьми! Куча всякого пива, дешево, в среднем 15 рублей. И картошка дешевле, чем у нас, всего 3 рубля. А зарплата у них в среднем 3-4 штуки. Вот так-то. Отделились, и все у них наладилось. Единственное, чего нет ни у них, ни у нас, это сигарет. В Москве их нет в принципе, а здесь есть, но мало и безумно дорого. Так что курим немного, по-литовски — то есть один делает три затяжки, потом другой. И так — пока пальцы жечь не начнет. Тут все так забавно курят. В России проще — оставляешь пол-сигареты, и всё.
Сегодня здесь сейшн «Сепультуры». По городу торкаются кучи косматых металлистов, все пьют пиво и ругаются матом. Забавно — речь сплошь литовская, не понятно ни фига, и вдруг, когда проскакивают знакомые слова, так приятно становится! Особенно когда сам пиво пьешь и делаешь вид, что местный.
Неожиданно для себя обнаружил, что Джулвинаса зовут Жильвинас, а я, стало быть, слабослышащий идиот. Так странно, я только выучил это сложное слово, теперь новое запоминай! Уже знаю несколько слов на литовском, пару фраз. Чувствую, если задержусь надолго, и понимать стану, что там они все щебечут.
Жильвинас сводил меня на городское кладбище, надеюсь, он ни на что не намекал. Порядок образцовый. Оград на могилах у католиков нет, все прибрано, почти у всех свежие цветы, горят свечи. Есть древние надгробия, прошлого века, — очень красивые и величественные. Были у могил защитников телецентра, погибших в прошлом году, 13 января, от рук русских омоновцев. Тогда погибли по меньшей мере 14 человек, и 60 человек были ранены. И у партийной элиты побывали. Они теперь тоже вместе с народом, хотя и до сих пор держатся особняком. Надгробия у них шаблонные, за госсчет, и поэтому безобразные.
Вечером тусовались с местной молодежью, знакомыми Жильвинаса. Ко мне народ относится с опаской, но в целом — вполне доброжелательно. Разговаривать им со мной тяжело, они по-литовски говорят все, я, естественно, ничего не понимаю и молчу. Скучно, сижу разглядываю их. Господи, какие же у них девушки страшные! Слов не хватит описать этот ужас нечеловеческий. Даже мысли не появилось с кем-нибудь закрутить, несмотря на то, что пива мы налопались изрядно.

9 мая, суббота

День Победы! Как он был от нас далек!
Поздравил Жила и его маму с праздником, но они поморщились и сказали, что у них, в независимой Литве, этот русский праздник не празднуют, да в общем-то и никогда не праздновали. Бандеровцы.
С утра зарядил сильный дождь, и мы уже подумывали о том, что в Тракай соберемся в более приятное время, но все-таки, даже неожиданно для самих себя, решили ехать. И правильно сделали. На автовокзале Жильвинас спросил у каких-то девчонок о ближайшем автобусе. Девушки засмущались и попросили повторить то же самое, но на русском. Студентки-москвички, одна из Луганска. Тоже ехали в Тракайский замок, ну и я, разумеется, не мог не пригласить их присоединиться к нам. Подождали автобуса, разговорились, познакомились. Зовут Марина, Валя и Аня. Марина и Валя — москвички, Аня из Луганска, но сейчас тоже в столице проживает.
— О, — говорю, — у нас в группе крендель играет, он из твоих краев. Макаром зовут.
Аня округлила глаза:
— Славка?
— Не, Макар.
— Ну да, это погоняло его! Славка Галий! Конечно, знаю его!
Не мир, а чемодан какой-то! От знакомых никуда не деться.
В Тракае тоже лил дождь. Но мы — иностранцы, так сказать — во все глаза смотрели на замок, огромный и великолепный. Стоит на полуострове в озере красной глыбой. Очень бросается в глаза то, что он восстановлен, причем создается полное ощущение, что это и не старинная крепость, а новодел какой-то. Развалины были бы интереснее, да и взгляду милей. Но величина, размах постройки и неуловимый шепот времени нас, конечно, впечатлили. Купили мы мощного литовского портера и давай круги нарезать по берегу. Потом еще выпили. И еще. День Победы все-таки! Чуть купаться не полезли, а холод же страшный! Жил смотрел на нас как на чокнутых — вот, мол, русские идиоты.
Уезжать из замка не хотелось, и мы пропускали время отправления автобусов и электричек. Под дождем бега­ли, пляски дикие устроили, хохотали, народ пугали видом своим взъерошенным. Упились все по-черному. Когда уже валились от усталости с ног, обнаружили, что ве­череет, и все-таки решили ехать в Вильнюс. Сходили в театр к Жильвинасу, полазили. Мы с Аней вообще забрались на технические этажи, к осветителям, которых за поздним часом на месте, слава богу, не оказалось. Так романтично, черт побери: пыль, темнота, хоть глаз коли, и мы с Анькой! Она красивая и прикольная.
Проводили девушек в гостиницу «Гинтарас» у вокзала и нехотя поплелись домой. Завтра договорились встретиться днем, они вечером уже уезжают. Эх, скорей бы завтра!

10 мая, воскресение

У Жильвинаса утром была какая-то важная стрелка с приятелем, но он ее задинамил, потому что мы сломя голову неслись на встречу с девчонками. Но сегодня все было как-то скованно. Деньгами уже никто не швырялся, в воздухе постоянно подвисало молчание, шутили мало, да и шутки какие-то хреновые получались. У нас с Анькой-то все отлично: хи-хи, ха-ха, — а вот Марина и Валя с Жилом как-то не зажигали. Поехали к нам, попили моего чаю с травками, Жил вина красного достал. Тут-то и прояснилось, почему все такие мрачные: винища как жахнули, у всех аж искры из глаз посыпались, и скованность как улетучилась. Девиц, судя по всему, терзало лютое похмелье, а как опохмелились, их попустило в момент. Снова смех, песни и пляски.
Уже у поезда, когда пришло время прощаться, начались обмены телефонами и адресами. Все снова загрустили, Жильвинас даже заплакал позже. Сказал, что это дождь. Ага, конечно. Он в Маринку влюбился по уши. Сидит вон, письмо ей уже пишет, слова переспрашивает.

11 мая, понедельник

Проснулся и неожиданно для себя решил уезжать. Не мой дом это, надо ехать дальше, мчаться вперед. Несмотря на решительные протесты Жила и его мамы. Какие все-таки хорошие и добрые люди! Приютить абсолютно незнакомого человека, встреченного на улице, да мало ли кто я? Не хочется списывать их отношение ко мне на банальное: «край непуганых идиотов», я точно знаю — это от сердца. Гостеприимством злоупотреблять нельзя, я в Вильнюсе уже пять дней, пора и честь знать. Поеду в Минск. Дали они мне на дорожку бутербродов, масла сливочного в банке с соленой водой, чтоб не испортилось, помидоров. Чудесные люди. Чудесные. Попрощались. Жильвинасу пообещал вернуться в Вильнюс числа 20-го, привезти ему барабанные и литавровые палочки. Он, глядя на меня, решил барабанщиком стать. И черную тушь обещал ему поискать, у них в Литве с тушью напряженка, а ему в театре нужна. Да и сам тут кое-чем запасусь, сахаром, например. В Москве по 80 рублей и нету, а здесь 15 и навалом. Надеюсь, из Литвы можно вывозить продукты, а то неловко получится. Вон в прошлом году было запрещено из Москвы вывозить что-либо, ужас какой-то. Все было по талонам и карточкам потребителя, в столице свои талоны, а уже в области — свои. Притом еды не было ни здесь, ни там... Сейчас, конечно, полегче стало, но с продуктовым раем Вильнюса все равно не сравнить.
Из дома выходил под звуки песни Deep Purple «A Hard Loving Woman». «Страстно любящая женщина» значит. Интересно, попадется ли такая на моем пути? Может, и попадется, ведь неизвестно, насколько длинным и насыщенным будет это путешествие. Не уверен, что мне хочется вступать в какие-либо долгосрочные отношения. Прошел год, мое сердце по-прежнему разбито. Ремонту подлежит, я в этом уверен, но пока нет даже никакого желания влюбляться! Да и симпатичных хиппушек в Системе не так много, как хотелось бы. Ну не идут симпатичные в хиппи, хоть тресни! Красивые девочки еще встречаются среди домашних полухиппи — «пионерок». Они приходят на тусовки, радостно несут всякую чушь, потом бочком-бочком идут домой, в теплую и чистую постель, под родительское крыло. «Пионерки» практически невыездные, лишь изредка их можно встретить на однодневных тусах типа Казюкаса, да и в Питере, пожалуй. Они четко знают, во что играют. Свою девственность эти девочки берегут, компенсируя всем желающим отсутствие настоящего секса многочисленными пылкими объятиями и поцелуями. Годик — два, глядишь — пропала герла с тусовки, да и вышла замуж за мажора из МГИМО, плененного разноцветными фенечками и рассказами о свободе и любви. Настоящие же хиппушки строги, умны и некрасивы. Многие носят очки, отчего очевидность их ума становится поистине неоспоримой. С ними можно говорить ночи напролет, забыв обо всем. С ними можно петь, пить, читать стихи, бродить, взявшись за руки, по ночным улицам, декламируя Бродского, но вот любить их как-то не получается. О сексе и речи не идет, хотя снявшая очки и отложившая книжку настоящая хиппушка порой превращается в истинную тигрицу. Ненасытная, она выжимает из тебя все соки, а потом, когда пелена дурмана спадает и наступает похмелье, ты, сам себе не веря, тихонечко идешь за пивом, обутый в тапочки, да и оказываешься в каком-нибудь Новосибирске с одной мыслью в голове: что это было? Преувеличиваю, конечно, есть, есть красавицы среди системных девушек! Но их так мало, они круты, они вечно с олдовыми, так что мне, тусующему всего четыре года легкомысленному обормоту, не светит, увы, ничего.
Оно и к лучшему. Побуду один. В конце концов, я дом ищу, а не любовь...
Погода сменила гнев на милость, и сегодня, как по заказу, светит солнце, и на небе нет ни следа от вчерашних грозовых туч. Занятно — за все время моего пребывания в Литве не было ни одного солнечного дня, а стоило уехать, так сразу и распогодилось. Вообще, если вдуматься, так часто бывает: как к городу подъезжаю, погода сразу портится, уезжаю — налаживается. Может, у меня карма прохудилась?
Трасса неплохая, я бы даже сказал — хорошая. Стопится очень прилично. Природа обалденная. Жалко, что я рисовать не умею. Бесконечные леса, огромные поля, покрытые первыми зелеными ростками. А по полям стаями бродят, как куры, эти гребаные аисты. Уж больно их тут много. Перебор. Прекрасное должно впрыскиваться в человека понемногу, по кубику, а то привыкаешь и перестаешь воспринимать. Вот я еду и думаю уже: чего в этих птицах такого прекрасного? Обычные дятлы-переростки.
В одном таком замечательном пейзаже попросил драйвера меня высадить. Он удивился, конечно, но высадил. Глупо, наверное, но просто место уж больно по­нравилось. Присел на траве, перекусил. Все это очень трогательно вышло, но уехать с этого участка я не мог потом очень долго. Никто не хотел брать неизвестно откуда взявшегося в чистом поле хиппана, и машины проносились, от греха подальше, мимо. Жлоб какой-то притормозил на черной «Волге», небось водила какого-нибудь председателя колхоза. «Бесплатно сейчас не возят!» — глубокомысленно изрек он. Аж противно стало. Не стал я ему говорить, конечно, что есть еще на свете добрые люди. Да он и не поверил бы. Через несколько минут мне и попался один из таких добрых людей, водитель «КамАЗа», везущего пустые бутылки. И прямо до Минска довез!
Город так себе, что-то мне не приглянулся. Может, после миниатюрного чистенького Вильнюса показался очень уж огромным, шумным и грязным? Или виной тому одинаковые послевоенные здания, нависающие над тобой серыми глыбами? Людей на улицах мало, машин, в сравнении с Москвой, нет совсем. Очень много милиции, но внимания на хиппи они, к счастью, не обращают. А значит это только одно — что хиппи в городе есть! Где искать их — непонятно, но есть один беспроигрышный способ. Надо всего лишь выйти на центральную улицу города и идти. А там и хиппи появятся, и вписка, и радость общения. Расспросив население, спустился в метро, проехать пару остановок. Очень забавное метро! В турникет надо опустить две 20-копеечные монеты, которые покупаются в кассе за рубль. Из обращения в городе двугривенные изъяты. Бред какой-то.
Побродил по центру, изучил в поисках тусовки проспект Франциска Скорины. Главный проспект города оказался поистине бесконечным. В детском парке присел заправиться кефиром с хлебом и нарвался на мрачных чернушников. Меня их внешний вид ввел в заблуждение: в рогожки хипповые одеты, длинные волосы с хайратниками. Подумал, что наши, ну и влип. Одна бойкая девушка, безумно сверкая глазами, принялась рассказывать мне, что хиппи — это изверги, убийцы, сатанисты и вообще чуть ли не гопники. Я, понятно, расстроился, попытался доказать ей обратное. Уж не знаю, получилось или нет, она слушала больше себя, чем меня. Так загрузила своей странной религией, что я не знал, куда деваться. Пригласила остановиться у них, дала адрес. Полезная вещь, если вписки обломятся, но мне по­казалось, что лучше уж на вокзале переночевать, чем так травмировать свой разум. Дала мне кучу своей литературы, из которой я сделал вывод, что их религия — это очень странная смесь христианства и буддизма. Называется «Великое Белое братство». Главная у них тетка по имени Мария Деви Христос — ничего себе, с выдумкой женщина подошла к выбору имени! Конченые, завернутые люди, как сомнамбулы повторяющие свои фантастические тезисы о том, что уже в этом году на людях будет проставлен какой-то штрих-код. Призывают не даваться. Это вроде как знак дьявола, содержащий в себе три шестерки, вследствие чего человечество будет порабощено. И про кредитные карточки та же фигня. Какие на хрен кредитные карточки, мне бы найти, где переночевать!
Позвонив по первому же минскому номеру из тех, которые мне народ надавал в Москве, я получил приглашение на вписку. На флэту оказалась куча народу. Хозяина зовут Слава, женщину его Марина, а двухмесячного сына — Джорджик. Однако.

12 мая, вторник

Утром собирался в Брест, но не поехал из-за погоды. Дождя хоть и нет, но тучи и ветер сильный. Как и было предсказано! Точно, карма прохудилась, надо залатать. Ага, поди залатай тут, когда на пути всякие «Белые братья» встречаются! Ох, не понравились они мне. Надо подбить тусовку и кольями разогнать этих придурков.
Маринка с Олегом из Лиды, который тоже здесь впи­сывался, утром скипели куда-то, Славка с Танькой ушли еще раньше, оставив меня с Джорджиком. Может, я чего-то не понял, но, по-моему, здесь натуральная «шведская семья». Джорджик — сын Маринки и Славки, но тусует Славка вроде бы с Танькой. Слава советским женщинам. Умом можно тронуться. Малой орал поначалу, но я ему включил Джима Моррисона, и он задремал, а я книжки всякие читал. Так весь день и пролетел за чтением и играми с бебиком. Вечером Таня сварила глинтвейна, и мы под Deep Purple его выпивали. Повело, ушел спать, но заснуть так и не смог: Джорджик орал всю ночь как резаный. Может, зря я ему The Doors включал?

13 мая, среда

Число несчастливое. Не спал ни минуты. Погода стала еще хуже, тем не менее, решил валить в Брест, в гости к Таньке Львенку. Звала.
Почти полтора часа пытался добраться до шоссе, потом быстро и ненапряжно очутился в Барановичах. Там сел на дизель и, благополучно не встретив контролеров, около восьми вечера был в Бресте.
Дозвониться до Таньки не смог, но все равно поехал по адресу, в какой-то Южный городок, в дом офицерского состава. Дома ее не оказалось, объяснил родителям, кто я и что, они впустили, накормили. Львенок пришла часам к одиннадцати, когда мы с ее предками обсудили уже все что можно и я уже начал жалеть о своем визите в этот славный город-герой. Ну, обрадовалась, конечно: не ждала, мол, обещал, конечно, но я не верила. Предались воспоминаниям, вспомнили прошлый год, приключения с поисками Котенка Гав и Солидола. Львенок уговаривает остаться на пару дней, но я не знаю, уж больно флэт стремный. Скорее всего, родители отчаянно боятся за целомудрие своей Татьяны. Мама очень сердитая, а папа вообще военный.

14 мая, четверг

Утром, когда Львенок ушла в школу, ее папик меня запряг по полной и увез на огород культивировать матушку-землю. Дотрудился я до мозолей, но хлеб точно отработал, в связи с чем могу теперь прямо смотреть в глаза унылому Танькиному семейству.
Днем осматривали археологические раскопки древних стоянок «Берестье» и, собственно, Брестскую крепость. Львенок утверждает, что ночью по крепости бродят призраки ее защитников. Охотно верю. Полазили по развалинам, крышам казарм, побродили по подвалам — там так жутко! Ничего почти не восстанавливали, всё, как и было в войну, мороз аж пробирает временами от ужаса, сколько же людей там погибло! И крепость-то, главное, небольшая, ее, казалось бы, захватить — раз плюнуть! Только в таких местах и осознаешь по-настоящему подвиг наших дедов.
Граница совсем рядом, с крепости видно Буг, за которым уже Польша. Может, чем черт не шутит, переправиться в укромном месте через реку, а там — лесами, пешком, дальше, в настоящую Европу? Германия — нет, после впечатлений от крепости к немцам уж точно не поеду, во — Франция! Лувр, Эйфелева башня, Монмартр! Официально-то туда я никогда не доеду, только так, нелегально, крадучись... Эх, хватит мечтать. Поймают, посадят в тюрьму, и привет.
Здесь, в Бресте, гораздо теплее, чем в Минске, солнце шпарит, трава высокая. Завтра буду, дай бог, на Украине, вообще испекусь от жары. Поеду во Львов, говорят, очень красивый город, не хуже Парижа, надеюсь.

15 мая, пятница

Когда расставались, Львенок расплакалась. Очень уж ей хочется уехать вместе со мной, попутешествовать. А то нигде и не была, кроме как у тетки в Москве. Вот, блин, Москва: выбралась девочка в город, познакомилась с немытыми хиппи, так теперь они к ней в гости на край света приезжают и покоя не дают. Впрочем, виноваты в расстроенном душевном состоянии Танюхи не только москвичи, но и сестра Лена Заяц с мужем Чарли из нижегородской тусовки. А если уж и родня, и друзья давят, то сам бог велел встать на скользкую и полную эмоций хипповскую дорожку. А она же ребенок совсем, экзамены скоро!
Стоп очень плохой, подвозят, в среднем, километров по десять, от деревни до села. С такими темпами я и к ночи во Львов не доберусь, ночевать в поле придется.
Везли вот два кавказца на легковушке. Два! После наших с Ренаткой прошлогодних кавказских вояжей я и одного-то с трудом выдержал бы. Я в машину сел, тронулись, тут-то я и заметил, что они горцы. Про них все говорят, что они практически поголовно гомосексуалисты, уж не знаю, откуда на тусовке такие слухи. Вон и Фриц с Сан Санычем, когда в Грузию собирались, так чуть ли не сковородки намеревались в джинсы подкладывать. Хайры у обоих внушительные, Фриц их разве что за ремень не заправляет. Таких роскошных белых хайров вообще ни у кого в тусовке нет. У меня-то волосы куда короче и жиже, но все равно ух как я стремался всю дорогу! Боялся, что оплату натурой потребуют. А я еще не выспавшийся, глаза слипаются. А они на своем нерусском о чем-то треплются, на меня смотрят и ржут. Жуть! Но обошлось, довезли меня до Луцка, еще и пути доброго пожелали. Видимо, и среди кавказских мужчин нормальные встречаются.
В Львове был в восемь. Город действительно очень красивый, только я так устал, что решил поспать, а утром уже наслаждаться красотами. Вписок нет, пойду, думаю, для разнообразия не на вокзале переночую, а на чердаке где-нибудь. Хожу, вверх смотрю, выбираю дом подходящий, чтоб с крыши вид был красивый. Подходят какие-то гопники, с виду нестрашные, и спрашивают:
— Который час?
— Пятнадцать минут девятого, — говорю.
Они переглянулись, да как втопят за мной!
— Москаль, — орут, — клятый!
И за мной бегут. Я с рюкзаком, усталый, ноги не ходят, но убежал-таки.
Заскочил в ближайший дом за поворотом, успел заметить еще, что ангелочки на крыше красивые. Ну, думаю, хрен я отсюда сегодня выйду. Пошел наверх, дверь на чердак открыта. Посмотрел в окошко, гопники эти стоят разговаривают, потеряли меня. А вид сверху на город отменный, как раз такой и искал! На чердаке было тем­но, и очень кстати пришлись охотничьи спички, которые мне в Риге Мишель подарил. Нашел уютный угол, завернулся в одеяло и моментально заснул. Даже не заснул, а вырубился — от нервов погони, дорожного стресса и кромешной чердачной тьмы.
Очнулся от звона трамвая. Интересно, думаю, долго ли я спал? На будильнике начало десятого, только вот уже утра или еще вечера? За окном те же сумерки. Покурил папироску и понял, что спал я всего час — на улице явно становилось темнее. Меня это так взбесило, что я решил валить с чердака восвояси и перекантоваться в каком-нибудь другом месте. Собрал шмотник, спустился и сделал для себя еще одно нерадостное открытие. Входная дверь заперта, что вполне естественно: конторы закончили работу и закрылись, а я, недоумок, буду сидеть тут до утра. Хорошо хоть свет не вырубили в общем холле.
Походил я по подъезду в призрачной надежде хоть ко­го-нибудь застать, для порядка потыкался во все двери с табличками редакций газет и управления ресторанов. На­шел туалет, в нем оказалась душевая кабина. Незапланированный душ пробудил меня окончательно, и я уже начал радоваться тому, что застрял здесь на ночь. Если поймают утром, притворюсь, что я пришел в какую-нибудь газету пожаловаться на притеснение русских на Западной Украине или что-нибудь еще придумаю. Побродил по коридорам, в курилке нашел заныканную кем-то под подоконником пачку «Ватры». Вальяжно покурил, почитал газету на украинском языке, пока голова сохла. Прилег наконец под лестницей, начал засыпать. И тут меня как током шибануло. Сегодня же пятница! А суббота и воскресенье — выходные! Значит, я буду сидеть тут не до утра, а до понедельника! Без еды!
Такая перспектива совсем не входила в мои планы, и меня на минуту охватило отчаяние. Все окна забраны глухими решетками. Паника!
Я принялся мерить шагами помещение. Поразмыслив и успокоившись, приступил к более тщательному осмотру входной двери. Дверь была железная, и, нисколько не рассчитывая на успех, я решил развинтить копеечной монетой замок. Долго ли, коротко ли, как в сказках говорится, но дверь я победил. Сначала разобрал замок, потом снял дверь с петель и шагнул на улицу. Шагнул — и тут же обратно, там менты мимо проходили, и, думаю, мое появление с дверью в руках вызвало бы у них несколько вопросов. Переждал, вышел, прислонил ее к проему и, воровато оглядываясь, свалил в ночь.
Ночевать-таки пришлось на вокзале. Утром поеду дальше, не складывается у меня что-то со Львовом. Опять же вписок нет и жрать нечего, у них тут все по купонам, ничего не купишь, а менять рубли не хотят. Да и вообще домой уже пора, а там и в Крым. Надо матери позвонить, давно не давал о себе знать. Надо же, уже больше двух недель путешествую, а энтузиазма ну никак не убавляется!

16 мая, суббота

Чертов вокзал! Уж очень неудобно спать в жестком кресле. Так и не выспавшийся, нехотя поплелся на трассу. Львенок все восхищалась: «Трасса — это так здорово!» Здорово-то оно конечно, но только когда не каждый день и если ночевать не на вокзале.
Пока шел по городу, умудрился за русскую трешку купить батон хлеба, продавщица сжалилась. Теперь хоть с голоду не помру.
Сразу стопить не стал, присел на обочине, пожевал, перебрал вещи. Что-то сегодня я психованный — наверное, аномальная солнечная активность. Надо расслабиться.
Везли опять плохо и мало. Под Тернополем в столовой удалось обменять 13 рублей на 13 же купонов. Супчику покушал. Однако до Винницы я все-таки не доехал, завис намертво в Хмельницком, городе, где когда-то жил клевый хиппи Скоморох. Пока в Израиль не свалил. Городишко так себе, поганый, а вон человек какой хороший из него вышел! Хоть и эмигрант. Ну и ладно, уехал и уехал. Как говорится, все умные уезжают в Израиль, а все клевые остаются здесь.
Вокзал здесь холодный и неудобный. Долго пытался заснуть, но не удавалось из-за двух хохлушек, которые во все горло обсуждали телесериал «Богатые тоже плачут». Делились впечатлениями, рассказывали, кто над какой серией плакал, спорили, что дальше будет. По-моему, к персонажам фильма они относятся уже как к членам своей семьи. Я смотрел как-то одну серию этого безобразия. Мрак.
А забавно они Луиса Альберто называют: «Альбертушка».
Сели рядом со мной два мужика. Пьяные. Один отлучился вскоре куда-то, а второй начал разговаривать с сидевшей рядом девушкой. А у девушки этой муж внизу билеты покупал. Пришел этот муж, значит, и сразу, без предисловий, треснул общительному мужику в морду — чтоб не приставал, значит. Ушли они вниз разбираться. Что там было, уж не знаю, зато появился товарищ, который отходил. Поинтересовался, где кореш, а узнав от меня, что драться пошел, совсем не удивился, но и на помощь спешить не стал. Со мной зато разговорился. Спросил, верю ли я в Бога. Получил утвердительный ответ и принялся рассказывать историю своей жизни. Тридцатилетний парень, служил в Афганистане, душманов отстреливал, а когда вернулся, начал пить, курить и матом ругаться. Попросил у меня совета, как ему к жизни вернуться и к Богу обратиться. Сообразив, что он меня за семинариста принял, я, как мог, что-то посоветовал, посочувствовал. Тут прибежали его пьяный товарищ в уже порезанной ножом куртке и вспыльчивый южный муж. Размахивая руками, «афганец» влился в эту мигрирующую с места на место драку, и все снова переместились куда-то вниз. А у меня в голове звучали последние слова парня:
— Я ухожу. Я, может быть, еще вернусь. Если меня не убьют.
Он не вернулся. Надеюсь, их всего-навсего повязали менты.

17 мая, воскресение

Поутру купил за 11 юксов тикет до Винницы. Можно было бы, конечно, доехать, как обычно, бесплатно, но уж больно не хотелось именно сегодня бегать от контры. Устал уже, не выспался. А так спокойно сел, заснул. Снились Ушаки...
...Дело было весной 1991 года. Всю ночь на Свечном пить портвейн с Егором — это, я вам доложу, не шутки. Шатаясь, я добрел до Московского вокзала и едва не разрыдался вслед уходящей электричке. Бывает же такое.
Пришлось идти на трассу. Была уже теплая весна, конец мая, часов девять стопа — и я окажусь дома, ничего страшного.
Но с автостопом в тот день совершенно не складывалось. На приличное расстояние от Питера отъехать так и не удалось. Согласно «стопнику», где-то рядом была железная дорога. Поняв, что последствия ночного портвейна меня сейчас расплющат, я пошел искать платформу и через полчаса монотонных скачков по шпалам прибыл на станцию с чарующим названием Ушаки.
Согласно расписанию, электрички на Малую Вишеру останавливались в Ушаках каждые шесть часов. До следующей была еще уйма времени, и недолго думая я рухнул на скамейку. Поначалу сквозь сон слышал грохот несущихся мимо скорых, улавливал голоса из репродуктора, потом совсем перестал реагировать на внешние раздражители. А когда, наконец, проснулся, на часах было уже шесть.
Проспал.
Следующая электричка аж в одиннадцать вечера. Выспавшийся и бодрый, я умылся на колонке и пошел рассматривать Ушаки. Скучное селение, совершенно не со­ответствующее своему веселому названию. Жителей мало или прячутся они где-то, один магазин, одна почта. В магазине, поддавшись внезапному порыву, зачем-то украл пакет с морковью. На той же колонке помыл и вернулся на станцию.
До электропоезда оставалось каких-то минут двадцать, когда хищно поедающий морковь я привлек внимание правоохранительных органов.
— Ты местный? — остановился рядом со мной расслабленный участковый.
— Не, — не стал придумывать я. — Электричку жду. Морковь будете?
— А тут как оказался? — проигнорировал предложение милиционер. — Поступил сигнал, что ты тут весь день сидишь.
— Автостопом ехал, но передумал и решил продолжить путешествие Октябрьской железной дорогой. А что не так?
— Документы давай.
Паспорт участковому не понравился. Внимательно изучив все его страницы, он убрал его себе в карман.
— Э, — возмутился я, — отдайте! У меня электричка вот-вот!
— А билет есть?
Билета не было.
В околотке Ушаков меня огорошили новостью, что моя краснокожая паспортина поддельная.
— Что ты мне заливаешь? — орал мент. — Вот сам смотри, что написано? Город Москва! А дальше? Город Зеленоград! Как такое может быть?!
Попытки объяснить тонкости административного положения Зеленограда провалились.
— Не надо мне лапшу вешать! — заводился участковый. — А улица где? Почему после города идет сразу номер дома? Ты у меня сядешь, дружок!
Час мы рылись по различным справочникам. Еще час подозрительный мент обзванивал своих коллег и пробивал меня по базам. Потом до семи утра мы пили водку. Закусывали моей краденой морковью.
— Авраменко, или как там тебя, Геннадий Александрович, ты уж не обижайся, — щедро наливая водку, вздыхал участковый. — Мне тут так скучно, делать нечего, одни алкаши. И тут вдруг ты, потенциальная звездочка на погон. Не держи зла, ладно?
Я не держал.
Утром милиционер, потеряв ориентацию в своей каморке, заснул прямо на столе, а я, аккуратно прикрыв дверь, отправился на станцию.
В одиннадцать электричка до Малой Вишеры остановилась у платформы. Широко улыбаясь, я заскочил в тамбур.
— О, билетики готовим сразу, молодые люди, — сказал, обращаясь ко мне, пухлый контролер.
— Я это, щас я, — растерялся я.
— О-о-о, без билета, еще и пьяный, — опечалился контролер, и я, не успев понять, что происходит, вновь оказался на такой родной мне платформе. Двери закрылись.
Шли вторые сутки.
Обессиленный, я присел на скамейку. Хотелось спать. Разум подсказывал, что надо сесть сейчас на любую электричку в любую сторону, снова пойти на трассу. Но дурацкая непроходимая упертость шептала: «Нет, не сдавайся, ты победишь!» Воровато оглянувшись, я распорол потайной кармашек в джинсах, достал заначку, сделанную на крайний случай. Случай был именно тот самый, крайний. В магазе купил две бутылки пива и хлеба, перекусил. Теплое пиво сморило, немного поспал. За два часа до электрички купил билет до Малой Вишеры. Походил. Группа рабочих, разбирающих рельсы у платформы, мне сразу не понравилась.
— Эй, вы чё там делаете, мужики?!
Рабочие не ответили. Ответил строгий голос из репродуктора:
— По техническим причинам электропоезд до станции Малая Вишера проследует без остановки на станции Ушаки. Будьте внимательны и осторожны.
Не было сил даже ругаться.
Заскочив через несколько часов в электричку обратно до Питера, я всю дорогу, пугая своей нервозностью соседей по сиденью, писал ручкой на кепке кривую жирную надпись «Ушаки forever!».
...Город Винница показался совершенно обычным провинциальным центром, как две капли воды похожим на многие города из тех, что я недавно видел.
Впишусь сегодня у Сашки Крутикова, мы с ним познакомились где-то с год назад в Москве, на «Джанге». Звал в гости, расхваливал здешнюю тусу. Ну вот, встречайте, приехали!
Сашка за год оцивилился, надо же, как люди меняются! Обрадовался, накормил. Я позвонил Лене Садовской, телефон которой дал мне Боб Московский. Затащил их вместе с подругой Наташей в гости к Сашке. Налопались каберне. Ленка взялась показать мне город и выразила уверенность, что он мне понравится. Не знаю, не знаю, но вот Лена мне точно уже нравится! Как-то неожиданно оказался у нее в гостях, отпаивались чаем. Раздумал ехать в Одессу — Лена сказала, что если немного времени, то лучше посмотреть Киев, а Одесса никуда не денется. Пусть так и будет, поеду в Киев. А там и домой.

18 мая, понедельник

С утра гуляли с Садовской по городу, посмотрели несколько церквей, костел. Если честно, ничего особо выдающегося я так и не увидел. Говорить, конечно, не стал, чтоб не обижать аборигенов. Впрочем, есть в Виннице одна суперфишка. Это мумия великого хирурга Николая Пирогова, которая лежит так же, как и Ленин, в мавзолее, причем лежит гораздо дольше и, говорят, сохранилась лучше. Если будет время, надо обязательно сходить посмотреть.
Вторая тема, которой гордится Винница, даже больше, пожалуй, чем Пироговым, — Кашпировский. Оказывается, этот маг, кудесник и психотерапевт родился здесь, работал в психушке и даже вроде бы до сих пор здесь проживает.
Садовская сказала, что у нее есть замечательная во всех отношениях троюродная сестра — Леночка Качуровская. Мы пошли искать ее в школе. Нашли. Действительно, очень красивая и милая девочка.
Зазвала нас в гости, захлопотала, накормила зелеными щами. Я завороженно не мог оторвать глаз от нее. Ой, Геннадий, смотри не влюбись! Как много девушек хороших — все одинаковые.
А потом страдать будешь. Вот, от Леночки ушли, и все не так стало. Пообещал ей приехать снова. Может, и правда, по дороге в Крым заскочить, забрать с собой? Господи, о чем я думаю, она же еще школьница! Хоть и последний класс, но все же!
Познакомился еще с кучей всякого народа, все нормальные люди, причем не хиппи даже, а так, сочувствующие. Наташка вот, все ее Журналисткой зовут. Она тоже в Киев собирается, договорились вместе поехать. Ребята уговаривают остаться, потусоваться еще пару деньков, у них концерт будет, там все знакомые играют, и они хотят, чтобы я послушал. Но я поеду. Сашка Крутиков, конечно, хороший человек, но крайне нудный, страдающий манией величия и к тому же очень сексуально озабоченный. Все время несет какую-то пургу, в основном про свои проблемы с женщинами. И порнуху смотрит днем и ночью. Страшно даже. За себя.
Вечером пришел Толик Бон с бонгами, поиграли немного — я на бонгах, Сашка на флейте. Потом слушали King Crimson, потом смотрели «Слияние двух лун». Надо бежать.

19 мая, вторник

Утром попрощался с Крутиковым и завис у Толика. Досушивал постиранные утром еще у Сашки носки и трусы и лишился носка. Повесил, а их ветром сдуло. Один носок найти так и не удалось, а трусы Толик достал крючком с соседского балкона. Попрощались с Леночкой, обещал, как приеду в Москву, письмо отписать. Толик Бон сплел мне фенечку, а Журналистка (которая раздумала ехать в Киев) сунула несколько купонов. Я особо и не отказывался, денег почти нету. Отдам сторицей.
В Киеве стусовался с подружкой Наташи Машей Швелевой. Чуть позже выяснилось, что она на самом деле Шлеева, так что я в очередной раз подтвердил свою катастрофическую глухоту на имена. Это, наверное, из-за того, что я на барабанах играю.
Маша свела меня с Денисом Лешим из Днепропетровска, у него и вписался. Хотя Леший, в общем-то, сам вписывается у Анджея, а Анджей, в свою очередь, вписывается у Юры-художника. Дом стоит в конце Крещатика, у Бессарабского рынка. Старинный. На чердаке разбита обычная туристическая палатка, в которой мы и вписались. Здесь еще герла вписывается, Иванка. Клевая.

20 мая, среда

Вчера на ночь глядя хорошо поиграли — Анджей на гитаре, я, как обычно, на бонгах. Душевно.
В палатке спать очень необычно, тихо, никто не тревожит, и мы проспали до полудня. Отправились с Лешим в Киево-Печерскую лавру. Очень красиво, аж в трепет священный бросило. Пока Киев, безусловно, держит первое место в рейтинге лучших городов, в которых я был. Вильнюс на втором.
Вечером пересеклись с Машей Шлеевой и Асей Хребтовой, девушкой Лешего. Они показали мне два очень красивых дома — Дом с химерами, облепленный фигурами морских чудовищ, и Дом со слезой, с плачущим барельефом.
Ася снимает дипломный фильм, пригласила меня сыграть в нем роль фотографа. Интересно невероятно! Я, правда, собирался уже в Харьков уезжать, но ради такого дела можно и задержаться.
С одиннадцати до половины первого ждали с Лешим Анджея в подъезде. Анджей так и не пришел, и мы отправились на другую вписку, к Иришке.
Около троллейбуса на Майдане Незалежности на нас наехали гопники. Наезд случился из-за хайра Лешего, у которого он, хайр, впрочем, не длиннее моего. Драться было бессмысленно в связи с явным численным преимуществом нападавших, и мы заскочили в троллейбус. Двое кинулись за нами и попытались треснуть меня ногой, но я успел поставить блок. В этот момент водитель дал сигнал к отъезду, и гопники, пригрозив убить Лешего позже, выскочили на улицу. Крайне убогие людишки.

21 мая, четверг

Иришка оказалась приятной пухленькой девушкой, неторопливой и разумной. Вписались без проблем, даже поужинали. Утром поехали ругать Анджея, который сообщил, что пришел вчера через пятнадцать минут после нашего ухода. Завис на чьем-то бёзднике.
А потом я впервые в жизни снимался в кино. Сюжет сюрреалистический, я даже грешным делом подумал, что Ася не только траву курит, но и ЛСД втихаря ест. Начинается все с кадров со старушкой, за которой ухаживает Маша. Убого обставленная комнатка, трясущаяся бабушка. Девушка протягивает старушке таблетки, та тянется за водой, но вместо стакана берет ярко-красную помаду и красит сморщенные губы. Страшновато.
Следующие кадры — в старой обшарпанной перукарне, парикмахерской то есть. Камера обводит помещение и снимает Машу, тоже ярко красящую губы. Новый эпизод — обнаженная натурщица Саша, которую я и фотографирую. Но вдруг входит Маша и нарушает идиллию, доставая из банки крысу и бросая ее рядом с Сашей. В очередном кадре я снимаю уже обнаженную Машу. Резкий контраст — миниатюрная прелестная Саша и прекрасная фигуристая Маша. По Маше ползает крыса и царапается.
Сняли всё достаточно быстро, все отработали хорошо. На меня надели красную рубаху, показали, как держать фотоаппарат и куда нажимать. Проблемы были только с крысом. Крыса звали Изя Кацман, и он все время норовил сбежать, к тому же несколько нервировал Сашу. Еще изрядно нервничал я: две красивые голые девицы, абсолютно меня не стесняющиеся, пробудили в голове безумное количество сексуальных фантазий. Я ж не каменный!
Интересно, увижу ли я этот фильм когда-нибудь? Ася сказала, что в следующий мой приезд обязательно покажет.
Леший объяснил, где находится халявный междугородний автомат, я дозвонился по нему до матери, позвонил бабушке, Немету, Макару. Вписывались опять у Анджея. Спали немного дольше, чем накануне у Иришки, но, как ни странно, ни я, ни Леший не выспались.

22 мая, пятница

Леший днем снова поволок меня в лавру, на этот раз к своей знакомой. Имя у нее очень странное — Микада. Сорокалетняя женщина, археолог. Умная, раскованная и интересная; что ее может связывать с юным и чахлым Лешим, ума не приложу. Вечером Шлеева познакомила меня с подружками Машей Бялой и Евгенией. Маша серьезная, Женя шустрая. Так до ночи и гуляли по Андреевскому спуску и окрестностям. Здесь находятся дом Бултакова и Андреевская церковь, у которой снималась комедия «За двумя зайцами». Пожалуй, это одно из самых красивых мест в Киеве. Неторопливо бредешь по брусчатке, рассматриваешь дома. По бокам сидят художники, что-то рисуют. В основном шаржи дурацкие, акварельки все с той же церковью, но воспринимается эта мазня душевнее, чем родная арбатская халтура. Тут же продают поделки, украинскую народную вышивку, иностранцам впаривают значки, ушанки и футболки. Спуск временами становится весьма крут, в дождь на брусчатке, думаю, пенсионерам приходится несладко. Но мы бодры, так сказать, веселы, поэтому берем по бутылочке пива и лезем на холм. Там стоит большой металлический крест. Киевлянки ничего не могут сказать о его происхождении, рассказывают невнятные истории о раскинувшемся у подножия холма Мертвом городе, старинном кладбище неподалеку и о Лысой горе с ведьмами. Любопытно, Бултаков здесь, в городе своего детства, нахватался фактуры к «Мастеру и Маргарите»? Кстати, дом Бултакова на Андреевском не производит такого впечатления, как его московские апартаменты на Патриарших. Обычный, ничем не выделяющийся двухэтажный домик, от которого совсем не пахнет мистикой. То ли дело в Москве... Еще сворачивая с Садового в подворотню, чувствуешь священный трепет. Двор, почти колодец, грязно-серый дом. В разрисованном (в том числе и мной) подъезде тускло мерцает одинокая лампочка, сверху доносятся голоса. Вот сейчас, прямо сейчас тебе навстречу спустится Азазелло, мяукнет Бегемот... Но спускается чопорная жительница подъезда, в берете и с авоськой, — Аннушка с маслом, не иначе.
И как начинает орать:
— А ну, пошли вон отсюда, голодранцы! Весь подъезд зассали, щас милицию вызову! Вон!
Сколько нас оттуда гоняли, сколько раз ментов вызывали — бесполезно. Проникнуться духом бесовской Москвы ежедневно приходили не только неформалы и сатанисты, но и вполне себе респектабельные иностранцы с экскурсоводами. Мы в итоге из подъезда ушли, да недалеко. Взломали черный ход, протоптали дорожку на чердак, да так впоследствии и зависали там и на крыше, любуясь одним из самых красивых видов на центр...
Леший с Аськой запропали куда-то. Часов в одиннадцать пришел на вписку, а там облом, в двери записка от Анджея: «Хиппаны, вы меня уж простите. Меня не будет».
Позвонил куда мог — везде пусто. Женька вписать не может, Машки дома нет. Как к Иришке ехать, помню, но дом, квартиру — хоть убей, память отшибло. Ходил, слонялся по Рулетке совсем потерянный и наткнулся на Шлееву. Она захлопотала, заволновалась и моментально вписала меня к подружке Зое, на Оболони.
Зоя Колоскова — приятная умная девушка моего возраста, спокойная настолько, что временами мне кажется, она сейчас заснет на ходу. Тихо поужинали, легли спать. Пока болтали, в комнату забрела бабушка.
— Зоенька, деточка, кто это у тебя в гостях?
— Бабуль, это Ленка Соколова, она переночует у нас, ничего? У нее тараканов дома морят.
— Здрасьте! — пискнул я фальцетом из-под одеяла.
— Здравствуй, Леночка, спите, спите, девочки...
Заснули мы часов в шесть. Нет, вру, в пять.

23 мая, суббота

С утра приперлась Шлеева. Мыться. У нее, говорит, дома воду отключили. А мы с Зойкой — как совы не выспавшиеся. Бабуля ушла, выползли на свет. Приняли душ, позавтракали. Шлеева осмотрела меня, полуголого, мышцы попросила напрячь.
— Ни фига себе, — говорит, — хиппи. Качался, что ли?
Думал, шутит, а она всерьез. Сам не заметил, как снова, словно в детские боксерские времена, стал поджарым и мускулистым. Странно, откуда что взялось?
В Харьков я опять, понятное дело, не уехал, тем более что все мои вещи лежат у Юры-художника, которого я, кстати, даже в глаза ни разу не видел. А впрочем, куда мне торопиться? В Киеве мне очень хорошо, меня окружают хорошие люди и красивые девушки, я им тоже вроде бы по кайфу. Зовут оставаться аж до 30 мая, до дня города. Ну уж нет, сегодня не уехал, завтра уеду точно. Причем маршрут корректируется на глазах, поеду не в Харьков, а в Курск. Я решил заскочить в гости к дальним родственникам в Чаплыгин, это где-то под Липецком. Надеюсь, мне будут там рады.
К Анджею явился под вечер, в шестом часу. Повезло, он уезжает до понедельника, и я чудом успел его перехватить. Забрал вещи, забыл зубную щетку.
Потусовался на «БЖ». На редкость пошлая кафеюха, не сравнить с изысканными московскими «Бисквитом» или «Джангом». Кофе, справедливости ради, не обругаю. И смешно — там стоит музыкальный автомат! Такой же, как в кинофильмах, только не работает. На улице сюрприз — встретил Славу Советским Женщинам из Минска! Нечаянная радость вышла. Он в Минске запарился, говорит, приехал отдохнуть. Врет, траву небось привез продавать.
Вписался снова у Зоеньки. Она сплела мне фенечку с зеленой бусиной, которую я нашел накануне на Андреевском спуске. Фенечка монструозного вида, огромная и из «лыжного» бисера. Но носить буду, ибо сплетена она с любовью, достойной девочкой, к которой я, кажется, неравнодушен. Черт, опять неравнодушен? Какой-то я стал влюбчивый, надо быть тверже.

24 мая, воскресенье

Долго прощались с Зоей, пообещал черкнуть письмо из Москвы. Чувствую, что в Крым я поеду через Киев. И Винницу. Ох, надо голову держать в холоде, прав был Феликс Эдмундович Дзержинский! Если бы я с недавнего времени не относился к женщинам с некоторой опаской, точно бы пустил свои чувства на самотек.
Погода ужасная, сильнейший ветер, дождик накрапывает. Неприятно получилось на границе Украины с Россией. Мы с какой-то душевной бабушкой преспокойно мерзли в кузове старого «зилка», но ментам на таможне это крайне не понравилось, и они цинично высадили нас. Здравствуй, любимая страна, я тоже по тебе скучал! Содрали с сердобольного водилы штраф и отправили. Неудобно вышло. А мы с бабкой пешком пошли. Машин уже почти не было, нас никто не брал. Счастье улыбнулось нам, когда мы протопали километров восемь. Остановилась красивая белая «Волга» с каким-то начальником, знакомым моей престарелой спутницы. Они подвезли меня прямо к станции, дали немного денег. Прекрасные люди, спасибо! На вокзальчике я недолго подождал дизеля и благополучно доехал до Ворожбы, а оттуда взял билет в общий вагон до Воронежа. Общий вагон — это песня. Проход был полностью забит сидящими и стоящими людьми, и я смог приткнуться только у ароматного туалета. Естественно, меня это никак не устроило, и, выждав немного, я пробрался в соседний, плацкартный вагон, где и завалился на третью полку.

25 мая, понедельник

Ворочался, чертыхался, поджимал ноги, но спал! И это главное. За вчерашний день намаялся как собака. Часов в восемь утра, когда я проснулся и зашуршал бэгом, пытаясь достать «стопник» и определить местонахождение города Чаплыгина, меня обнаружила молоденькая проводница и депортировала, сославшись на возможных ревизоров. В общем вагоне было уже более-менее свободно, сердобольные соседи угостили глуховскими баранками с чаем. Ништяк!
Первое, что я сделал в Воронеже, это сожрал подряд два копеечных, но вкуснейших шоколадных мороженых. К шести на электричке добрался до Мичуринска. Из этого зачуханного городишки, названного именем великого человека, который призывал нас не ждать милостей от природы, а брать их самим (что мы успешно и делаем), я доехал до Богоявленска. Оттуда снова перегон общим вагоном, и вот, здравствуй Чаплыгин, моя малая родина!
Долго петлял по улицам, искал знакомые дома. Нашел- таки, что очень удивительно, ведь лет восемь, а то и больше, здесь не был.
— Хозяева!
Из дома вышел дядя Саша. Постарел, усы отрастил. Седина пробивается.
— Иди, иди отсюда, по понедельникам не подаем!
Я даже растерялся. Готов был к любому приему, только не к такому. Но вовремя сообразив, что с детских времен я изменился до неузнаваемости, засмеялся.
— Собаку спущу, — приветливо пригрозил дядя Саша.
— Это ж я, Гена Авраменко, ваш двоюродный племянник или как я там называюсь!
На крыльце показалась баба Шура.
— Генка, малец, ты что там за околицей стоишь? А ну в дом!
Узнала!
Не скажу, что прям обрадовались, но удивились точно. Дальняя родня с маминой стороны всегда была какая-то странная, грубая и прижимистая. Может, они тихо презирали нас за то, что мы городские, может, бабушка сто лет назад что-то с кем-то не поделила, но чаплыгинские две сестры всегда стояли особняком от двух сестер московских. Пару раз в детстве меня привозили сюда отдыхать, мы ездили на рыбалку с дедом Павлом и дядей Сашей, хорошо было.
У дяди Саши с тетей Наташей, кроме выросшего Сережки, теперь еще малец, четырехлетний Юрка. Баба Шура все такая же строгая и хорошая.

26 мая, вторник

Прокатились на «Урале» дяди Сашином. Удивительно, даже не подозревал, что мотоциклы живут так долго, ведь я на нем еще в восьмилетием возрасте рассекал. Потом самогон пили, о жизни разговаривали. Когда напились, выяснилось, что нужно ехать за травой для крольчихи, мы с Сережей оседлали велики и поскакали. Навернулся спьяну, естественно, разбил локоть.

27 мая, среда

Поехали спозаранку рыбу «лавить», как у них тут говорят. Дядя Саша завез нас с соседом Сашкой Ваниным на озерцо, рассредоточились с удочками. Прет одна мелочь, больше пол-ладони никто не поймал. Наловили этой мелочи каждый по половине садка, да и решили уезжать. Помню, в детстве мы здесь на каких-то торфяных болотах ловили золотых карасей, кажется. Или карпов. Тогда это казалось волшебством — золотые рыбки, настоящие! Врезались в память, у нас в Подмосковье-то обычные, серебристые, ничем, кроме солитера, не примечательные.
А вот что помню как сейчас, так это озеро с карпами. Ловили там на «резинку» как-то с дедом. Колокольчик вздрогнул, подсекаю — есть! Начинаю осторожно вытягивать и понимаю, что зацепился за что-то. И вдруг — бах! — на поверхность столб воды, плеск, грохот. И все забегали сразу, засуетились.
— Отдай мне, малец, я щас вытяну!
Ага, разбежались. Тащу осторожно, леска руки режет, дед орет что-то. Подтянул к кромке берега, кричу:
— Подсачек, подсачек давай!!!
Оборачиваюсь, а мужики стоят разинув рты и не шелохнутся. Смотрю я на добычу повнимательнее, вблизи, и понимаю, что сачок тут явно бесполезен, карп размером с деда, не меньше. Леску поднимать нельзя, сразу оборвется, что делать — тоже неясно. Рыбина посмотрела на нас грустно, ткнулась мордой в кромку и медленно, беззвучно ушла. Я тут же, в чем был, сиганул за ней в воду, рука скользнула по склизкому боку, и только. Меня никто не ругал, не возмущался, все понимали, что взять эту громадину голыми руками невозможно. Кто-то из мужиков сказал, что о таком диве и не слышал даже никогда и, скорее всего, это был царь всех карпов, поэтому надо немедленно отсюда, с озера, сваливать. Надо ли говорить, кто был героем дня?
После обеда копал землю и поливал помидоры. Судя по лицам моих родственников, они уже безумно рады, что я приехал. Еще бы!

28 мая, четверг

Завтра заканчивается первая часть моего путешествия. Ровно через месяц после его начала, что примечательно.
День прошел как-то незаметно. Спал до полудня, поел, почитал. По привычке уже полил помидоры. Накопал корней репейника на поле — сказали, что, если их отваром голову мыть, моя проклевывающаяся лысина вновь зарастет волосами. Верится с трудом, но попробовать, возможно, стоит.
На вокзале купил билет на девять вечера. Попрощались с родней. Звали еще приезжать, но есть стойкое ощущение, что я их больше никогда не увижу. Никого. Смычка города с деревней удалась не особо.
В поезде на соседней полке ехал парень лет восемнадцати, лохматый, с пробивающейся бородкой. Дай, думаю, спрошу почитать чего-нибудь. Он дал мне несколько религиозных книжек. Пролистал — вроде все правильно, но что-то не так. Не «Белое братство», но тоже шняга какая-то. Оказалось, это Истинная Православная церковь. Опять на извращенца нарвался. Этот, правда, грузил не особо, но все-таки достал. Приглашал к ним прийти, Китайский проезд, дом 7. В чем отличие церквей, объяснить он мне так и не смог. Хреноватая у этих миссионеров подготовка.

29 мая, пятница

В Москву приехал часов в пять, замерзший, как Челюскин на льдине, — в поезде ночью почему-то было очень холодно. Дождался открытия метро и домой, в Зеленоград.
Мама обрадовалась, соскучилась. Я тоже, не скрою. Правда, тут же начала орать, какого черта меня понесло в Чаплыгин, они, мол, там и так как с цепи сорвались, теперь всю оставшуюся жизнь будут рассказывать, как к ним незваный гость приезжал. В чем причина всей этой семейной неприязни, объяснить так и не смогла. Похоже, что она и сама этого не знает.
Мама сказала, что мне сегодня будет звонить куча народу: Танька Львенок, иностранец (это, видимо, Жильвинас), из Крыма насчет гитары и еще толпа, не считая Немета.
Перезвонил в Вильнюс, сказал Жилу, что если ничего не изменится, то в понедельник, к вечеру, буду у него. Причем решение ехать возникло прямо во время разговора. Такая тоска накатила, хоть вой. Не успел приехать, а уже опять в путешествия тянет.
День получился насыщенный. Забрал у бывшего коллеги Колобка деньги, последнюю зарплату с завода. Колобок тоже устал там пахать, хочет сваливать куда-нибудь.
Успел уволиться с поста барабанщика нашей группы «Осень». У них теперь новое название — «Дом». Совсем умом тронулись! Тут же начались звонки от Немета, Шурика и Макара, и меня вернули обратно. Но я с Макаром все равно играть не хочу, если только сгоняю на концерт в Харьков, и всё — уж больно Немет просит. Макар прекрасный человек, с ним хорошо дружить, но работать абсолютно, категорически невозможно. Особенно сейчас, когда в группе два полноценных лидера, он и Шурик.
Приехали в гости Солидол с Котенком. Порассказал про поездку. Солидол загорелся, хочет со мной в Литву прокатиться, давно, говорит, не был. А мне по фигу, хай едет.
Львенок так и не перезвонила. Интересно, что ей надо?

30 мая, суббота

День прошел так себе. Встретился с Машкой Прайс, поболтали. Машка что-то совсем оцивилилась. Может, и правильно, решила остепениться, не вечно же клешами бульвар подметать и фотокорреспондентам позировать. Все меняется, народ взрослеет. Тусовка на Гоголях вон совсем сдала, пионеры одни радостные носятся, да вечная дринч-команда на скамейках бухает. Нормальные хиппи уже давно разъехались по югам. Да, интересно, а сколько я протяну в своем нынешнем хипповском состоянии? Ведь нужно со временем как-то остепениться, жениться там, детенышей нарожать, блага цивилизации скупать. Не вечно же болтаться по стране, питаться подножным кормом и наслаждаться практически безграничной свободой? Не знаю, но еще нет ощущения того, что я знаю, что буду делать в этой жизни. Хотелось бы заняться каким-то творчеством, конечно, душа-то поет, а как эту песню в ноты записать, нет ни малейшего представления. Музыкант, если барабанщика можно назвать музыкантом, из меня не получился. Рисовать не умею. Писатель тоже, думаю, неважный, если один несчастный фантастический роман не могу закончить. В общем, нету в жизни для меня уголка. Будем искать!
На «Пентагоне» никого, только «пятидесятисемиты» из школы напротив кофе потягивают. Юноша с замысловатым именем Фелимон Кролик Уроненный попытался втянуть меня в дискуссию о создании коммуны, но понимая, что закончится все банальным портвейном на Арбате, я на всякий случай ушел.
В «Мелодии» на Калининском купил «антроповские» битловские диски: «Сержанта», «Револьвер» и «Help!». Доволен до безумия, хотя в последнее время настойчиво прогоняю из головы маленького червячка, который подсказывает мне, что битлы, на самом-то деле, меня уже почти не интересуют. Бее песни наизусть уже знаю, нового они, по вполне понятным причинам, вместе уже ничего не произведут, а сольное творчество трех оставшихся меня как-то не очень пленяет.
В Москве оставаться уже невыносимо. Всего сутки, как дома, а уже снова тянет в дорогу. Причем совершенно неважно куда, лишь бы отсюда. Ну ничего, скоро в Вильнюс.
Да, сходил к Жучке. У нее летом Макар жить будет. Немет тоже там прописался, от мамы своей разговорчивой скрывается. И Анька там живет, с которой мы в Тракайском замке зажигали. Посидели, чего-то выпили, рассказали с Анькой про наши литовские пивные подвиги. Хороший день получился, насыщенный.
Вечером мама тусовалась на кухне с друзьями, пили пиво, дым коромыслом. Я в комнате сижу, пластинки слушаю, а тут мама с просьбой:
— Ген, — говорит, — у нас сигареты кончились, а бежать всем лень. Дай папиросы?
— Что ты, мама, — отвечаю, — у меня нету, ты же знаешь, что я не курю!
— Ага, — ухмыльнулась она. — А косяки-то во что забиваешь?
Вот так, никуда не скроешься. Как догадалась, ума не приложу! Пришлось отсыпать «Беломора».

31 мая, воскресенье

Сгонял в Москву, посмотрел расписание электричек. Подходящих нет, так что сразу, чтоб не зависать по полдня на перегонах, пойду на трассу. Сейчас тепло, любая трасса — подарок. Идешь себе, загораешь. Едем с Солидолом, вдвоем веселей. Впрочем, Солидол зануда и в больших количествах небезопасен для нервов. Разобьемся по одиночке, в крайнем случае. Забили стрелу в одиннадцать вечера, но я продинамлю — к отцу собрался.
А мама в Ногинск уехала, на похороны. Умер наш дальний родственник. Она меня с собой и не звала, знает, как я к этому отношусь. Не могу я выносить всю эту скорбь. Были уже похороны в моей недолгой жизни, когда дедушка умер в 85-м, так до сих пор забыть не могу. Все эти табуретки, ельник, толпа незнакомых людей в черном, бабульки в платочках. И маленький я в школьной форме. Мама, когда ей позвонили — утром, помню, рано совсем было, — собралась и уехала, меня оставила на дядю Толю, своего тогдашнего возлюбленного, так и не сказав, что случилось. Я хоть и маленький, догадался, но осознать не осознал еще. Потом она позвонила и велела мне с дядей Толей приехать в Ногинск и школьную форму надеть. Я подумал, что для тепла, — холодновато было, сентябрь. Уж не помню, плакал я на похоронах или нет, но обида на деда была страшная. А на рыбалку с кем я ходить буду? А кто велосипеды чинить будет? Как он вообще мог так поступить? Крайне эгоистичное детское поведение. А особенно в память врезалось то, как Кока, сестра деда Валентина Алексеевна Алешина, когда мы ехали с гробом в грузовике, все время сквозь слезы говорила: «Гена, не бойся, потрогай дедушку за руку». Я боялся, а мама плакала и кричала на Коку, чтоб она от меня отстала.
У отца в гостях мои грустные мысли начисто улетучились, потому как наступил праздник живота. Его жена, Елена Ивановна, расстаралась и приготовила шикарную курицу. Которую мы и употребили с картошечкой, лучком-чесночком и, конечно, водкой. Что еще нужно человеку для счастья? Праздник живота происходил под какой-то «ужасняк» на видео — страшновато, но пищеварению, уверен, не помешает. Пришел сводный брат Димка Серебряков с подружкой Лерой. Еды ему, увы, уже не досталось, развлекали исключительно разговорами. Да, папа предлагает работать у него. Вот уж не знаю. Делать я ничего на кабельном телевидении не смогу, по крайней мере, мне так кажется. Административными навыками природа меня явно обделила, оператором тоже вряд ли сумею. Но главное, конечно же, не в этом, а в том, что если Бог хочет наказать человека, он устраивает его на работу к родственникам. Ни за что! А как отказаться, не знаю — обидится же.
Отец предлагает, если уж я такой писатель оказался, попробовать издать мой фантастический роман. Интересная мысль, только нужно этот чертов роман еще заново переписать, многое поменять, отпечатать на машинке и только тогда думать об издании. А редактировать у меня нет времени, потому что я в разъездах. Если не путешествовать, а сидеть в Москве и писать, то надо что-то кушать, а чтобы кушать, надо работать. Но тогда не останется времени на творчество. В общем, заколдованный круг получается.

1 июня, понедельник

Сегодня День детей. Дети — цветы жизни. Хиппи — дети цветов. Вывод: у меня сегодня профессиональный праздник! Хиппаны сегодня натаскают кучу денег, поедут на Ореховские пруды в Царицыно, будут пить портвейн, курить траву, заниматься любовью, а не войной, драться с гопниками и бегать от ментов.
Минская трасса. Вдвоем с Солидолом нас брать никто не хотел, кроме двух храбрых безрассудных частников, так что пришлось разделиться. Если честно, будь я владельцем автотранспорта, я бы Солидола не стал подвозить ни за какие коврижки. Он настолько космат, что наводит ужас даже на привыкшего меня. Глаза у него голубые и добрые, но с большого расстояния, какие там у чудища глаза, не разберешь. Как ни странно, его все-таки берут, и это вдребезги разносит утверждения некоторых умников, что эпоха автостопа в России закончилась.
Как только мы разбились, договорившись встретиться на вокзале в Минске, дела пошли не в пример лучше. Через сотню километров мы снова пересеклись, поболтали, и уже следующий «КамАЗ» взял меня прямо до Минска!
Драйвер попался общительный, я тоже в хорошем настроении, поболтать не против был. Водилы бывают четырех типов: молчуны, говоруны, слушатели и нормальные. Молчуны, так те иногда даже просят не разговаривать, такие попадаются в основном днем и берут тебя просто из человеколюбия. Слушатели, напротив, берут с оговоркой, что развлекать будешь, — такие ночью подбирают, слушают твой треп, чтоб не заснуть. Говоруны тоже в основном ночью, такие иногда попадаются, всю жизнь свою расскажут, а ты и слова не вставишь. А нормальные — они нормальные и есть.
Мой вот, слава богу, нормальный оказался, расспросил про хиппи, высказал свою точку зрения о правительстве и ценовом беспределе. Анекдоты потравили, в общем, доехали весело. В Минске Солидол не объявился, сколько я его ни ждал. Вместо него на вокзале возник неприятный тип по имени Саша из Кенигсберга. Сказал, что хиппи, но видом — БОМЖ. В Крым ехал. На трассе он стер ногу, я ему выдал из своей аптечки бинт и стрептоцид, рану присыпать. В Крым он едет с флягой на поясе и авоськой в руках. А это значит, что недостающее он украдет. Причем, что самое печальное, у своих же. Но судить за еще не совершенное нельзя, да и кто я такой, чтобы судить его?
Приехал к Славе Советским Женщинам. Они с женой обрадовались, вписали, конечно. А ночью сын его, Джорджик, не мог заснуть, кашлял и кричал. Маринка вызвала «скорую», оказалось — корь. Ужас. Увезли в больницу. Вот такой, блин, День детей получился.

2 июня, вторник

Не выспавшийся, не умывшись и даже чаю не хлебнув, поскакал на «Радиаторную», оттуда доехал до «Беларуси» и вскочил на дизель до Вильнюса. Нашел местечко и тут же вырубился. С контингентом пригородных электричек и, как выяснилось теперь, международных дизелей мне жить неуютно, лучше сразу заснуть. Полон вагон квелых бабулек с курами, мужиков в спецовках, гогочут все, водку с утра пьют. Дичь какая-то.
В Вильнюсе, на выходе из вагона, обнаружил Солидола, который, оказывается, ехал со мной в одном вагоне и тоже дрых без задних ног. Приехал в Минск он позже меня и заночевал у брата. Уж не знаю, какой у него в Минске брат, но то, что я не с ним вписывался, хорошо. В больших дозах Солидол невыносим. И ведь всем прекрасный человек Леша Солидол. Умный, рассудительный. Опытный. Слишком самоуверенный, что, впрочем, не мешает ему втираться в доверие абсолютно ко всем. Он так ведет беседу, так говорит, что отказать ему просто-напросто невозможно. Не успеваешь задуматься, как он обезоруживает тебя своим смехом, бровями над большими голубыми глазами, да ему просто хочется верить! Но есть в нем и что-то отпугивающее — может, именно эта самоуверенность. А может, моя личная подозрительность не позволяет сближаться ни с кем, дабы не привыкнуть к человеку. Но скорее всего дело в моей интуиции, которая не подводит меня почти никогда. Не позволяет моя интуиция целиком доверять человеку, говорящему настолько много и без толку.
Позвонил Жильвинасу. Быстренько пересеклись, договорились к вечеру встретиться на «Вайве» и разбежались. Прошлись с Солидолом по магазинам. Умудрился отхватить себе на осень ботинки всего за 420 рублей! Купил домой сахара три килограмма и палку колбасы сырокопченой. Мама порадуется.
Так приятно в страшную жарищу сидеть в уютном вильнюсском подвальчике и пить ледяное пиво! Выпили, наверное, кружки по три, еле сами себя за уши оттащили, с Жилом надо было на стрелу бежать. Жил потащил нас на озеро купаться. Поплавали, на берегу снова холодное пиво, что может быть лучше! Опять страшно захотелось в Крым. С морем озеро не сравнить, а с литовским пивом, как бы хорошо оно ни было, расчудесный портвейн из Рыбачьего — тем более.
В городе повстречали Гелку с Гитой и поволокли их с собой в разведанный нами пивняк. Договорились все встретиться через месяцок в Крыму, в Симеизе или на Мангупе. Жильвинас тоскливо смотрел на Гиту и клятвенно обещал тоже приехать. Влюбился, что ли? Как-то часто у него это происходит.
Так день и пролетел. На ночь завалились к герлам, наварили глинтвейна. Говно глинтвейн получился. Хотя за весь день мы так накидались всевозможными сортами пива, что даже нектар божественный показался бы нам отвратительным пойлом.
Напившись, сказал «спасибо» Солидолу за Мангуп. Ведь это он меня отвел туда когда-то...
Помню, кисли мы в Рыбачьем, варили «молоко».
— Слушай, Ринго, — сказал Солидол. — Может, достаточно уже моря? Давайте я вас с Добровольцем в горы отведу? Мы с Котенком Гав завтра собираемся туда.
Я закрыл глаза. Огромная, как Джомолунгма, заснеженная вершина, пронизывающий холод, останки альпинистов торчат из сугроба...
— Не, спасибо, — вежливо отказался я.
— Да там круто! Жара, развалины, прохладные родники, хиппушки — лапушки! Жить будем в пещерах!
Перед глазами возник я, висящий на веревке среди сталактитов и сталагмитов.
— И не уговаривай, Леша, не пойдем, — подключился и Андрюша Доброволец.
Но, хлебнув «молока», мы размякли и согласились сходить ровно на один день. Солидол пообещал за этим строго проследить. Утром растолкал нас ни свет ни заря, имы поехали на Мангуп.
По дороге Леша взахлеб рассказывал о Мангупе:
Там замечательно! Куча пещер, почти каждая имеет свое название, имя: Мустанговая, Кухня, Теплая, Археологическая... Родники — Мужской, Женский, так же названы и тропы, по которым происходит подъем на гору. Близ этих троп расположены остатки пещерных монастырей, женского и мужского. Сама гора состоит из плато и четырех мысов, называемых «пальцами». Мыс Тешкли-бурун — Дырявый. На его конце когда-то давно произошел обвал одной из стенок пещерной тюрьмы. Дыру видно издалека, оттого и название. На Дырявом сосредоточены основные туристические достопримечательности. Акустическая пещера — рукотворный грот с потрясающей акустикой, Тюрьма, храм Кибелы, Теплая пещера, главная Цитадель крепости, наконец. Следующий — мыс Ветров, Ели-Бурун. На нем мало пещер, мало леса, он очень красивый. Мыс Караимов — Чуфут-Чеорган-Бурун хиппами малопосещаем, на нем базируются не вполне дружественные археологи. Последний, четвертый — мыс Сосновый, Чамну-Бурун. Он практически полностью зарос лесом, там водятся дикие звери и почти никто никогда не бывает...
Поднимались по Женской тропе. С непривычки было тяжело и даже невыносимо, я проклинал себя, что послушал Солидола и согласился поехать сюда. Но когда мы поднялись... когда глотнули живой воды из Женского родника... когда шли по изумрудно-янтарному плато... когда поселились в Харьковской пещере... мы моментально влюбились в Мангуп.
Через неделю Солидол поинтересовался:
— Ну что, пора бы и в Рыбачку вернуться?
— Ни за что!
— Ну как же, там же море!
— Никогда!
Было непонятно, как я раньше жил без этого чудесного места. Я наслаждался летом, воздухом, солнцем. Мы собирали травки, выпрашивали еду у туристов, часами болтали на роднике с жителями других пещер. Слушали психоделические напевы Скрипы Симферопольского, сами пели в Акустике, вырезали из можжевельника трубки. Я чувствовал себя частью горы, этой живой горы. Здесь многое было непонятным, иногда до жути. Что за фигура появилась ночью на стене Цитадели, легко прошла по ней и растаяла в воздухе? Кто подпевает тебе в пустой пещере? Что за странный колокольный звон шел из глубины горы ночью? Почему на пороге некоторых гротов охватывает нечеловеческий ужас и ты не можешь сделать ни шагу дальше? Что, наконец, за странная дымка с человеческими очертаниями преследовала меня вчера?
Солидол рассказал нам множество историй и легенд. Байки про духов, Мангупского Мальчика, крысопаса не казались нам чем-то смешным и фантастическим. На Мангупе все казалось реальностью, и все эти истории подтверждались толпой экстрасенсов, биоэнергетов и уфологов, прочесывавших Мангуп целыми днями.
Слезли вниз мы недели через три. Я тогда сразу пошел на трассу и уехал в Москву, чтобы не портить себе этот странный чудесный настрой помоечным побережьем. С твердой уверенностью, что обязательно вернусь на Мангуп и раскрою все его тайны. По крайней мере, постараюсь.

3 июня, среда

На дизеле успешно докатили до Минска. Контролеры были, но ни у меня, ни у Солидола, который курил в тамбуре, билеты почему-то не проверили. Так как в чудеса я не верю, остается предположить, что они нас всех уже в лицо знают и просто связываться не хотят. Я их прекрасно понимаю: такая нервотрепка — побеседовать с хиппи. Неделю из запоя потом не выйдешь.
На трассе решили не разделяться и быстро, на трех машинах, докатили до Витебска. Солидол предложил зависнуть здесь на ночь, сказал, что нас с радостью приютит его давняя подруга Агнесса Павловна.
Витебск не впечатлил абсолютно. Обычный провинциальный городишко, единственной (но какой!) достопримечательностью которого является дом, в котором родился, жил и работал Марк Шагал. Дом в ужасном состоянии, культурное наследие белорусские власти беречь, очевидно, и не пытаются. Внутрь нам попасть не удалось, среда на дворе, а все наглухо закрыто. Перед входом ошивался какой-то подозрительный субъект, который, внимательно осмотрев нас, доверительно сообщил:
— А вы знаете, кто я?
— Человек, — предусмотрительно вежливо предположил я.
— Я внук Шагала!
Солидол недоверчиво хмыкнул.
Внук Шагала и предложил за недорого купить картину деда. Вид у него был, как у конченого алкаша, так что не исключено, что он действительно продавал оригинал, дабы собрать на опохмел. Вряд ли, конечно, но я бы сильно не удивился. Говно страна.
Ни секунды не сомневался в способности Солидола преувеличивать свою значимость и был абсолютно уверен, что с ночлегом у нас выйдет лажа. Оказался, как всегда, прав. Агнесса Павловна — приятная тетка лет под тридцать, с тусовкой, судя по всему, завязала давно. Она была крайне мила и приветлива, сварила кофе, но вписать нас категорически отказалась, сославшись на строгого брата. Брат появился вскоре сам, введя нас с Солидолом в ступор — он оказался милиционером. После его угрожающего «доброе утро» мы испарились из квартиры секунд через пять, сославшись на неотложные дела.

4 июня, четверг

Через весь город пешком шли на вокзал, шарахаясь от многочисленных гопников. Часам к пяти утра дошли и тут же завалились на скамейки спать. В полдевятого сели на дизель, но через несколько станций злая контра высадила нас на волю. Дошли до трассы, разделились и пошли поодиночке. За Смоленском еще раз пересеклись, покурили, разъехались. Незаметно добрался до Гагарина, потом на «Волге», с ветерком, до «Щелковской». В калининской электричке, уже по дороге в Зеленоград, обнаружил двух волосатых, в Питер ехали. Один из Мурманска — Поручик Ржевский, кажется, — и герла Юля. Мы с ней в прошлом году на Мангупе познакомились, она с археологами стояла. Еще фенечку мне подарила. Вспомнила.

5 июня, пятница

Спал сегодня до половины второго. И дольше бы спал, но зазвонил телефон, и я, проклиная звонящего, сказал «алё». Звонил Солидол. Оказалось, что в Москву он приехал только сегодня утром! А еще спорил, кто быстрее дойдет! Я, мол, старый, опытный автостопщик, куда тебе меня перегнать. Вот и вышло, что за одну эту поездку я как минимум два раза приезжал на место быстрее его. Маленький повод для дружеской подколки.
А у Котенка Гав горе — потеряла свидетельство о рождении. Получение паспорта, таким образом, откладывается для нее еще на месяц. И поехать никуда не сможет, это же до первого мента — сразу в детприемник заберут.
Звонил Никон Казанский. Забили стрелу на воскресенье, пойдем на Тишинку, шмотки посмотрим. В Москве сейчас две главные барахолки, на Тишинке и Лубянке. На Лубянке продают абсолютно всё — от солутана до квашеной капусты. Но там как-то суетно, цены повыше и смущает близость зданий КГБ. А Тишинка — рынок наш, народный, там и секонд-хенда навалом, и публика поскромнее и поприятнее. По Тишке я даже соскучился — шикарная барахолка! Были бы деньги, набрал бы там кучу всего. Незабываемая весна, когда я приезжал на выходных с полной сумкой украденных с завода резиновых перчаток и впаривал их трудящимся. Ходил и орал как оглашенный: «Китайские резиновые перчатки! Самые лучшие в мире китайские резиновые перчатки! Ваши руки будут надежно защищены всего за десять рублей! Покупайте!»
Справа тетка толкала такие же по пять, слева по три, а брали у меня. В день по две сотни, бывало, наваривал. Правда, с какой-либо корыстной пользой для себя выручку тратить не удавалось, всё на портвейн, солутан да траву уходило. Тусовка-то большая, а я не жадный.
А Никон, как оказалось, тогда в Вильнюс доехал, ждал меня на вокзале черт-те сколько, плюнул и укатил в Минск, а там и в Москву. Неловко вышло, но он не в обиде — в путешествии всякое случается.
Дозвонился до Барика. Он, как выяснилось, до Латвии каким-то чудом все же добрался, с таможней договорился и в Риге был в десять вечера. Но там он перепутал соборы и, вместо того чтобы искать нас у Домского собора, ждал у костела Святого Павла. Расчудесный умница. Был уверен, что потерялся не он, а мы с Никоном. Ну, слава богу, все прибалтийские попутчики живы-здоровы.

6 июня, суббота

Спозаранку поехал к бабушке в Ногинск. В электричке пролистал записную книжку, не забыл ли чего. Сегодня сразу два дня рождения: у Смертника и у Ники.
Ян Смертник Мавлевич. Совершенно безбашенный человек. Знакомы мы давно, плотно, но в последнее время его что-то не видно. По слухам, всё такой же раздолбай, беспредельщик и торчок. Заочно поздравляю.
Ника... Влюбленный ребенок с огромными глазами. Где она сейчас? Хиппует по-прежнему или наигралась?
Неприятная ситуация, произошедшая у меня с Никой весной, до сих пор не дает мне покоя...
...Панки пообещали показать подземную Москву и не обманули, что удивительно. Озираясь, мы залезли под решетку фонтана, что сразу за памятником Марксу, открыли какой-то люк и попали в другой мир. Легко преодолев ржавеющие лестницы, мы очутились в метро. Увидев в тоннеле мчащийся в двух шагах от меня поезд, я еле устоял на ногах, так сильна была волна воздуха. Больше всего на свете боясь встретиться с легендарными полутораметровыми крысами, о которых сейчас пишут все газеты, мы куда-то лезли, снова шли, пока, наконец, всезнающие панки не продемонстрировали мне странную узкую колею. Она действительно была уже, чем обычная, да и сам тоннель по размерам сильно уступал стандартному, только что увиденному. Убедив меня, что по этому мини-метро правительство передвигается под Москвой, панки засобирались наверх. Я очень хотел дождаться маленького вагончика с Ельциным, но оставаться одному мне точно не следовало.
Взбудораженный подземельем, наверху я наткнулся на Нику, болтающую с какими-то тусовочными герлицами. Сообщив о том, что видел «тако-о-о-е», я отправился на Пешков-стрит в «Сыр». А чуть позже выяснилось, что Ника не просто болтала с кем-то, а сильно ссорилась. И с ее точки зрения то, что я подошел, мило побеседовал со всеми и ушел, даже за нее не вступившись, выглядело трусостью и предательством. Но, черт побери, я не понял, что на моих глазах происходит конфликт! Ника не намекнула, не схватилась за меня, даже жестом не показала, что что-то не так.
Вечером мне принялись звонить ее подружки, дорзоманки Ленка Лысова и Ирка Воедило, Илонка. Все упрекали меня, говорили, что девочка влюблена в меня, а я ее так предал, не заступился. Но, стоило мне рассказать, как было дело, они сообразили, что я действительно был не в курсе. Иначе с чего мне, вполне спортивному дылде, бояться пары пункерш и их чахлых кавалеров? Собственно, в тот вечер с Никой не произошло ничего особенного. С ней вообще ничего не произошло. Обычная в не совсем трезвых тусовках стычка, без рукоприкладства, основанная только на взаимных оскорблениях и выяснении непонятных отношений. Но с Никой мы больше не общались. Вся ее влюбленность в меня мгновенно испарилась, да и к лучшему, наверное. Непрерывно следящие за мной красивые глаза Ники теперь смотрели в другую сторону...
Не успел приехать, как меня привлекли к общественно полезным работам: я, бабушка, сестра се, Валентина Васильевна, и муж Николай Иванович отправились за щавелем. Занятие утомительное, но этот щавель потом весь год не дает пропасть. Бабушки его консервируют и в холодно-голодные времена извлекают из закромов. Потом варится обычный овощной суп, в самом конце засыпается щавель, и всё — голод отступает, а целебный витамин С вносит в организм кучу счастья и не дает сгинуть от цинги.
Я еще заодно корня лопуха накопал; тот, что нарыл в Чаплыгине, уже кончается. Лысина, правда, вопреки обещаниям народных целителей, никак не зарастает. Все-таки наследственность — страшная штука, и никакими лопухами от нее не отгородиться. Спасибо, папа.
А сегодня лысина стала еще больше — бабушка посмотрела на мою голову и схватилась за сердце. В принципе, к такой реакции я был вполне готов. С моими волосами в походных условиях приходится порой тяжеловато. Часто, моя голову, я из-за отсутствия времени даже не развязывал хвостик. Голова сохла естественным образом, волосы принимали привычную форму, и в расчесывании не было необходимости. Итогом стал страшный колтун на затылке, абсолютно не поддающийся расчесыванию. Бабушка Маша, придя в себя, с расческой наперевес кинулась ко мне, несмотря на протесты. Пришлось терпеть, пока колтун полностью не исчез с головы вместе с доброй половиной волос с макушки.
— Может, носки связать? — задумчиво сказала бабушка, разглядывая большущий ком белых волос.
А вечером подошла ко мне и говорит:
— Гена, у меня к тебе серьезный разговор. Ты наркоман? Ну скажи мне, ты наркоман?
— Бабуля, Марь Васильевна, ты что? — нахмурил я брови. — Конечно нет! С чего ты взяла?!
— А у тебя там таблетки лежат какие-то! И не отрицай — это наркотики!
— Да с чего ты взяла-то?
— А я одну лизнула, и... и мне понравилось! Сразу еще захотелось! Я теперь тоже наркоманка?
Пошел, посмотрел, что за «таблетки». На столике лежали остатки какого-то красивого разноцветного литовского фруктового драже...

7 июня, воскресенье

Неудобно, записная книжка подсказывает, что сегодня я динамлю крымскую стрелку с Аликом, которую забил еще два месяца назад. А кто это Алик, собственно?.. Вспомнил! Это пионер, я забил с ним сегодня стрелу в Симферополе, на причале! Это старый прикол — договориться на набережной в Симферополе, в котором, как известно, моря нет. Так проверяется, был человек в Крыму или не был. Если сразу не раскусил подвох — значит, пионер, врет, что уже зависал в Крыму.
Приехал на стрелку с Никоном, а там все, кроме него. Все — это Лика, Сталкер, Туська. Полазили по Тишинке, там и Никон подвалил. Вроде вырос даже. Странно. На рынке купил себе шикарные, фантастические джинсы, клеш огромный, олдовые невообразимо, драные все. На заклепке написано John Slim, в букве «О» улыбающаяся рожица! Какая-то явно очень старая фирма, о такой никто из наших и не слышал. Бабка какая-то продавала, сторговались за 3 (!) рубля!
Там же, на Тишинке, у аптеки встретил Павиана. Он с ходу, не здороваясь, предложил замутить винта. Я, от греха подальше, отказался, эта тема в моей жизни закончена раз и навсегда. Вспомнилось, как попробовал винт впервые...
...Как-то образовалась у меня банка солутана. Привез на Гоголя — никого. Один Серега Соловей мается, да дринч-команда на лавочке заседает. Соловей в затылке почесал, выдернул из дринч-команды Наташку Симферопольскую.
— Поехали, — сказала Наташка. — Есть флэт, замутим.
— Ринго, а ты точно пробовал уже винт? — вдруг спросил Соловей. — Я первым быть не хочу, западло это.
— Конечно пробовал, ты что! — соврал я.
Винт, этот чудесный наркотик, который пробовали все, а многие уже успешно, поражая всех своей живостью и отсутствием зубов, сидели на нем много лет, мне хотелось испытать на себе давно. Случая не было: просить кого-то втрескать меня было бесполезно, ведь считается последним делом подсадить человека на что- либо. А тут — вот удача! — Соловей ни о чем не догадался!
Приехали на какой-то страшный флэт. Вышибленная дверь была аккуратно прислонена к косяку, но никого из находящихся в квартире это особенно не тревожило. Симферопольская собрала ингредиенты, объявила о том, что сейчас сварит свой фирменный, «яблочный» винт, и приступила к таинству. Я нервничал. У меня был собственный одноразовый шприц, Наташка была профессиональным варщиком, но меня все равно потряхивало. Трава травой, а вот внутривенно я никогда в себя ничего не заливал, кроме кофеина, когда надо было поднять давление и откосить от работы. И когда Наташка разбила прямо над плитой пузырек с почти готовым первитином, я, признаться, еле сдержал облегченный вздох. Гул разочарования вперемешку с отборным матом взорвал квартиру. Бедная Наташка Симферопольская сама крыла себя последними словами, но быстро взяла себя в руки. Схватила какое-то тряпье, соорудила из него кулек, отдаленно напоминающий спеленутого младенца, и, загадочно подмигнув, пошла на лестницу. Вскоре сквозь выбитую дверь до нас донесся ее жалобный голос:
— Ребеночек кашляет, нет ли у вас, люди добрые, солутана? Нет, спасибо, это не подойдет, моему малышу только солутан помогает.
Обошла три подъезда, но вернулась, настырная, аж с двумя банками «салюта»!
Сварили еще.
Ватка на конец иглы, набрал два куба. Перетяжка, контроль, капелька крови медленно смешивается с желтоватой жидкостью в шприце. Кровь не свернулась — значит, всё в порядке, можно. Медленно отпускаешь перетяжку, аккуратно наполняешь вену, откидываешься на спину, закрываешь глаза. Изменений почти никаких. В голове расцвели небольшие цветы, открываю глаза с мыслью — что за фигня? Но понимаю, что мыслю быстро, резво. Встаю, начинается морок. Смеемся, помогаем друг другу втрескаться, бегаем. Гигантский Соловей бродит из угла в угол, напевает какую-то песню. От желания хоть что-то сделать я быстро ремонтирую дверь, самостоятельно вешаю ее на петли. Наташка заливисто хохочет и в пятый раз моет посуду.
После бессонной ночи, шатаний по квартире и Москве я понимаю: это не то, что я хотел от наркотика. Винт неплох, но мне бы чего-нибудь, чтоб как Леннон, чтоб Lucy in the sky with diamonds, чтоб взорвало мозги, а не ускорило. Впрочем, пока ничего другого нет, можно и винт, сгодится. Еще разок, и всё. «Разок, и всё» произошло еще не раз, но хватило и сил, и мозга, чтобы закончить эту историю раз и навсегда. Соловью, кажется, тоже. Может, поэтому мы и живы.
Позвонила Танька Львенок. Просит подобрать ее где-нибудь по дороге в Крым, когда она из своего адского Бреста поедет. Решили, что удобнее всего будет пересечься в Киеве, ориентировочно в начале июля. Договорились созвониться. Придется забирать, не бросать же ребенка на произвол судьбы. Денег на поезд до Симферополя ей ни в жисть не накопить, а папа-военный скорее на гауптвахту посадит, чем раскошелится.
Окончательно решил: утром выдвигаюсь в Крым. Сил больше нет находиться в городе — мозги киснут, и атмосфера угнетает. Лихорадочно начал искать пару, но все уже либо уехали, либо пока не собираются. Прямо завтра готов ехать только Костя Натху. Жалко, что не герла, но что ж делать, выбора нет. Одному-то совсем скучно.
Вечером, как всегда перед дальней дорогой, долго не мог заснуть. Говорят, Натху — гомосек. Пусть только попробует!

8 июня, понедельник

Натху к тульской электричке не явился. Может, оно и к лучшему — я за ночь такого передумал! Электричку, впрочем, отменили, и я помчался сразу на трассу, через «Пражскую». Сразу поймал легковушку до Тулы. Правда, мужик вскоре заснул за рулем. «Жигуль» ровно пошел куда-то вправо, и не успел я сообразить, что происходит, как мы уже сидели в неглубоком кювете. Слава богу, обошлось даже без ушибов.
— Извини, — говорит мужик, — посплю я, а то разобьемся на хрен, я бухал всю ночь. Не обидишься?
Что ты! Я пулей из машины вылетел.
Полчаса ушло на вызволение транспорта с обочины, пешком пару километров, подальше от «жигуленка», и вот снова легковушка.
Следующим меня подобрал бывший археолог. Потрепались с ним, он тоже в свое время весь Крым излазил, на Мангупе копал, просил начальнику мангупской экспедиции Герцену привет передать. А что, передам. С этими гробокопателями все же следует дружить. У них еды много.
А с Натху мы все-таки встретились, ехали в одной колонне. На остановке вышли покурить и внезапно обнаружили друг друга. Около полуночи, под самым Харьковом, уяснив в очередной раз, что ночной стоп на симферопольской трассе отсутствует напрочь, мы свернули с дороги с намерением найти какой-нибудь хутор и попроситься на ночлег. Шли долго, постоянно спотыкаясь, но далекие огоньки ближе не становились, и в конце концов мы рухнули прямо в открытом поле. Постелили полиэтилен, одно одеяло вниз, другим накрылись. Харьков хоть и юг почти, а ночи холодные. Ничего, сдюжим. Главное, чтоб Натху не приставал, если он и вправду голубой.

9 июня, вторник

Не гомосек. По крайней мере, руки не распускал. Врут, значит, люди. Или я не в его вкусе.
Задубели ночью основательно. Проснулись все от тявканья, мокрые от росы. Вокруг нашего лежбища носилась, истекая слюной, стая бродячих собак. Даже страшно стало. Разогнали их комьями земли, умылись, заварили в кружке чайку.
Смешно, мы в темноте и не видели, куда спать ложимся, — выяснилось, что устроились мы аккурат посередине капустного поля. Что может быть лучше молодой капустки в пять утра?
На трассе было принято решение разделиться, и я тут же умчался в Новомосковск. Фура шла в Днепропетровск, водитель предложил прямо до города и довезти, но я отказался. Крюк в Днепр в мои планы никак не входит. На развилке меня подхватил старенький «жигуленок», сколько смог — подвез. Парень дал мне 200 купонов — просто так, я и не просил. Вот уж воистину, никогда не знаешь, где встретишь хорошего человека!
Потихонечку дотопал до Мелитополя, где, по старой доброй традиции, тайком влез в общий вагон до Симферополя. До Крыма осталось всего ничего! Завтра уже буду на Мангупе!
Мой маршрут, в связи с Львенкиным звонком, теперь выглядит так: до 15 июня — Мангуп, потом Рыбачка — Судак — Сочи. Из Сочи, после дня рождения бабушки Нины, числа 22-го, снова в Рыбачку и на Мангуп до 28-го. Если будет необходимость, то ломанусь в Москву, горные травы отвезу, а уже на обратном пути подберу в Киеве Львенка. А в Киев надо, соскучился я по девчонкам.

10 июня, среда

Замечательно выспался на третьей полке, устроил полную помывку в туалете, побрился. В Симфе, на вокзале у фонтана, встретился с офигевшим от дороги Натху. Он так автостопом и шел всю дорогу. Мне духу не хватило признаться, что я оставшуюся часть пути проделал на поезде, поэтому соврал, что завис на трассе. Зато в очередной раз мы получили подтверждение, что поездом передвигаться гораздо дольше!
Вот оно, это странное ощущение, до дрожи в коленках, когда неумолимо и неизбежно приближаешься к дели, к своему любимому месту на планете. Предвкушение встречи с людьми, которые ждут тебя, немыслимое желание вдохнуть запах ночного костра, услышать треск можжевеловых веток, затянуться косячком... Спирт «Роял» из пол-литровой кружки, каша из топора, утренние дрозды, орущие у входа в пещеру, первые лучи солнца с прелестницей-хиппушкой...
Но факторов, отдаляющих встречу с мечтой, на пути всегда предостаточно. Обязательно найдется какой-нибудь доброхот, направляющий тебя куда угодно, но только не туда, куда тебе необходимо попасть. Это бывает мент, сознательно посылающий деклассированный элемент в противоположную сторону, водитель, вопреки твоим просьбам высадить завозящий тебя в центр города, откуда приходится выбираться полдня. Сейчас, на станции «Сирень», нам такой как раз и попался, завез нас, мерзавец, чуть ли не в Соколиное. Автостоп в здешних краях не катит, поэтому заблуждения этого негодяя стоили мне шести рублей туда и восьми обратно, до села Танковое. Наплевав на попытки доехать, мы километров пять топали пешком, потом обходили Залесное.
...О, Залесное, не скоро ты из памяти моей выветришься! А ведь когда-то это было крайне дружественно настроенное к хиппанам село. В 1990-м, по-моему, снимали на Мангупе фильм «Подземелье ведьм» с Сергеем Жигуновым. Очень странная фантастика с дикими племенами и высокотехнологичными землянами. В роли дикарей снималась хипповская тусовка почти без грима и молодежь из Залесного; всё было здорово, все дружили и братались. Киношники уехали, дружба продолжалась. А в тусовке была какая-то девица, на передок крайне слабая, давала всем, кто просил, рассказывая при этом про free love, что, мол, у нас, у хиппи, всё всегда так вот просто. Потом девица уехала, а молодежь-то привыкла! И вот пришли они как-то с хавчиком, выпивкой и давай к хиппушкам-лапушкам приставать. Те, естественно, в крик и врассыпную. Пар ни удивились: у вас же, говорят, свободная любовь и все такое, куда же вы? В общем, завязалась гигантская драка, потери были с обеих сторон, без трупов чудом обошлось. С тех пор молодежь из Залесного превратилась в лютых гопников, избивающих любого неформала чуть ли не до полусмерти. Их ночными рейдами на Мангуп олдовые хиппи еще долго будут пугать своих детей.
Мы в прошлом году в них очень шикарно вляпались, ничего не скажешь.
Шли околицами, пробрались к магазину незамеченными. Внутри сельского «супермаркета» царили скука, мухи и продавщица. Скука вперемешку с жирными насекомыми висела в спертом воздухе, а продавщица, забросив ногу на прилавок, зашивала прямо на себе колготки.
Мы купили хлеба, крупы какой-то, кажется, и уже расплачивались, когда дверь приоткрылась и в магазин вошел парнишка лет пятнадцати. Внимательно осмотрев нас с головы до ног, он широко улыбнулся и тут же вышел.
Не придав визиту малолетки никакого значения, мы неторопливо уложили покупки в рюкзаки. На улице Андрюша Доброволец немного задержался, опуская письма в висящий на дверях сельпо почтовый ящик. Оглянувшись, мы с Лешей Солидолом увидели, что в нашу сторону двигается группа парней. Их вид был ужасен. Впереди ехал какой-то великовозрастный недоумок на велосипеде «Школьник» и декламировал на одном дыхании:
— Але, стоять, гниды волосатые, в натуре, убью щас, какого, бля, тут шляетесь, курить, суки, мне быстро, короче...
Мы с Солидолом застыли в растерянности.
— Сейчас нас будут бить, — шепнул Леша. — Ни в коем случае не давай сдачи. Иначе нас либо тут убьют, либо, если отбрыкаемся, придут ночью с ружьями на Мангуп, и тогда всем каюк.
В это время парни обступили нас, гогоча.
— Ну чё, волосы отрастили, педики, что ль, чё рожи наглые такие, я тебя спрашиваю, короче, — снова залпом выпалил велосипедист и хрястнул мне в челюсть. Естественно, я с профессиональным рефлексом поделать ничего не смог, и кулак едва коснулся щеки.
Раззадоренные гопники принялись всем гуртом нас с Солидолом бить. Били недолго, но сильно и подло. Подхватив рюкзаки и окаменевшего у почтового ящика Добровольца, мы ломанулись вверх по холму в сливовую рощу.
Я потом несколько дней только бульончик пить мог — губы превратились в одну кровавую рану. Солидолу тоже неплохо досталось. Нетронутым ушел только Андрюша Доброволец. И слава богу, что не полез, его же соплей перешибешь, а они здоровые черти, пейзане, блин.
Залесное мы обошли с немалой пользой, объелись первой черешней. Слабая еще, водянистая. Ничего, на второй урожай спустимся тоже, нервы пощекочем.
Мангуп. Стоит, величественно раскинув свои мысыпальцы. Целый год я рвался сюда и вот наконец дошел.
Натху ходит плохо, поэтому пошли по самой легкой, Женской тропе. На подъеме встретили человека по имени Дима, он сказал, что некий Андрюша на Женском монастыре стоит. А вскоре я услышал и робкие звуки флейты. Все так же безуспешно пытается научиться играть.
— Эге-гей, бля! — заорал я, как учат правила хорошего тона на Мангупе. — Доброволец!
На пару секунд в лесу воцарилась тишина.
— Ри-и-нго! — Этот картавый рык мог принадлежать, безусловно, только Добровольцу, в миру Андрею Корнюхову.
Когда, игнорируя тропу, сверху свалился Доброволец, я его поначалу даже не узнал. Этот красавец обхайрался наголо! А так все тот же. Стоит на Мангупе аж с мая, как и задумывал. Даже успел здесь покреститься!
Мангуп не изменился. Красота необыкновенная. Смотрю вниз с мыса Дырявый, вижу — внизу река. Откуда? — думаю. Пригляделся, а это ветер траву колышет, пригибает, создавая полную иллюзию спешащей вдаль реки.
Доброволец говорит, что я погоду привез. До этого, мол, дожди были, туманы. А сегодня с утра солнце, птички поют да ящерицы бегают. Неужели карма поправилась сама собой?
Поселились мы в Мустанговой пещере. Сварили хавчик, испили чайку, да и гулять отправились. На Кухне стоит какой-то народец, поболтали. На Дырявом побесились немного, поорали в Акустической пещере. Всё по-прежнему. Я дома!

11 июня, четверг

Утром нас разбудил бердянский Ромашка, хипп абсолютно цыганского вида, по косматости превосходящий даже Солидола. Чаю ему захотелось. Что ж, надо заново привыкать к мангупским порядкам. Все, что есть у тебя, это уже не твое — общественное. Хочет человек чаю — свари. Гостя также необходимо накормить, чем бог послал, раскурить, если есть. В свою очередь гость также выкладывает к столу свои богатства. Чаще всего все собираются у пещеры под названием «Кухня» и в большом котелке варят обед на всех. Там же и сидят, бывает, до рассвета, который там же и встречают. Если есть музыканты с инструментами — все перемещаются в Акустическую, где долго поют весь известный человечеству и исполнителю репертуар. Живут всегда все душа в душу, конфликты возникают редко, да и то дурацкие. Иногда, правда, случаются крайне неприятные ситуации, в одну из которых мы сегодня и вляпались помимо своей воли.
Позавтракав, мы, прихватив кое-что из хавчика, отправились варить его на Кухню. В самый разгар действа пришел Андрей, один из двух так называемых мангупских сторожей, на полставки подрабатывающих в Бахчисарайском музее, под охраной которого Мангуп и находится как исторический памятник. С приходом Андрея начались напряги. Оказалось, какая-то гнида забралась к нему в сторожку, что внизу, в татарской деревне Хаджи-Сала, и сперла из нее хлеб и вермишель. Вот он и пришел к нам сообщить, чтобы вся волосатая братия с горы выметалась в течение сегодняшнего же дня, ибо он, Андрей, считает, что, кроме хиппов, украсть вермишель никто не мог.
Вот так история. Кто взял? Что за урод подставил всю тусовку? Люди Бог знает сколько живут здесь, а теперь всем съезжать? Я всю зиму мечтал приехать сюда — и что, удовольствовавшись одним днем, продолжать мечтать где-нибудь на побережье?
На Андрея ничего не действовало. Его вроде бы более вменяемого напарника, Сашку Герика, найти не удалось. Придется, видимо, сваливать. Не насовсем, конечно, нет. Через недельку Андрей успокоится, и я вернусь.
Сторож разрешил остаться только Добровольцу и только до прихода Сережи Керченского, вещи которого лежали у него в Женском на сохранении. Быстренько собрались мы и отправились на Челтер-Коба в пещерный монастырь, что в паре часов ходьбы. Там пересидим опалу.
Мангуп, казалось, разгневался. Погода резко переменилась, подул сильный, почти сшибающий с ног ветер, небо заволокло тучами. Внизу, наоборот, было тихо. Пару часов унылой ходьбы по тропинкам, глоток красной железной воды из минерального источника — и вот он, Челтер.
Челтер вполне прикольный, тихий. Малюсенькая гора, размером с половину одного мангупского мыса, несколько небольших пещер, раньше бывших, очевидно, монашескими кельями. Родничок с водой — говорят, самой чистой в Крыму. Хотя с мангупской водой ничто сравниться, на мой взгляд, не может. Вода здесь натекает в ямку, осторожно черпаешь ее кружкой, чтобы не поднять со дна ил, набираешь котелок. Дрожит, искрит, вкусная на глаз даже. Не выдерживаешь, припадаешь к котелку губами, выпиваешь половину и снова сидишь, набираешь, никуда не торопишься.

12 июня, пятница

День как день — живем как живется. Нас тут пятеро — я, Натху, Ромашка и Валерка Фраер с Марихуаной. Маришка забавная, только горбатая. Жалко ее. И Фраера тоже жалко.
Загораем, треплемся, дрова собираем, еду готовим. Вечером забежал в гости Доброволец с Мангупа. Вот завидую его неугомонности! За дровами кто пойдет? Я! За водой кто сходит? Я! Кто пьяного Витю Мататона до дома дотащит? Я! За это — за свою готовность и отзывчивость — Андрюша и получил намертво прилипшее к нему погоняло. Вот и сейчас — кто его с Мангупа гнал? Нет ведь, встал, неугомонный, и пошел к нам в гости. Сходили с ним в магазин, купили печенья и хлеба. Завтра будем делать офигительный торт со сгущенкой!
Врубаемся в красоту, как поет Умка Герасимова. Красота вокруг нереальная! Напротив — гора, формой напоминающая подводную лодку, лениво всплывающую из леса. Наверху, на рубке «субмарины», можно разглядеть гигантскую жабу, смотрящую вперед по курсу. А если идти с Мангупа, эта гора похожа на огромную игуану, притаившуюся в ожидании добычи.

13 июня, суббота

Сегодня постирал хайры. И в домашних-то условиях это непростая задача, а в полевых сразу превращается в огромную проблему. Натаскать дров, подогреть воды, помыть два раза, расчесаться. Ужас! Хорошо Добровольцу, он теперь лысый!
В связи с помывкой и стиркой был объявлен также день нудиста. Нервных попросили удалиться, но таковых не нашлось. Девиц с нами нет, Марихуана не в счет, поэтому стесняться некого, и я подал пример. Натху с Фраером последовали моему начинанию. Когда все перемылись, сделали торт из сгущенки, перемешанной с печеньем и сухим молоком. Вкуснятина необыкновенная! Дома обязательно повторю. Вообще, когда настанут хорошие времена, я буду делать торты из сгущенки, детолакта и печенья каждый день.
Вечером была почти полная луна. Да еще и тринадцатое число. Как сказал Фраер, сегодня празднуется второе пришествие сатаны. Странно, а разве первое уже было? Насчет «празднуется» я и вовсе не уверен. Завтра вот Троица. Она — празднуется. И вообще, откуда Фраеру известно, ему что, сам сатана рассказал?
После сытного ужина внезапно обнаружилось, что у нас закончилась трава. Вниз, в село, бежать было уже поздновато, и Ромашка предложил покурить полыни. Это, говорит, даже круче трапы. Полазили с фонариком, нашли куст — вроде полынь. Подсушили в банке, набили в папиросы. Валерка курить не стал, поржал над нами — не вставит, говорит.
Горькая дрянь. Поначалу ничего, никаких изменений. Потекли лениво разговоры о всяких кошмарах: о людях, погибших под машинами, о крушениях поездов. Страшные байки, в общем. Я сидел, слушал и вдруг в какой-то момент понял, что уже достаточно долго смотрю в одну точку. И эта точка — страшная белая луна. Попытался отвести глаза и понял, что не могу. Затем что-то подняло меня на ноги, и я медленно пошел к луне, то есть к обрыву. Я отчетливо видел себя со стороны, понимал, что происходит что-то неладное, но поделать с собой ничего не мог. Сзади раздался глухой стук — это у Ромашки кружка из рук выпала. Ко мне подбежал Фраер, с трудом развернул и оттащил назад, к костру. Там он облил меня водой, и я немного пришел в себя. Именно пришел, голова на место встала. Натху с Ромашкой, офигевшие, сидели еще минут тридцать, потом только возвращаться начали. Не, на фиг такие эксперименты, старая добрая трава приятнее и предсказуемая хотя бы.
На отходняке молча наблюдали за луной, закатывающейся за деревья. Никогда не замечал, что этот момент глаз улавливает. Было очень страшно, мы почти всю ночь не спали, лежали в пещере и стремались. Даже Библию вслух читали.

14 июня, воскресенье

Утром уехали Фраер с Марихуаной. Забили с ними в Симфере стрелу, проводили до трассы. Ромашка сбегал в магазин за папиросами и хлебом, но вернулся только с хлебом. Курева не было. Да, что-то я курить много начал в последнее время. Все Немет, гад, виноват. Я прекрасно помню этот момент — этой весной дело было, — когда мы очнулись у него дома и я обнаружил, что трава кончилась. А курнуть страсть как хотелось. Он и предложил: забей, говорит, в папиросу табаку, и будет у тебя иллюзия, что это трава. Я выбил из двух папирос табак, вытянул штакет, забил. Затянулся, а меня как вперло! Так зачем, думаю, трава, когда обычный табак так башню сносит?! Так и закурил. Первую неделю вставляло, потом перестало, а уже втянулся.
Днем пошел дождь. Сильный какой, с ветром! Пересидели в пещере, потрепались. Солнце вернулось так же внезапно, как и ушло, даже позагорать успели.

15 июня, понедельник

Понедельник — день тяжелый. Часа в три ночи был великий туман — не видно ни зги. Даже до ветру отойти было страшно, как бы не свалиться с обрыва. К шести туман ушел, мы с Натху проснулись, покушали — и в путь.
Ромашка остался на Челтере, решил к морю не ездить. До Танкового шли пешком, там застопили машину до Сирени. На станции сварганили маленький костерок и посушили верхушечку, которую я умудрился сорвать в Малосадовом. Там тако-о-о-ой плантарь у человека! Прямо в кустах и покурили.
На стрелке в Симферополе не было ни Фраера, ни Марихуаны, что неудивительно, учитывая то, что мы опоздали на три часа. Сели на «оленя» до Алушты, а там начались обломы. Катера не ходят из-за отсутствия в незалежной Украине топлива. Автобус до Рыбачьего только в восемь вечера. Билет на него стоит шесть рублей. Делать нечего, пошли пешком. Пёхали километров пять, а потом повезло — самый тяжелый серпантин пронеслись на автобусе. К счастью, только после этого водитель выяснил, что вознаграждение мы выплачивать ему не собираемся и вообще думали, что он проявил человеколюбие. Оказалось, водитель мизантроп, и дальше мы снова шли пешком аж пятнадцать километров до самой Рыбачки. Устали страшно.
Пришли к девяти. А на побережье пусто. Ни одного волосатого, лишь несколько дикарей-туристов на машинах с палатками.
Сидим грустно на берегу, курим остатки верхушечки малосадовской. Приехали, блин.
Пойду, думаю, стрельну у кого-нибудь хотя бы хлеба. Стукнул в соседнюю палатку.
— Люди, — говорю, — добрые. Дайте пожрать что-нибудь.
— А ты кто такой? — спрашивают. — Хиппи, что ли, немытый?
— Почему? — Я даже обиделся. — Я вполне себе мытый хиппи.
— А откуда ты такой мытый взялся?
— Из Москвы, — отвечаю, — взялся.
— А, это интересно. А Ринго знаешь из Москвы?
Я маленько офигел, конечно.
— Знаю, — говорю, — а что такое? Я, — говорю, — его очень хорошо знаю. Я, в общем, его знаю лучше всех. Потому что я Ринго и есть.
Полы палатки распахнулись, и из нее вывалилась... моя старинная знакомая Света Татаренко из Харькова, по прозвищу Семь Сорок, с компанией! Вот бывают же чудеса! Когда радость от встречи немного утихла и мы смогли поговорить, Светка поведала, что все, на самом деле, здесь! Мы пошли в бухту Любви, по этой опасной тропинке, чертыхаясь и подсвечивая путь фонариком, стараясь не улететь за падающими вниз из-под ног камнями. Все волосатые там и стоят, прячутся от произвола местных и ментов. И Эйч Питерская с Балабахой, Рома, Сережа и еще куча хиппанов. Посидели с народом, покурили. Тихо у них там, спокойно, но и нерадостно как-то. Наверное, поэтому долго засиживаться в гостях не стали. Когда вернулись к себе на пляж, поиграли, попели.
— Лена! Где ты была, сука?! — нечеловеческий вопль рассек ночь.
— Что это? — вздрогнул я.
— А, не обращай внимания, дринчи там стоят какие-то. Каждый день орут.
Спать легли только в два.

16 июня, вторник

Завтра надо ехать в Судак, там сейчас вместо меня снимается моя гитара и там мне дадут кучу денег, а именно полторы тысячи рублей. Полторы тысячи рублей. Черт, как музыка звучит! Нереальные башли! Особенно для хиппи.
Вообще-то в этом фильме должен был сниматься я гам. Звонит мне Немет и говорит:
— Слушай, у тебя гитара вроде была, старинная.
— Есть, отец дал, «Музима». Не работает.
— Фигня. Вези ко мне.
Добрался до «Электры», а там заседание целое — мужчины в шейных платках, женщины с мундштуками в зубах. Матушка Немета, Елена Витальевна, обрадовалась:
— То, что нужно! Мы фильм снимаем про молодого человека, музыканта. Детектив. Дай гитару. А мы тебе забашляем.
Ну дал, что делать. Прошло пара дней. Звонит мне Елена Витальевна и прям в лоб:
— Ты вот приезжал, мы на тебя все посмотрели... А ты не хочешь сам сняться в фильме? Снимаем в Крыму, в Судаке. Роль не огромная, но ключевая. Нужно сыграть парня, похожего на Иисуса Христа. Он музыкант, снимается в фильме, срывается с креста и погибает. Решай прямо сейчас.
Думал я, думал. На работе спросил — не отпускают. Либо увольняйся, говорят, либо отказывайся.
Отказался. Уволиться немедленно все равно не получалось, две недели ж. Да и боязно как-то... Да и шутки плохи с такой тематикой, богохульством попахивает. Струсил, в общем.
Вместо меня взяли сниматься мою абсолютную копию, молодого волосатого блондина.
Из Судака поеду в Сочи, буду там как раз двадцатого, ко дню рождения бабушки. Куплю спозаранку на рынке охапку роз, подарок какой-нибудь.
Выскочил в восемь утра из одеяла мокрый весь от пота — жара дикая! Здесь всегда так, дольше восьми никогда не поспишь, а уж в палатке и подавно. Разделся и нырнул в море. Лето. Море. Крым.
Пошел налево, на холмы, посмотреть, кто там стоит. Народ есть, но я практически никого не знаю, кроме Сережи Сольми. Как раз кушать садились.
— Будешь хавать, Ринго? — радушно пригласил Сольми.
Я не отказался. Ложка и миска, по мангупским традициям, всегда с собой.
Суп оказался просто бесподобным. Густой мясной бульон с немного необычным привкусом, с картошечкой, макаронами.
— Спасибо, пиплы, накормили! А что за бульон? Курица?
Хиппы ржут, но не колются. Сам стал оглядываться — и обмер. На воткнутых в землю колах, как головы в фильмах про пиратов, висели шкурки ежей.
Чертыхнувшись и не попрощавшись, я скатился с холма, и меня стошнило.
Накормили, сволочи. Как же жалко ежиков!
Расстроенный, вернулся в наш лагерь. Пока ходил туда-сюда, сгорел на солнце. Закутался, по тенечку со Светкой сходили в поселок, накупили мне кефиру для ожогов и похавать. Сварили молочную вермишель. Так весь день и провели: загорали, купались, ели, курили, дурью маялись.
Вечером мы пошли на почту, и на нас наехали местные гопники. Сказали, что волосатые у них картошку выкопали. Пришлось объяснять, что мы люди разумные, зачем нам гадить, а тем более там, где живем, в Рыбачке? Они пьяные, им по фигу всё, хотели меня подстричь, но ни ножниц, ни ножа, слава богу, не нашлось. Бить не стали.
Люди из лагеря Сольми небось выкопали. Ежееды чертовы!
В лагере уже сидели гости с бухты и косы. Принесли вина. О, этот незабываемый крымский портвейн! Пьешь этот вкусный красный нектар прямо из трехлитровой банки, он как сок вишневый, алкоголь совсем не чувствуется, все пьешь и пьешь, не можешь остановиться. Банка идет по кругу, все смеются, кто-то что-то рассказывает. Портвейн красными струйками стекает по подбородку, капает на бронзовую кожу. Затягиваешься папиросой, вновь принимаешь банку, делаешь три внушительных глотка, снова затягиваешься. «Лена! Где ты была, сука?!» — привычно доносится с холма. Хочешь встать и с удивлением понимаешь, что встать ты уже не можешь, потому что вкусный-то он вкусный, а градусов в нем под двадцать! Усмехаешься самому себе, вспоминаешь такой же прошлогодний казус, снова затягиваешься, уже не совсем обычной папиросой, кем-то всунутой в руку, и вдруг замечаешь на себе чей-то пристальный взгляд. Света смотрит в упор, видимо, давно, глаза хитрющие. Потом она идет в палатку, зовет помочь что-то найти. С деланой неохотой влезаешь в палатку, понимая, что хочется, но вряд ли можется, только отвертеться уже точно не выйдет.

17 июня, среда

Утром на меня, да и на всех обитателей палатки, особенно на тех, кто был вынужден ночевать вне ее, напал приступ похмелья и страшной хипповской болезни под названием «вломизм». Влом всё — умываться, купаться, вообще двигаться. Надо бы ехать, но даже вещи собирать влом. Светка отговаривает, я тоже делаю вид, что мне не хочется уезжать, но прекрасно понимаю, что еще одной такой бурной ночи я не переживу. К тому же меня страшно смущает, что у нее нет одного зуба, который накануне поездки она выбила, упав с лестницы. Неловко мне как-то.
После завтрака, когда все уморились на солнце и заснули, я тихонько покидал шмотки в бэг и, чмокнув спящую Светку, пошел по побережью в сторону Судака.
Обидится, конечно, но что делать? Надо идти дальше.
Люблю ходить по берегу вдоль моря. Идешь себе, напеваешь песенки или размышляешь о превратностях судьбы и вселенской любви. Вокруг красота, чайки орут, солнце печет, прибой шепчет. Люди попадаются редко, только в районе поселков. Осматривают с подозрением, но, поняв, что иду я издалека и останавливаться у них не собираюсь, расслабляются.
В Морском встретил Фраера с Марихуаной, они в Рыбачку топали. Даже не удивился.
А в одном совершенно пустынном месте меня дико напугала гадюка. Она выскочила прямо из-под ног с шумом и шипением. Крупная, не меньше полуметра. Спряталась в камнях и сидит. Хотел убить, но не стал, не укусила же. Опасливо обошел стороной.
Следующий приступ ужаса я испытал еще метров через сто, когда при виде меня сотни ворон и чаек внезапно с дикими криками взмыли вверх. На гальке осталась лежать большая красно-черная туша. Я даже боялся приблизиться, но выхода не было: в этом месте, кроме узкой кромки берега, ничего нет, наверх подняться невозможно. Туша оказалась мертвым дельфином. Это настолько жутко, что нельзя передать словами. Дельфин, всегда живущий в памяти в виде радостного существа в аквариуме, или неожиданный плавник рядом с катером, прыжок вверх, характерное кряканье-пощелкивание. Вечная улыбка на смешной морде. А тут он лежит, наполовину обглоданный крабами и птицами, оскал огромных зубов, какие-то жуки шныряют по его разорванной коже...
Зажав нос, я обошел тушу и не успел пройти и пары шагов, как за моей спиной на дельфина уже вновь бросились чайки.
Огибая какой-то мыс, попал в прилив и обнаружил, что берега здесь нету. Возвращаться назад было лень, пополз по камням. Умудрился даже не замочить ноги, хотя натерпелся, конечно. Еще погода немного испортилась, ветер подул, волны хлестали ого-го. К вечеру решил выползти наверх, на склон, заплутал тут же, лишившись путеводной кромки моря. Стая туристов показала дорогу, подогрела сигаретами. Чуть позже посмотрел вниз, увидел парочку волосатых. Стоял, курил и размышлял — может, у них заночевать? Но спускаться по обрыву не хотелось, да и парочка выглядела так романтично, что мешать им явно не стоило.
Около Нового Света, совсем недалеко от поселковых огней, решил разбить лагерь. «Разбить лагерь» — это сильно сказано. На самом деле я собрал щепок, сконструировал себе в кружке бульон из кубика и остатков воды, выпил его и, завернувшись в одеяло, лег спать.

18 июня, четверг

День рождения Пола Маккартни. С праздником, старик!
Проснулся в ставшее уже привычным время — в восемь. Умылся, собрался, побрился и отправился искать автобус. В магазине приятно удивился: несмотря на подорожание, хлеб здесь стоит по-прежнему два рубля, а не семнадцать. Купил сразу две буханки и боржоми, позавтракал.
В Судаке сразу же пошел в Генуэзскую крепость.
Насел на билетершу:
— Теть, а теть...
— Не пущу бесплатно, и не умоляй
— Теть, я спросить, кино где снимается, найти не могу.
— Зачем тебе? Автограф у Джигарханяна и Смоктуновского взять?
Ноги подкосились, я чуть не сел в раскаленную пыль.
Бабулька аж из будки выскочила.
— Сынок, ты чего, плохо тебе?
— Вы даже не представляете, как мне плохо, — упавшим голосом сказал я. — Съемки где?
— Да всё уже, уехали киношники. Опоздал, сынок.
Джигарханян и Смоктуновский. Вот я придурок, а?
Надо было бросать эту работу к чертям собачьим и ехать сниматься. Все равно с завода уволился через месяц!
Ладно, проехали. Хоть деньги за прокат гитары получу, одно утешение.
Раз уехали, деньги будут только в Москве. Может, оно и к лучшему, целее будут. Здесь-то всё на тусовку быстро уйдет.
Сел за деньги в автобус до Феодосии, на остановке в Планерском встретил целую «герлянду» — Фифу, Аню и других герлиц. Хорошо, подняли растоптанному мне настроение. Девушки ехали в Феодосию провожать отъезжающих в Москву. Зовут остановиться в Коктебеле, но времени, к сожалению, нет совсем. Может, на обратном пути получится? В Феодосии на автостанции снова с ними встретились, покурили. Бог знает сколько сидел, ждал свободных мест до Керчи. Но, несмотря ни на что, к девяти был там. Погода премерзкая, холодно и дождь. На железнодорожном вокзале вышел облом. Не просто облом, а всем обломам облом. Выяснилось, что на Большую землю поезда из Керчи не ходят, только через Симферополь, в объезд. Вспомнить бы, кто мне клялся, что лично из Керчи, находясь в поезде, на пароме попадал на Большую землю!
Плюнул на все и лег на скамейку спать.

19 июня, пятница

Еле успел на автобус до Краснодара! Билет стоит бешеные башли — 83 рубля! Гайдар отпустил цены, а жить-то, жить-то как?! Народ поднимет бунт, чувствую. И я буду в первых рядах.
В пути оказался рядышком с цивильной девчонкой, разговорились, как только она перестала меня стрематься. На пароме попали в пересмену, простояли два часа. От нечего делать купил самую дешевую книжку про вампиров и прочую нечисть. Помогла скрасить дорогу, потому что раззадорившаяся соседка уж совсем утомила своей болтовней.
С этими ценами можно с ума сойти! Купил билет на поезд до Сочи за 53 рубля на 20.30. Прибываем в полвосьмого. Как раз, доберусь до Хосты, найду цветов. Не знаю уж, как придется мой подарок старой коммунистке-бабушке, но я купил ей резинового гнома.
Пока сидел на вокзале и ждал поезда, подошли ко мне двое бывших хиппи, Аня и Вася. Дали мне орехов и сигарет, расспросили, как да что. Вписка теперь в Краснодаре, на улице Благоева, есть.
Занял свою любимую верхнюю боковушку. По вагонам шумно прошли казаки. С плетками, в усах и форме. Орут на всех, грозные, блин. Обыскивают, документы проверяют. Меня не тронули, хотя был уверен, что перетрясут весь рюкзак. Насели на «кавказа» с коробками:
— Куда, мужик, горошек везешь?
— В Туапсе, — отвечает несчастный южанин, аж посерев.
— Ну смотри, в Туапсе чтоб вылез!
Выглядят как ряженые бандюки.

20 июня, суббота

Неожиданно обнаружилось, что в полвосьмого поезд прибывает на конечную, в Адлер, а в Сочи мы приехали в три часа ночи. И вот стою я на платформе, глаза продрать не могу, смотрю сквозь щелки вслед уезжающему поезду и думаю: «А что помешало вам, Геннадий, взять билет сразу до Хосты?»
Блин, как из ночного Сочи добраться до Хосты? Только пешком. Другие варианты не подходят — электричка в семь, автобус в шесть, такси немедленно, но 100 рублей. До выезда из Большого Сочи меня милостиво, помигивая желтым маячком, подвезла поливальная машина.
Двадцать километров для бешеной собаки типа меня не дорога, а развлечение. Тем более за глупость собственную нужно понести хоть какое-нибудь наказание.
На выходе из города рядом притормозила тачка, оттуда высунулся полудурок и заорал:
— Девушка, вас подвезти? Поехали с нами, будет весело и приятно!
— Поехали, — обернулся я и оскалил зубы.
— Ёпта, это же мужик! — испуганно крикнул кто-то в салоне, и машина тут же газанула.
Легко отделался, могли и накостылять. От греха завязал волосы в хвост.
Три часа бодрого марша по обочине, два десятка пропетых песен Гребенщикова, Науменко и Чигракова, и вот Хоста, родная моя, здравствуй! Никого на улицах пока нет, только редкие озабоченные здоровьем бегуны. Все знакомое, родное. Полуразвалившиеся аттракционы, шашлычная. Невесть откуда взявшиеся кооперативные ларьки в несметных количествах. Вяло текущая речка Хостинка, навесные мосты...
Пока шел по Хосте, сорвал три розы. В шесть уже сидел у рынка и ждал цветочниц. Купил еще десять. Радостный, с гномом и цветами поперся на Ялтинскую, 18. И дверь сразу открыли. Поздравил.
Не ждал меня, конечно, никто. Здесь оказался отец — которого я, кстати, тоже не ждал — с женой Еленой Ивановной. Отлично, вместе веселее.
Праздничная трапеза была великолепна! Особенно все понравилось оголодавшему скитальцу, то есть мне. Все эти оливье, разносолы, котлетки, курочка! Запотевшая водочка в хрустальной рюмке.
Вечером, пьяные, пошли гулять, покатались на аттракционах, на машинках электрических. Представляю, как это выглядело со стороны — мы с отцом, два долговязых идиота, на маленьких детских машинках.

21 июня, воскресенье

Утром легкая головная боль и ощущение конкретного недосыпа. Перекусив, мы собрались и отправились на Слетную поляну на речке Малая Хостинка. Без бабушки, конечно.
Как оказалось, это недалеко от тех мест, где мы с Ренаткой успешно падали с горы в прошлом году.
Забавная тогда история вышла.
...Позвонила мне в апреле, на Пасху, Ренатка и говорит:
— Ринго, прощай. Я поехала на Кавказ.
— Дура, что ль, — говорю политически подкованный я. — Там же эскалация военного конфликта в Абхазии. Война, проще говоря!
— Фигня, — отвечает, — война, главное — маневры! Прорвусь как-нибудь. Уж больно в горы хочется. Поеду стопом, там на месте разберусь.
На все разумные доводы о том, что ее на трассе одну убьют и изнасилуют, а если нет, то на войне уж стопудово, Рената отвечала односложно: «Прорвемся». Тут-то и стал ясен смысл ее пасхального звонка. Рената искала компаньона, и этим компаньоном, даже против своей воли, был я. Отпустить небольшого ребенка, каковым и являлась авантюристка Рената, одну я, естественно, не мог. Внутренний голос тут же привел доводы, что можно еще заехать в Харьков и поискать там сгинувшую Катю Кулябко — Котенка Гав. С Катькой была вообще темная история. Она пропала. Жила-была — и пропала. Так как мы хорошо дружили, мне звонили в истерике ее мать, отец, Немет, еще какие-то люди, но я решительно не знал, куда она могла запропаститься. Разведка доложила, что в последние дни Катейку видели с косматым чудовищем из Харькова по имени Солидол. Я нарыл на тусовке под видом поиска вписки его адрес. Накануне отъезда мне позвонил какой-то человек, который представился Феликсом и, расспросив, как дела, стал выпытывать, где Катя. Я не сразу понял, что это за тип, и только спустя какое-то время узнал, что это был нанятый Катькиными родичами частный детектив. Но так как ни одного Феликса, кроме скрипача Лахути, я не знал, типа этого отправил подальше. А сам думал, как бы вытащить Катьку из Харькова, где она предается разврату с Солидолом, в чем я ни на секунду не сомневался.
Полночи я долбил по правой руке ложкой и вскоре приобрел довольно-таки внушительный синяк. Утром мы с Ренаткой сходили в Пироговку в травмпункт, но справку о моей безусловной нетрудоспособности мне выдать отказались. Пришлось уезжать с перспективой вылететь из училища за прогулы и практически нерабочей кистью руки. Мама, которой я позвонил и заявил, что уезжаю на Кавказ, расплакалась и сказала, чтоб домой я даже не возвращался. Ренаткина затея грозила обернуться для меня серьезным жизненным крахом.
По трассе мы мигом, уже к ночи, долетели до Харькова. Проехались в метро до проспекта Гагарина, без труда нашли улицу Кирова, а там и квартиру Солидола. Дверь открыла Котенок Гав.
Ночью, под Pink Floyd, эти бездушные сволочи занимались любовью, резонно предполагая, что мы с Ренаткой парочка, но ведь это было не так! Все происходило в одной комнате, и мучились мы, лежа на полу, страшно. Я даже в какой-то момент малодушно предложил Ренатке заняться тем же самым, потому как невыносимо.
— Я бы с радостью, — грустно ответила Ренатка. — Но дело в том, что я еще... ну...
Учитывая, что Ренатке тогда было лет пятнадцать, ничего удивительного.
С тех пор при звуках этой музыки мы еще долго вздрагивали и говорили хором: «Ненавижу “Пинк Флойд”!»
Долгие переговоры с Катей, потом с ее родителями, потом снова с Катей привели к позитивному результату. Она к тому времени задолбалась сидеть в голодном Харькове, а ее зажиточная мама уже готова была принять дочь в дом даже с неприятным довеском в виде Солидола.
После того как спасательную миссию по возвращению рыжей бестии в лоно семьи мы выполнили, я робко поинтересовался, не пропало ли у Ренаты желание ехать на Кавказ. Не пропало. И мы поехали дальше. Проезжая Ростов-на-Дону, из окна «КамАЗа» мы увидели бронетранспортеры. Ренату это зрелище сломило, и она согласилась на войну не ездить. А узнав, что у меня в Хосте бабушка, согласилась остановиться у нее, сходить погулять в горы и поехать назад в Москву.
Бабушка, не видевшая меня года три, даже не узнала сначала. Потом решила, что мы с подружкой сбежали из дома и вскоре у нее будут внуки. А потом Рената сперепугу помыла голову моим кремом для бритья и, с превеликим трудом этот крем смыв, с интересом слушала бабушкины рассуждения о коммунистической морали, падении нравов нынешней молодежи и предателе Горбачеве.
Утром мы, попрощавшись, пошли в горы. Так как из ближайших гор мне хорошо знакома была только Самшитовая роща, которая казалась мне этакой карманной горой, мы туда и пошли. Ну в самом деле, не на Красную же Поляну переться? К тому же эту гору я выдал Ренате за один из высочайших кавказских хребтов и вести ее старался наиболее трудными путями, минуя официально проложенные асфальтовые дорожки.
Гуляли мы долго, вдумчиво осматривали древние стволы самшита, а когда я робко намекнул, что пора бы и на вокзал, случилась буря. Рената сказала, что это не гора, а говно, и так как я ее фактически обманул, мы должны провести с ней ночь на соседней горе. Пришлось скрепя сердце подчиниться. И мы начали спуск. Прямо там, где стояли, и начали спускаться. То, что сверху казалось несложным, на деле оказалось непреодолимым. Несколько раз мы застревали, подумывали о том, как бы позвать на помощь. Пару раз падали, хватаясь за хрупкие стволы самшита, которые с треском ломались под тяжестью даже наших тщедушных тел.
Но спустились с грехом пополам. Переправились через горную речку и полезли вверх, на соседнюю гору. Подниматься всегда проще, но не по осыпающемуся склону, который достался нам! К ночи доползли до вершины, если верхнюю точку этих гор вообще можно называть вершинами. Силы там и иссякли. Набрали мы дров, разожгли костер. И вот тут-то и выяснилось самое неприятное. Оказалось, что ночи в Краснодарском крае в апреле не то чтобы не очень теплые. Они невыносимо холодные! А у нас нет ни одеял, ничего, кроме одежды, на нас надетой! Почуяв легкую добычу, в кустах забегали животные, судя по звукам, большие и страшные. Неподалеку завыли шакалы и заухали совы. Стуча зубами то ли от ужаса, то ли от холода, мы съежились у костра. Я — проклиная Ренатку, Ренатка — проклиная себя. Периодически мне приходилось идти за новой порцией дров, что не так-то просто, когда нет фонарика.
В общем, как только забрезжил рассвет, промерзшие мы вышли на дорогу, которая оказалась всего метрах в ста от нашей стоянки, и добрались до поселка, а там и до вокзала. К бабушке идти не позволил банальный стыд за свое идиотское поведение.
Испытание так на нас подействовало, что мы купили билеты прямо до Ростова-на-Дону и бухнулись спать. Проснувшись, мы обнаружили внимательно изучавших нас армян. В общем-то дружелюбные, через час после знакомства они стали предлагать мне деньги. Я даже не сразу понял, за что. За Ренатку! Естественно, я отказывался! Признаться, когда цена дошла до двух тысяч рублей, я на секунду засомневался — ведь ровнехонько две штуки стоили тогда новенькие барабаны «Амати». Ренатка с неподдельным ужасом на лице наблюдала за собственной продажей с верхней полки. Отстали армяне внезапно. Я начал понимать, что шутка затянулась, стал сердиться и гнуть двумя пальцами пробки из-под пива. Это отчего-то сильно потрясло армян, и они отстали.
Вот такая произошла тогда история. Жалко, что я не вел дневник в прошлом году. Год был, как и этот, безумно интересным!
Место нашей тогдашней стоянки я тоже углядел, рассказал всю историю отцу. Он посмеялся, сказал, что в нескольких места, где мы спускались с Самшитки, есть нормальная тропа. Идиоты! Хотя получилось в итоге очень увлекательно, теперь есть о чем вспомнить.
Пока шли, начался неприятный дождь. На речке никакой рыбой и не пахло, поэтому рыбалка, которая, собственно, и была нашей целью, прошла в стандартном ключе: мы закинули удочки, расстелили скатерть и принялись выпивать и закусывать. Даже дождь замечать перестали, хотя сидели мы непосредственно под ним и вымокли вскоре до нитки.
На обратном пути поймали машину, попросили подбросить. Азербайджанцы, громко смеясь, поинтересовались:
— А што нам за это будэт?
— А мы вам за это ничего не сделаем, — хором сказали мы.
Шутки шутками, но у них тут же сломалась машина, и уже никто никуда не поехал. А мы спокойно поймали другую, и нас довезли забесплатно почти до дома.
Весь оставшийся день лечились от возможной простуды и валялись на кроватях. Я читал «Москва-Петушки», все остальные спали.

22 июня, понедельник

День прошел никак. Погода наладилась, ходили на пляж. Отдыхали, отдыхали и еще раз отдыхали. Они от работы. А я от чего?
Гуляя по Хосте, вспоминал прекрасные детские годы...
Когда мне было года два, я был небольшим пухлым ангелом с платиновыми волосами. Гуляли мы с мамой по улочкам, а все встречные пускали сопли и говорили:
—Ой, какая прелестная девочка, как тебя зовут?
— Гена, — строго ответствовал я.
— Лена, какая волшебная девочка!
А я щеки надувал.
И вот ходил я, такой блондинкой, по славной Хосте, красивый, двухлетний, засмотрелся на птицу-ворону, да ка-а-ак шлепнусь. Разбил обе коленки, плачу сижу, а мамка на меня рявкает:
— Что ты орешь, мужчина же ты!
А я на это ей резонно возражаю:
— Какой же я мужчина, если меня все тут Леной называют?!
Доводил мать с детства.
А когда мне стукнуло лет восемь, в Хосту стали привозить мою двоюродную сестру Оксану Плахотину. Будучи чуть младше, Оксана была и чуть непосредственнее более серьезного меня и вечно пыталась выпендриться. Например, однажды она придумала, что мы с ней вежливые, и мы начали здороваться со всеми прохожими. Прохожие поначалу относились к нам благосклонно, приговаривали: «Ах, какие приятные дети, сразу видно, что столичные», но на третий день все-таки начали шарахаться. Мне тоже эта дурацкая игра порядком поднадоела, но убедить сестру прекратить ее никак не удавалось. И тогда я сказал Оксане, что все люди с красными лицами — алкоголики, буйно помешанные и разговаривать с ними опасно. А учитывая, что ровно половина населения Хосты действительно алкоголики с красными рожами, да плюс отдыхающие со сгоревшими, здороваться, по сути, стало не с кем.

23 июня, вторник

Втроем рванули утром в Сочи. Зашел в гости к Машель, на Курчатова, но дома ее, естественно, не оказалось. Она в Краснодаре, экзамены сдает. Погуляли по городу, вина попили. Перекусили в баре с игривым названием «Петушок», выпил полтора литра пива. С собой купили чачи, на закуску орехов и черешни. В Хосте домой не пошел, решил еще погулять. Погулял, блин.
На пирсе попивающий пиво и курящий сигару блондин с длинными волосами не понравился двум проходящим мимо патрульным.
— Откуда? — сразу перешли они к делу.
— Из Москвы.
— Отдыхаешь?
— Да, к бабушке приехал.
— Документы покажи.
— Дома, у бабушки.
— Поехали...
В отделении обыскали, забрали всю скудную наличность и даже бычок сигары. Поделив деньги и чертыхнувшись, патрульные ушли, а я остался с дежурным.
— Что я натворил-то? — озадачивал я вопросами дежурного. Ответ был оригинальным:
— Щас что-нибудь тебе придумаем, не переживай.
Придумать могли что угодно. Приключение начало
мне надоедать, и я принялся уговаривать вялых милиционеров дать мне позвонить бабушке:
— Бабушка волнуется, можно хоть предупредить?
Разрешили.
Бабушка отнеслась к моему задержанию крайне серьезно, и уже через полчаса я услышал шум.
— Сержант, где мой внук? — раздался голос бабушки.
— Я лейтенант!
— Уже нет, — тоном, не терпящим возражений, сказала бабушка.
Нина Дорофеевна Авраменко вошла во всей красе. В парадном мундире, с подполковничьими погонами, орденами и медалями, она разметала все отделение своей харизмой.
— Нина Дорофеевна, я же не знал, что он ваш внук! — пытался промямлить что-то дежурный.
— За что задержан?!
— Ни за что, документов нет.
— Документы есть. Они у меня дома. Еще вопросы есть?
— Никак нет! — выдавил посеревший лейтенант.
— Геночка, не трогали они тебя? — Бабушка на мгновение из подполковника превратилась в человека.
— Не, не били. Но вопрос есть у меня. Двадцать пять рублей.
Лейтенант спешно пошарил по карманам.
Я забрал, не поморщившись, тридцать.
— Извините, сдачи нету.
— Вас подвезти, может? — опомнился лейтенант.
— Сами дойдем. Бардак! — резюмировала бабушка.
И мы вышли с моей героической орденоносной бабушкой, которая называла Брежнева Лёнечкой после совместной службы на Малой земле, через добрые руки которой прошла вся малолетняя шпана Сочи, которая чуть было не вышла замуж за одного из гекачепистов и всю жизнь любила моего деда-прокурора, которого я никогда не видел...

24 июня, среда

Через два месяца мне стукнет девятнадцать. Интересно, где я буду в этот день? Надеюсь, что на Мангупе. Приглашу людей, отпразднуем эту знаменательную дату как следует.
Утром пошли на пляж. Валялись до трех, в карты играли от нечего делать.
Вспомнили с отцом, как однажды, я еще маленький был, мы попали на этом пляже в шторм. Пригрелись на солнце, заснули. Просыпаемся от сильных брызг и ветра, глядь, а на море внезапно разыгрался сильнейший шторм. Берег там узкий, всего метров шесть, на бетонную насыпь не залезешь, бежать некуда — в обе стороны метров на пятьсот та же картина. Я радуюсь, мне весело — волны, прикольно. Отец бледный — что делать, не знает. Посадил меня в самый угол, к волнорезу, подкатил огромный валун. Держись, мол, изо всех сил. Вещи тоже все под камни засунул. Ух, как нас накрыло! Мне волны казались с пятиэтажный дом; не исключено, что они такими и были. Каждая третья волна с грохотом разбивалась о бетон, больно била по телу водой и галькой, заливала в нос. Нас болтало и крутило, но на камне мы удержались. Слава богу, шторм вскоре немного стих, и мы, раскопав одежду, короткими перебежками переместились в безопасное место.
Скучно становится. Ничего, скоро в Киев, за Львенком. Позвонил ей в Брест, договорились встретиться 2 июля в 14.00 на Крещатике, у «Макдоналдса».
Может, выехать пораньше, заскочить в Рыбачку, со Светкой повисеть пару дней? Не, не стоит, пожалуй. Нельзя возвращаться туда, где было хорошо, если не хочешь остаться там навсегда. А навсегда не хочу.
Что со Львенком получится, вообще не понятно. У меня к ней никаких чувств, кроме дружеских, а вот она, по-моему, какие-то иллюзии питает. Мне даже как-то неловко, хотя по большому счету плевать. По крайней мере, пока.

25 июня, четверг

Отец весь день дрых, на пляж я ходил один. Вечером вышли с ним погулять, выпили в кафешке, да и всё. Купил билет на поезд до Киева на 30-е. Придется у кого-то вписываться. Хоть бы там были Машка, Зойка, Ася, Женя, Леший, Анджей.
Соскучился по всем.
Вечером пошел прогуляться и нечаянно познакомился с девушкой. Зовут Катя, симпатичная, только рыжая. Говорит, что из Воронежа, отдыхает в санатории «Мыс Видный». Это тот, что высоко на горе, прямо над морем. Посидели в кафе, выпили вина, съели мороженого — прямо пионерская программа. На резонное предложение подняться к ней в санаторий ответила отмазкой, что там родители, и увлекла на безлюдный уже пляж.
Вечером отец, выпытав, где я шлялся, и выспросив подробности, припечатал: врет — местная. Запал на завтрашнее свидание отчего-то немедленно угас. Наверное, это неправильно.

26 июня, пятница

Ходили с отцом на мыс Видный нырять за рапанами. Под водой красиво, хотя, конечно, с Симеизом не сравнить. Там на валунах такие водоросли произрастают, такие рыбы плавают! Нашел четырех рапанов: один большой, три маленькие. Большого отпустил — на фиг он нужен, — маленьких же отложил. На фенечки сгодятся.
Днем поспал немного и отправился гулять в Самшитку. В ларьке купил маленькую бутылку «смирновки», сигарет. Посижу, думаю, посмотрю, где мы там с Ренаткой лазили. Пока поднимался по дороге, выпил больше половины, хорошо стало. Иду по роще, улыбаюсь. Слышу, сверху шорох какой-то и верещание. Поднял голову, а там... обезьяна. Сидит и смотрит на меня. Ну, думаю, суки, я ларек запомнил, в котором водку брал, — если не ослепну, вернусь, и хана им. Отвернулся, пошел дальше. Слышу, сверху снова шум. Глянул, а там еще две макаки. Резвятся, скачут. Хлебнул я еще из горлышка, закусил шоколадкой и убежал, не оглядываясь.
Сел на том месте, где мы с Ренаткой спуск начали, сижу, втыкаю. Сунул в зубы сигарету, повернулся неловко и вдруг как полечу! Лечу, ударяюсь о стволы благородного, занесенного в Красную книгу самшита, пытаюсь вцепиться в камни, пружиню на лианах, матерюсь страшно. Упал на живот. Лежу и думаю: блин, болит все, наверняка переломал кости и сдохну сейчас, кабздец мне. Во рту сигарета пережеванная горчит. Попробовал пошевелить ногами. Получилось. Потом руками — тоже удалось. Привстал, похлопал себя: вроде цел, только перецарапался и перемазался весь. В нагрудном кармане обнаружил огромную опухоль, которая при более тщательном изучении оказалась недопитой водкой. Хорошо еще, что бутылка пластиковая, не разбилась. Доковылял до речки Хостинки, разделся, лег в ледяную воду, помылся. Протер царапины водкой, допил остатки, покурил. Жизнь снова наладилась. Эх, мы в прошлом году полдня спускались, а сегодня я за пять секунд долетел! Самшитка... Some Shit!
Отец со вздохом поинтересовался, кто это меня так и надо ли звонить знакомым бандитам. Я коротко, чтоб паники не было, сказал полуправду: споткнулся, мол, на Самшитке. Про обезьян говорить не стал. Схожу в ларек, куплю их расчудесной галлюциногенной водки побольше. Думаю, они туда циклодол добавляют.

27 июня, суббота

Спал плохо. Все болит, да еще и бабушка храпит, как танк, застрявший в окопе. Бужу ее, прошу лечь на бок, она соглашается, но остается в том же положении и снова начинает храпеть. Или спорить начинает, говорит, что она вообще не спит и, соответственно, не храпит.
Сегодня лень было идти на наш далекий дикий пляж, и мы пошли на ближайший, «Голубая волна». Голубых там особо не заметили, но пляж все равно дерьмовый.
В газете вычитал, что из питомника сбежали несколько обезьян. Черт, а я в ларьке уже две бутылки впрок купил.

28 июня, воскресенье

Сегодня ездили в Сочи к знакомой Елены Ивановны, пили вино, закусывали черешней. Потом погуляли, еще погуляли и снова два раза погуляли. Не могу я больше здесь! Надо было валить еще пару дней назад. Совсем отупел тут, Чейза вон вчера читал, какое-то безумие по телику смотрю. Лучше бы в Рыбачке или в Киеве посидел!
— Мы тут в детстве лазили в соседний двор и таскали мушмулу, — сказал отец. — Пошли покажу, где. У Любки лучшая мушмула в Хосте.
Пьяные, вооружившись бутылкой водки и смелостью, мы перелезли через номинальный заборчик и вспрыгнули на дерево. Мушмула не очень-то и манила, но приключение кровь будоражило. Единственное, чего не учел папа, это того, что вес его с детства вырос, причем, надо сказать, многократно. Дерево не перенесло позора и подло подломилось. Мой сук, хоть я и поменьше, меня тоже не вынес, и я рухнул рядом. Из окна донеслись истошные вопли, видимо, той самой, но постаревшей Любки. Папа застыл ящерицей на земле, потом неожиданно схватил половину дерева и, воровато озираясь, побежал в сторону нашего дома. Я подобрал свою ветку и потрусил за ним. Это была самая вкусная в мире мушмула, поедаемая счастливыми нами на втором этаже подъезда сталинского дома моей бабушки.

29 июня, понедельник

Завтра уезжать! Почти собрал рюкзак. Искупались, посидели на пляже, хотя солнца не было. Прогулялись по Хосте, посидели в «Элегии», послушали певичку, поющую, как всегда, «Хачика». Болото. Только водкой и спасаюсь.
По возвращении домой освобождали с папой летучую мышь. Она, несчастная, залетела в подъезд и не знала, что делать дальше. Добрые мы показали ей на дверь соседки и по секрету шепнули, что самая вкусная кровь — там. Но тупая мышь крови не захотела и вылетела в заботливо приоткрытую нами форточку.

30 июня, вторник

Позвонил маме. Она озадачила меня новостью, что приехала Рената Розовская. Странная история. Не так давно ее семья продала квартиру и отправилась на историческую родину, в Израиль. И вот вернулась. Очень странно. Позвонил Андрюше Добровольцу, он, как вечно влюбленный в нее, должен все знать. Как я и думал, он уже вернулся в Москву, но о Ренатке ничего не слышал. Еще мама сказала, что числа с седьмого пару дней у нас будет жить настоящий американец-калифорниец. Какой, на фиг, американец? Какого черта?
Написал письма Немету и фанаткам нашей группы «Осень». Светлу поздравил с днем рождения, Наташе, Ленке в Серпухов и Свете — просто письма. Мама сказала, что Немет звонил и показался ей очень обиженным. Конечно, обижен, я же сбежал, оставив их без барабанщика. В письме попытался все ему объяснить. Не мое это. Не настоящий я барабанщик.
Звонил мне также и Максим с «Фора-фильм», насчет гитары. Готов ее вернуть и дать денег. Еще меня требовала неопознанная мамой герла, которая, узнав, что я в Крыму, сказала, что сама меня там найдет. Даже интересно, кто это.
До Жильвинаса дозвониться не смог. Никто не подходит к телефону. Может, его все-таки подхватили Гелка с Гитой и он сейчас загорает где-нибудь в Лисьей бухте?
Попрощался с отцом и Еленой Ивановной, они куда-то уходили. Она дала денег, да бабушка еще сотню на день рождения подарила. Спасибо! Теперь капитал почти тот же, что и при выезде из Москвы. И вещи те же, только прибавилась бабушкина ментовская рубаха. Хорошая рубаха, только женская, с пузырем спереди для груди. Смешно. Моя-то совсем истрепалась, вот и буду носить эту.
А бабушка все та же, спорит постоянно. Черное у нее по-прежнему белое. Демократы — сволочи и предатели, она их «дерьмократами» называет. Коммунисты — ангелы девственно чистые. Горбачев тоже предатель, а гэкачеписты — герои и патриоты. Спорить с ней бесполезно, она всей душой предана идеям коммунизма. До свидания, бабушка, до свидания, Хоста!
В поезде под Краснодаром случилось одно из происшествий-встрясок, от которых поначалу сильно трясет. Сидел я на боковушке, читал, никого не трогал. И вдруг стекло со звуком выстрела пробил средних размеров камень, затормозил где-то у моей головы и упал на пол. Стекло пошло мелкими трещинами, частично рассыпалось, и все постели и пол оказались в осколках. Крик, шум, гам, народ сбежался со всего вагона, думали, что война Абхазии с Грузией все-таки началась и докатилась до России. Женщина, которая рядом ехала, дико перепугалась, распсиховалась и долго еще кудахтала по поводу нанесенной ей моральной травмы. Что примечательно: за пару минут до случившегося я пересел с того места, в котором камень неминуемо пробил бы мне голову, на боковушку. Стряхнул с хайра осколки, покурил в тамбуре, подумал о мимолетности нашего существования на грешной Земле.
Предчувствие... Сколько их было, сколько еще будет?
В начале весны уже было что-то подобное, я имею в виду предчувствие. Поехал я в Ригу на денек буквально, прогуляться с народом. Трассой возвращаться никак не хотелось, деньги вроде были, и я попросил отца, чтобы он через знакомых добыл мне билет на Рига-Москва. Он и добыл. В Риге было по-весеннему клево. Проснувшиеся по весне волосатые братья съезжались побродить по свободным прибалтийским республикам. Город, казалось, был весь отдан на разграбление хиппи. Мы были везде. На любой улочке, во всех кофейнях, в каждом уголке крошечного Старого города мы жили, пили, курили, пели, любили. Уехать казалось абсолютно невозможным, мы наслаждались весной, солнцем и невероятным ощущением безграничной свободы. И еще была очень странная грусть. Причин ей не было, но неприятная заноза противно ерзала где-то в недрах моего укуренного тела.
На поезд я опоздал. Сдал на вокзале билет, получил остаточную стоимость, набрал пива и вновь нырнул в тусовку на Домской площади. Заноза рассосалась, из чего я сделал вывод, что мне просто дико не хотелось уезжать.
В Москве выяснилось, что фирменный поезд «Юрмала» Рига-Москва попал в жуткую катастрофу. Три головных вагона полностью сгорели, и в них погибли, по-моему, 43 человека. У меня билет был в первый. Мама про билет ничего не знала, а вот что чувствовал целые сутки до моего возвращения отец, собственноручно купивший мне этот билет, я боялся даже думать.
С информацией тогда было плохо, узнал о катастрофе он не сразу, не сразу и сопоставил, а когда начал волноваться, уже и я вернулся.
Закурил еще одну. Интересно, я так втянулся в курение, что теперь спокойно различаю сигареты на вкус, а ведь еще совсем недавно весь табак был для меня одинаков. Отец дал мне с собой пачку «Явы» и «Ту-134». Болгарские однозначно лучше.
А вообще неплохо я с родней потусовался. Правильно говорят, что, если на отдыхе тебе скучно, это значит, что ты отдыхаешь по-настоящему. С отцом спокойно, шутки понимает, постоянно смеялись над чем-нибудь. Поговорить можно, поспорить. И о политике — это мы вдвоем против бабушки, — и о жизни. Да и о женщинах не раз говорили. Мама с ним и не ужилась бы — это очевидно, они настолько разные. Думаю, сначала были обычные танцы-зажиманцы, потом появился я, а кроме меня их толком ничего и не объединяло. Вот и разошлись вскоре после моего рождения. А с Еленой Ивановной ему хорошо, это видно, они не ругаются, почти не спорят, живут душа в душу. И это отнюдь не означает, что кто-то «под пятой», что называется. Просто они любят и понимают друг друга.
Сегодня день рождения у Вали, одной из самых горячих поклонниц группы «Осень». Блин, а вот ей открытку забыл черкнуть. Всем отправил, а про несчастную Валюту забыл. Все такая же несчастная, озабоченно-озадаченная, одинокая, безутешно влюбленная в великого Александра Тона? Шурика вообще убить надо было после той акции человеколюбия, которую он провел, и последствия которой я до сих пор разгребаю...
...В начале весны моя тогдашняя возлюбленная Танечка Головина со своей безбашенной подружкой Яной отправили в газету «Московский комсомолец» письмо, в котором написали, что ищут друзей, любителей The Beatles. Обычная подростковая муть, ничего особенного. Танькина дружба по переписке закончилась, так и не начавшись, но на Шурика произвела впечатление. И вот однажды открываю я «МК» и читаю следующий текст: «Мы, рок-группа «Осень», протягиваем руку всем, кто одинок, кому нужна помощь, кто хочет просто поговорить. Человек человеку брат. Пишите нам». Я звоню Шурику:
— Саня, надо срочно переименовывать группу!
— А что, собственно, произошло? — обычным невозмутимым тоном спрашивает Шурик.
— Какая-то «Осень» в «МК» нарисовалась!
— А-а-а, опубликовали все-таки, — так же равнодушно протянул Шурик.
Звонков и писем был настоящий шквал. Саша договорился встретиться со всеми у выхода из «Арбатской» и слезно уговаривал всех участников коллектива поддержать его неразумное, но благое начинание. Как именно он собирается помогать всей этой глубоко несчастной молодежи, никто не знал.
Когда, немного опоздав, я вышел из метро, то просто остолбенел. Посреди толпы из сорока жертв Шуриковой авантюры стоял сам лидер рок-группы «Осень» Александр Тон и растерянно крутил головой. Поодаль нервно курили басист Немет и гитарист Степ. К сожалению, спастись бегством не удалось, Шурик меня заметил и привлек к общению. Но очевидно, надо было что-то со всеми этими людьми делать.
Я предложил брать измором и потаскать народ по городу. За неимением других вариантов идею приняли. Через час скитаний по Арбату и Гоголевскому бульвару толпа уменьшилась до двадцати самых стойких и, видимо, самых несчастных девушек. В каждого из нас влюбились по пять девчушек, жить стало проще. Через пару дней Шурик, сославшись на занятость, отдал мне мешок писем, и я, как честный человек, принялся на письма отвечать. Думаю, через две недели я мог спокойно получать диплом высококлассного психолога. Еще через месяц отсеялись все лишние: городские сумасшедшие, девочки, уверенные, что мы крутые рокеры, наконец те, у кого жизнь наладилась. На нашей репетиционной базе буквально поселились несколько самых преданных поклонниц, а я уже успел заочно подружиться с некоторыми адресатами. С которыми до сих пор переписываюсь, хотя многих в глаза так ни разу не видел.
Стекло начало осыпаться. Перебираюсь на свою любимую верхнюю боковушку.

1 июля, среда

Вот и второй месяц лета незаметно наступил.
В Ростове-на-Дону в два часа ночи сели два дембеля. Радостные, смеются псе время. Спросили, почему я не служил, ответил честно, что пацифист и сумасшедший со справкой. Они развеселились пуще прежнего и, прогнав стандартную телегу о том, что армия — это школа жизни, предложили выпить разведенного спирту. Кто ж откажется?
Поезд — сволочь. На билете написано, что прибываем в 11.40, а он, гад, так опаздывает что будем не раньше семи вечера. Ехать утомился, скучно и жарко. Спирт тоже теплый.
В Киеве был в девять. С Крещатика набрал Шлеевой, всю сонливость которой как сдуло, когда она меня узнала. Через десять минут мы шли по городу и радостно болтали, обмениваясь последними известиями. Аськин фильм с нашим участием прошел на ура! Ура! Сама она укатила с Лешим и Марком в Днепропетровск, а потом в Крым. Машка Бялая послезавтра выходит замуж! Во как. У самой Шлеевой все хорошо, закончила семинар по ивриту, сейчас еще на каких-то курсах. Ее знаменитый голубой крыс Изя Кацман не поделил территорию квартиры с Машкиной мамой и был со слезами отдан Марку. Марк его с собой в Днепр и увез. У Зойки тоже все хорошо вроде, работает в Ботаническом саду. Вписать она меня сегодня не смогла, Анджея дома тоже не оказалось, и Шлеева отправила меня к Клаусу. Ништяк чувак, дунули и спать.
Киев — мой любимый город.

2 июля, четверг

До двух болтался один по центру. Повстречал Агату и Марата, они с важным видом продавали гороскопы.
Львенок явилась, причем даже вовремя. А это значит, что завтра, несмотря на все Машкины уговоры остаться, мы уезжаем в Крым! Я бы, может, и остался, но у Машки два ближайших дня под завязку забиты, и мы не сможем толком пообщаться. К тому же Львенок на хвосте висит, ее-то куда девать? Так что ехать надо в любом случае. Хоть завтра и пятница, а в пятницу трасса обычно пустая, машин мало, никто не берет. Ехать решили через Харьков; дай Бог, все будет хорошо.
Танька крысу себе завела, белую. Носится с ней, как с писаной торбой. Крыса постоянно сбегает, а Львенок за ней гоняется.
Машка попросила позвонить ей ближе к началу августа, тоже в Крым хочет. Прощались, как всегда, долго, каждый раз как последний.
У Клауса еда-дурь-сон.

3 июля, пятница

Всю ночь не спал. Собирались встать в шесть. Вышло только в восемь. Бессонница явно случилась из-за травы. Поспал всего два часа. На трассу выбирались долго, стопить начали только к двенадцати. Хорошо, что мои царапины от падения с Самшитки с лица уже сошли, а то с такой рожей не поймать бы нам ничего вовек. Передвигались потихоньку, но вскоре поймали мужика, который ехал... в Крым! Такие удачи бывают всего пару раз в сезон! У него в вагончике и переночевали, поужинали.

4 июля, суббота

Подъем в 4 утра, скромный завтрак дарами природы — вишней и шелковицей. В 4 вечера мы уже сели на электричку в Джанкое и к ночи добрались до Сирени. Машина, которую тут же поймали, шла в Малосадовое, что и предопределило наше дальнейшее направление — Челтер-Коба. Там зависала парочка приятных цивилов из Энергодара, Сергей и Света.
Поначалу и мы к ним, и они к нам отнеслись настороженно. Они — обычные молодые люди, студенты, которым приспичило прошвырнуться с рюкзачками по Крыму. С примусом, спальниками и консервами, все как надо. И туг, в ночи, вваливается в их тихий маленький рай парочка странных людей. Одна маленькая совсем, тоже цивильная вроде, но с крысой, и волосатый дылда, с одеялом из поезда и в милицейской рубахе. Я бы на их месте сбежал поскорее, но нет, смелые цивилы кинулись в омут общения, и уже через полчаса мы радостно пожирали их продукты и пели под их гитару.
Утром все идем на Мангуп.

5 июля, воскресенье

Отвратительная ночь: Ташоха, идиотка, не взяла одеяло. Пришлось делиться и спать в результате прямо на камнях. Зато зачем-то косметики набрала полрюкзака, дура.
В магазине сделали стратегические запасы хлеба и перловки, выпили лимонада с булочкой, и в путь. У подножия встретили Андрея-сторожа. Не подошел — не узнал, наверное. А на Мангупе произошли огромные изменения. Теперь там, по словам Сашки Герика, которого мы встретили наверху, по плато ходит смотритель аж симферопольского музея, часто приезжают менты. Даже кого-то сильно избили, сволочи. Лютуют археологи, да и косари из Залесного, что за сеном каждый год поднимаются, тоже не подарок. Но волосатый народец, которого и дихлофосом не выведешь, все равно присутствует, и немало. Только прячутся все.
Мы спустились вниз к Кабаньему роднику и встали в Селитровом гроте по соседству. Грот приятный, здесь явно никто никогда не жил, по крайней мере, последние лет сто. Большой, потолки высокие, что для меня немаловажно. В большинстве мангупских пещер нельзя встать в полный рост, а здесь не то что встать, здесь можно даже прогуливаться. Сыровато, правда, зато вода рядом и местечко укромное, в стороне от нахоженных троп. На стене красуется археологическая метка «МК-26», жирными буквами рядом выведено «К-Тюбе». Под нависшей скалой рассыпана природная селитра. Это единственный грот на Мангупе, где по каким-то причинам на скале на определенном небольшом участке появляется селитра. На досуге можно будет вспомнить не столь далекое детство и поделать летающие ракеты. В самой глубине грота известняк испещрен неровными отверстиями, вполне пригодными для складывания банок. Здесь у меня будет холодильник.
Справа есть тайное место, в котором вполне можно прятать рюкзаки, от входа не сразу сообразишь, что там еще целая комната, практически.
На стенах имеется великое множество полочек для посуды и хозяйственной мелочовки, есть большие плоские камни, из которых можно соорудить столы и сиденья. Прямо на входе заросли орешника и терна, по дороге к роднику много кизила. К концу лета все это богатство поспеет, и не надо будет далеко ходить за дарами природы. Что-то я надолго загадываю, посмотрим...

6 июля, понедельник

Спалось па новом месте плохо. Холодновато, сон не идет, кто-то бегает, кого-то едят. Вдобавок выяснилось, что Львенок во сне разговаривает. Беседует, вопросы задает.
Надо благоустраивать грот, притащить сена, вырубить траву.
Позавтракали и вчетвером сразу понеслись наверх смотреть, кто на горе стоит. На мысе Дырявый волосатые из Днепра, Харькова, Питера. Потрепались, познакомились. Показал Таньке достопримечательности мыса — тюрьму, цитадель, Акустическую и Теплую пещеры. На мысе Ветров, на Новой Кухне, проверил наши прошлогодние посадки конопли — немного есть, но невысокая и бледная. У Мужского родника нарвались на человека из Залесного, он оказался с виду неплохим парнем, говорит, жил в прошлом году здесь месяцев шесть. Даже не верится, что в этом лютом селе попадаются нормальные люди.
Натаскали у косарей немного сена. Теперь помягче будет с боку на бок ворочаться.
Полазили по мысу Сосновый. Я его плохо знаю, с интересом изучил остатки крепостной стены, нашел клевую замаскированную пещеру — потенциальную нычку. Будет где беду переждать, если что. Нычка на самом обрыве, с большой площадкой перед пещерой, есть место для костра, даже для палатки, при желании. Слева какое-то пересохшее русло родника, а рядом странное слуховое окно. Следов недавнего пребывания людей здесь нет — так, забредает изредка кто-то, видимо, но явно не ночует. Об этом свидетельствует и обилие всяческих разномастных какашек. То ли заячьи, то ли козьи, непонятно, я в какашках не очень разбираюсь. Вообще, надо исследовать это место получше — может, где-то здесь притаился вход в легендарный пещерный город?
Нарвали трав — шалфея и татар-чая, который местные еще лимонником называют. Лимонник — это одна из самых главных трав Мангупа. Пахнет лимоном немножко, заваренный в чай дает лимонный же привкус, а с ним еще целый букет вкуса и запахов, не поддающихся описанию. Местные утверждают, что легкая мочегонность этой травы неспроста — мол, лечит почки, у женщин проходит цистит. В прошлом году, вернувшись домой, я изучил несколько справочников по травам, но ни по названию, ни по рисункам так и не смог определить, что это за растение. Произрастает травка на Мангупе лишь в одном месте, почти сразу за мощной стеной, отгораживающей мыс Сосновый. Серебристые очаги лимонника вспыхивают внезапно, кучкуются, колосятся похожими на рожь стеблями с желтыми соцветиями. Заканчивается лимонник так же внезапно, не успеешь пройти и пятидесяти шагов. Вроде и почва такая же, и растительность та же, но вот, в двух шагах растет, а здесь уже нет, как будто отсечен невидимой линией.
С природой здесь вообще странные штуки творятся. Впервые попав на Мангуп, я сразу понял: мне не кажется, и это не эйфория от горного воздуха и простора — здесь действительно сильнейшая энергетическая зона. Вот взять хотя бы те же растения. Странным образом искривлены стволы почти каждого дерева. И почти на каждом же дереве гнездится паразит омела, иногда почти полностью поглощая дерево своими шарами. Или взять, например, шиповник. Он здесь необычайно крупный, многие ягоды как бы взорваны изнутри, разделены надвое, поросли какими-то странными волосками... Дикая груша и яблоки тоже поражены каким-то паразитом, кроме вездесущей омелы. Остальные странности места бросаются в глаза не сразу. Гуляешь, например, теплым вечером по абсолютно ровному месту. И вдруг попадаешь в зону странного холода, как будто температура в этом месте упала внезапно градусов на десять. А это обычный кусок плато, ничем не отличающийся от только что пройденного тобой. Делаешь шаг — и снова всё в порядке. Причем тут же вернувшись, уже не чувствуешь ничего необычного... Или идешь себе один, напеваешь что-нибудь и вдруг ясно чувствуешь, что кто-то невидимый неслышно движется рядом. Смотришь, а никого и нет.
Б-р-р, жутковато бывает на Мангупе.

7 июля, вторник

Ночью опять было холодно. Надо что-то срочно придумывать с одеялами.
Попив чая, принялись с Танькой, Сережей и Светой благоустраивать грот. Первым делом соорудили веники и тщательно вымели всю грязь. Потом вырвали смело разросшуюся растительность, подвязали царапающийся терн. Выбрали самое удачное место для кровати, я разровнял кочки, выкинул камни. Ровно посередине предполагаемого ложа вырыл небольшой погреб, для сокрытия особо ценных вещей от непрошеных лихих гостей. В качестве крышки приспособил лист железа. Тщательно распределил сено, постелил одеяло.
Из большого и плоского куска известняка собрал невысокий стол, рядом четыре коренастых сиденья. Почесал затылок и решил перетащить костровище немного в глубь грота, чтоб дождем не заливало. Очаг соорудил что надо, обложил камнями, сделал упоры для палки с котелком. За пару дней грот обязательно полностью просохнет.
Танька и Света тем временем почистили все полочки и расставили по ним всю нашу нехитрую утварь. Серега сходил за дровами и принес воды. Отдышавшись и оглядевшись, мы, можно сказать, не узнали свое жилище. Чисто, опрятно настолько, насколько вообще может быть опрятно в гроге на Мангупе. Теперь главное сохранять эту чистоту и не выдавать наше месторасположение тусовке. Иначе будет проходной двор, и прощай спокойствие и порядок.
Изучил пещерную церковь на южном склоне. Год назад мне никто про нее не говорил. Неплохо сохранился алтарь, кое-где даже видны остатки фресок. Несколько поколений дебилов нацарапали на стенах, а зачастую и прямо на фресках, свои незамысловатые имена. А кто-то, напротив, поставил свечку и положил букет полевых цветов.
Заглянули в гости к Мишане Питерскому в 47-й грот. Там и Сашка Герик был. Покурили. Это Мишаню, оказывается, сволочи-менты избили. Приехал «пазик», омоновцы разбрелись по плато. А там Мишаня травы для чая собирал. Ну, они на него и накинулись, выпытывали, в какой пещере он живет. Не сказал. Избили так, что еле выжил. Ни за что. Нелюди.
Обратно добирались затемно.
Сегодня у дядьки моего, Олега Палыча Курбакова, день рождения. Сороковник. Умом можно тронуться, старый какой. Жизнь у человека насыщенная была, дай бог каждому. Открытку с поздравлением отправил ему еще из Хосты. А еще сегодня родился мой великий тезка — Ринго Старр. Покурили в его честь и схавали котелок гречки с большой банкой тушенки! Вообще, сегодня получился вечер смеха. На меня словно бес напал — смеялся и шутил без остановки. Серега со Светкой и Львенок ржут непрерывно, от истерики до туалета. Хорошая трава.

8 июля, среда

Утром поехали в Симферополь. Со мной отправились две днепровские герлы, Наташка и Вита.
До Сирени шли пешком, объедаясь вишней и абрикосами. Добрались часа за три, электричку даже ждали около часа. В городе девицы ушли есть в столовую, а я остался на вокзале встречать Жильвинаса, который, согласно уговору, должен был быть на стрелке у фонтана сегодня в три. Сидел до пяти, видел кого угодно, только не его. В основном через вокзал проносились панки. То киевские, то евпаторские. И бегут все из Симеиза. Гоняют, говорят, менты и местные. Винтят всех прямо в столовой. Жаль, я в Симеиз собирался. Куда на море ехать-то, найду, да уж больно хотелось по любимым камням поскакать. Но для этого нужно сначала слезть с Мангупа, а это задача не из легких.
На обратном пути стопанули «Колхиду». Мужик ехал вообще-то до села Танковое, которое, строго говоря, не по пути, но нас довез прямо до озера, что у подножия Мангупа. Даже денег не спросил! Развернулся и поехал обратно. Бывают же люди!
На Мангуп поднялись к восьми. На Женском роднике встретил Диму Кришнаита и Сережу Керченского, который с Добровольцем стоял. У Димы был план, мы отправили девчонок, раскурились втроем. Забрало.
На Женском монастыре стоит огромная тусовка, человек десять, не меньше. Керченские и севастопольские в основном. Стремные все какие-то, и девицы у них несимпатичные, только две клевые. Напоили чаем, немного пришел в себя. Добрел в одиннадцать, гляжу, а все спят. Даже Львенок, хотя грозилась вечером к Сашке Герику пойти.
Перед сном пролистал записную книжку. Сегодня бёздник у Аришки Большой, которая Питерская, жена Егора. Поговаривают, что это Егор спалил сквот на Свечном в Питере. Пришли, мол, менты, с большой облавой, а во всем доме наркоты было до ужаса. Вот он и поджег. Все спаслись, никого не повязали, а вот «Свечка» осталась лишь в воспоминаниях.
...Помню, как приехал я в Питер к вечеру, на вписках никого, пошел искать легендарную «Свечку», куда меня давно звали погостить. В Свечном переулке нашел пустующий дом. Захожу, думаю: не так что-то — тихо больно. Походил по пустым коридорам, вздрагивая от хруста стекла под ногами. На втором этаже, смотрю, свет пробивается из-под двери, голоса негромкие. Ага, думаю, притаились, волосатые ублюдки! Постучал, открываю дверь. А там при свете свечки сидят за столом несколько человек с видом натуральных заговорщиков. Присмотрелся я и чуть дар речи не потерял. За столом сидела вся группа «Аквариум». Дюша Романов, Сергей Щураков, Александр Ляпин, Петр Трощенков-барабанщик. Только самого Б.Г. не было.
— Тебе чего? — хором спросила моя любимая группа.
Я прокашлялся, понимая, что ворвался, кажется, не
совсем вовремя.
— Здрасьте... Мне это... Вписаться у вас можно?
— Нет! — таким же хором ответили мои кумиры, и я, пятясь, закрыл дверь.
Было очевидно, что я на правильном пути, но хиппи здесь почему-то не водились. Где-то на пятом этаже силы оставили меня, и, завернувшись в одеяло, я заснул прямо на полу. Утром выяснилось, что я шуровал в соседнем доме, всего несколько метров не дойдя до настоящей «Свечки». А через неделю я узнал, что все музыканты «Аквариума» во главе с Дюшей покинули Бориса Борисовича Гребенщикова и создали свою группу — «Треугольник».

9 июля, четверг

Уехали в свой Энергодар Сережа со Светой, остались мы с Львенком вдвоем.
Сварил потрясающий супчик из крапивы, сожрали весь и сразу. И хлеб есть, я вчера привез.
Весь день ходили в гости и гуляли. Заглянули на монастырь, попили с ребятами чаю. У Толика и Димы из Харьковской раздобыли одеяло. Добрые парни, прознав о наших страданиях, просто дали нам лишнее, попросив не забыть вернуть перед их отъездом. Спасибо!
На Дырявом наткнулись на целую толпу наших, живописно загорающих на камнях. Естественно, голых. Зрелище тут же напомнило нудистский Симеиз, взбудоражило кровь, и мы немедленно присоединились к отдыхающим. То есть я присоединился. Танюха раздеваться отказалась и принялась загорать в одежде. Долго, впрочем, не выдержал и я — жарко страшно, да и скучно так просто лежать. Мозг подсказывает, что вот, уже надо нырять в море, а моря-то и нету.
Пошел остудиться в прохладную Акустическую. Посидел на входе, выкурил сигарету. Поднял глаза на соседнюю гору — и не смог отвести взгляд. Над Утюгом висела какая-то штука. Не вертолет, не птица, не дельтаплан какой-нибудь... А что? Штука была похожа на дирижабль, наверное. Собственно, я представляю, как выглядит дирижабль, исключительно по фотографиям военной хроники — они там огромные, в лучах прожекторов и всегда черные. Этот был серебристо-серого цвета, не такой уж огромный и невероятно реалистичный. Даже солнечный блик на нем был. Его не несло ветром, он не издавал никаких звуков, он просто был врисован в пейзаж, зависнув над Утюгом метрах, наверное, в десяти от макушек деревьев. Стараясь не отводить от предмета взгляда, я достал сигарету и прикурил. Отвлекся-таки на огонек спички, поднимаю глаза — «дирижабль» на месте. Птицы свистят, кузнечики скрипят, где-то разговор наших слышен, а он висит. Пришла какая-то истеричная паника. Я расхохотался над идиотизмом ситуации и даже испугался эха пещеры, усилившего в десятки раз мой смех, — сижу вот я, абсолютно голый, курю, а тут прилетают инопланетяне. Даже коленки сдвинул, но от этого нелепого рефлекса расхохотался еще сильнее. «Дирижабль» тем временем как-то беззвучно задрожал и очень быстро рухнул вниз. Не всколыхнув ни дерева, не издав ни треска, ни хлопка. Будь хоть какой-то звук, его обязательно было бы слышно, эхо гор не дает ни одного шанса спрятаться.
— Ринго, ты чего тут ржешь? — поинтересовались сверху.
— Да вот, летающую тарелку только что видел!!! Ты подходила, не видела? Вот там только что была, над Утюгом?!
Львенок посуровела:
— Знаешь, мог бы и поделиться. Сидишь тут ржешь, тарелочки... В одно рыло курить неинтеллигентно, Авраменко. — И, обиженно поджав губы, ушла.

10 июля, пятница

Всю ночь снилась какая-то дрянь, маленькие глазастые пришельцы хватали меня в лесу голого, засовывали в меня всякие предметы и громко хохотали. Проснулся с полным ощущением, что меня изнасиловали, но беглый самоосмотр не выявил, к счастью, никаких изменений в моем физическом состоянии.
Встали часов в одиннадцать, сварили хавчик и отправились гулять. Были везде. Гулять я старался, естественно, с видом на Утюг, чтобы не пропустить НЛО. Конечно, сегодня мне и самому с трудом верилось в то, что я что-то такое видел, но на моей стороне было главное доказательство — моя трезвость. Я ни вчера, ни позавчера не пил алкоголя, не пил «молока», не ел «кашу» и не курил траву. Мне просто не могло ничего привидеться! Львенку я вечером все рассказал, она поохала для вида, но явно не поверила. Впрочем, несколько раз я все же ловил ее ищущий, осматривающий окрестности взгляд.
Вчера на монастырь почти сразу после моего ухода пришли археологи и велели людям сваливать. Они и свалили, послушные какие. Остались только две девчонки, Яна и Лена из Керчи, как раз те самые, симпатичные. Сережа отвел их на мою нычку, в грот под мысом Ветров, там, где родничок рядом, но предупредил, что Ринго будет ругаться. Я не ругался.
На монастыре, пустынном после выселения керченских, мы обнаружили восемь пустых бутылок, пустой же мешок, бессмертник, веревку и кед. Причем кед абсолютно новый, явно бессмысленно украденный в обувном магазине.
На караимском кладбище археологи-гробокопатели начали новый раскоп. Мы с Львенком полазили там немного, нашли несколько кусочков керамики и горлышко глиняной бутылки. Из одного треугольного кусочка сделал себе амулет на шею.
Люди полезли сегодня в Сердце Мангупа. Несчастные. Так называемое Сердце — это длинная, метров пятьдесят, не меньше, узкая естественная пещера, вся в отложениях глины. Вылезли, как и предсказано было, все красные и грязные.
Поднялись два москвича, Паша и Дима. Встали на Женском монастыре, хотя я предупредил об опасности, о ментах и сторожах. Сказали, подумают и переберутся.
Вечером приехал путешественник Сергей, знаменитый тем, что прошел пешком от Мурманска до Алушты. Привез телевизионщиков. Мы далеко не отходили, во время съемки держались рядышком, за что и были вознаграждены вкусным угощеньем.
Я настойчиво уговаривал всех пойти в Акустику, посидеть, попеть, надеясь, что хоть вечером «дирижабль» взлетит с Утюга и все это увидят. Уговорил. В Акустической я курил, глядя в темнеющее небо, не отводя глаз от горы напротив, а все остальные долго и безуспешно ждали, когда Боб Могилевский настроит гитару и сыграет нам хоть что-нибудь. Настраивал, настраивал, потом плюнул и сказал, что он тоже курить хочет. Тут уже терпение кончилось у меня со Львенком, и мы откланялись. По дороге сперли у косарей еще немного сена, набили целый мешок и скинули вниз. Полчаса потом это сено я снимал с дерева. Зато спать было невероятно мягко.
При свете костра составил описание стандартных ман- гупских блюд. Работает при редком наличии чего-либо.
1. Хрючево.
Берется котелок. В него засыпается все, что есть съестного в данный момент. Заливается водой и варится до готовности. Специи добавляются по вкусу. Самое загадочное, непредсказуемое и питательное блюдо.
2. Торт.
Берется все сладкое, что есть, а также мука, ягоды и прочие дары природы. Заливается водой и ставится на костер. Главное — следить, чтоб не убежало, а то манка имеет великолепное свойство раздуваться в размерах.
Очень вкусно.
3. Чай.
Все травы со склона и плато, а это чабрец, татар-чай, шалфей и прочие ароматные растения, кладутся в кипящую воду. Затем всыпается заварка, если она есть. Если ее нет, то она не всыпается. После чего из костра необходимо вытащить горящую палку, желательно можжевеловую, и сунуть ее в напиток. Температура мгновенно повышается, уголь отдает свой запах чаю и все блаженно, пыхтя самокрутками, думают о вечном.
4. Сахарный песок.
Как только милостью Божьей на Мангупе появляется сахарный песок, его необходимо немедленно съесть. Желательно при себе иметь столовую ложку, есть быстро, тщательно пережевывая. Потому что, если песок не съесть, а оставить до чая, можно с изумлением обнаружить, что его съел кто-то другой.
5. Хлеб.
Поскольку все попытки оставить хлеб до основного блюда заканчиваются страшной руганью участников дележки, хлебобулочные изделия поедаются немедленно и сразу.
6. Тушенка.
Крайне редкая субстанция. Готовится с огромным количеством гречки, если таковую удается достать. Как правило, тушенка полностью растворяется в котле и никто не может обнаружить ни волокна мяса. К тому же в гречке тушенку не видно и повар не может своей любимой девочке даже попытаться положить мяса.
7. Саго.
Крайне загадочная вещь. Имеется в наличии в любом магазине, но никто не может объяснить, что это, собственно, такое. Жуткая гадость, исправно наполняющая желудок. Рекомендуется с сахаром или, накрайняк, с ягодами.
8. Жир.
Незаменимая вещь при подготовке любого блюда. Просто тупо добавляется туда, и всё.
9. Корнеплоды.
Например, картофель обыкновенный. Тщательно моется, чистится и варится. Отвар выпивается отдельно. Из кожуры по желанию можно сварить прекрасный картофельный суп. Вкусно. То же самое с экзотическими репой, редисом и топинамбуром.
10. Борщевая заправка.
Железная банка с тайной внутри. Однажды в ней оказалась одна большая свекла, и всё. Предполагается, что субстанция в банке должна быть разведена водой и разогрета на костре, но иногда и так ничего проскакивает.
11. Сухие супы.
Похожие на мышиные какашки кусочки фарша и вермишель в форме ромашки — главная достопримечательность пакетика. В суп желательно добавить крапивы, для плотности субстанции. Безумно вкусно.
12. Икра.
Бывает тыквенная и баклажанная, поедается с хлебом. Про рыбью икру я помню только то, что я ее терпеть не могу, ибо обожрался в детстве в Дагестане.
13. Грибы.
Водятся изредка на мысе Сосновом. Есть не рекомендуется, так как от них страшно потеешь, разговариваешь с газетой и сутки валяешься пластом.
14. «Каша» из травы.
На сковороду с подсолнечным маслом выкладывается мелко порванная безмазовая трава и ставится на огонь. Поедается с отвращением, вставляет приятно. Главное, чтоб не подгорела.
15. «Молоко», оно же «манагуа».
В раствор сухого молока, например «Детолакта», всыпается такая же безмазовая трава, немножко соды и варится определенное время. Все лашпорта и бэбихи выкидываются, по вкусу добавляется сахар, если есть, конечно. Особо циничные люди иногда бодяжат сгущенку, что, по моему разумению, является грубым нарушением закона и должно караться длительным тюремным заключением. Главное — не переборщить с дозой.
16. «Конфеты».
То же самое, только выпаривается до изнеможения, а потом фасуется в формочки. Ух!
17. Ничего.
Под ничего хорошо жуются дикая груша, былинки злаков и можжевеловая кора. Помогает.

11 июля, суббота

Львенок дрыхла до половины второго, я к этому времени сварил суп из чего только смог. На этом наши запасы подошли к концу. Но наверху я встретил Саню из Керчи, которого тут же поселил в Теплую, а он отсыпал нам вермишели, пшеницы, суп и буханку хлеба! С голоду теперь не помрем. К тому же Герик в Симф уехал, я ему дал 10 купонов, попросил хлеба подогнать. И Натаха Днепровская завтра в село Куйбышево собралась, тоже десятку дал. Вчера все решили, что по хипповским раскладам она, Наташка, теперь моя системная дочь и я должен о ней, глупенькой, заботиться. А что, хорошая дочь. Красивая, любимая. Сладкоежка.
Дал сегодня имя гроту. Отныне он называется Ringoushnik. Рингушник. У меня тут по-прежнему кристальная чистота и поддерживаемый порядок. Регулярно подметаю, все по полочкам расставлено. Думаю, все так и останется, пока не начнем водить гостей. А пока никто даже и понятия не имеет, где мы с Танюхой проживаем. Когда спрашивают, машем неопределенно в сторону Соснового — там, мол. Спускаемся всегда обманными маневрами, чтоб никто не увидел. Зачем, непонятно, но так безопаснее. Вон, на Женском шумели, археологи и наехали.
У нас же — тишина.

12 июля, воскресенье

С утра гложет предчувствие, что сегодня или завтра приедет Котенок Гав с Солидолом. Вот и проверим интуицию — действительно они появятся или нет.
Отправил Львенка на южный склон за чабрецом к чаю, а сам пошел к Мишане в грот. Его дома не было, сидел чуть дальше, у севастопольских в гостях. В Симф завтра ехать я обламываюсь, о чем ему и сообщил. Мишаня классный, подарил мне вчера фигурку из можжевельника, сам вырезал. Я сегодня дыру досверлил, на шею надел.
— Как зовут его? — спрашиваю.
— Я назвал его Георгий. А ты зови как хочешь. Он же твой.
— Ну, пусть и дальше будет Георгием.
Когда вернулся в Рингушник, Львенок спала. Растолкал, пошли наверх. Зашли к Натахе с Витой, а у них праздник. Они у туристов стрельнули сала, картошки, огурцов, помидоров, лука н даже печенья! Плотно пообедали, однако. Еле ворочая ногами, отправились мы на Новую Кухню, на дербан. Надрали травы, всего четверть пакета, спустились под мыс Ветров, на нычку, а там Пашка с Димой. Переселились все-таки к Ленке с Яной, живут теперь дружною толпой. Приступили к таинству варки «манагуа». А если уж мы называем это таинством, то и подробный рецепт я, пожалуй, опущу даже в своем дневнике. А то вдруг к лихим людям попадет. В этот раз у меня получилось не то чтобы очень, но неплохо. Вперло всех просто замечательно.
Пошли наверх. Сидим, втыкаем. Тут кто-то так, между делом, и сообщает, что в Мустанговой Солидол стоит. Не обмануло утреннее предчувствие! Бросились к ним. Разыграли в темноте сцену проверки документов, а они только «молоко» допили, перестремались дико. Радости было! Казалось, лет сто не виделись. Попили чаю, поболтали, рассказали им мангупские новости, а они нам — московские. Выспрашивают всё, где мы стоим, но мы не колемся. Пускай поищут. Глотнули и у них «молока», пошли снова вниз проверить Янку с Ленкой, они там в себя приходили. Потом вернулись в Мустанговую, но там все уже вырубились, кроме Котенка Гав. Вылезли на травку, посидели при луне, поболтали.
Завтра у нее какой-то важный разговор ко мне. Любопытно. Обещал прийти пораньше.

13 июля, понедельник

Решил заняться родником. Вычистил грязь, камнями аккуратно выложил ямки. Вырыл еще две сообщающиеся ямки, для мытья и забора воды для стирки. Оттер надписи на стенах. Остался доволен.
Наверх выползли только в начале седьмого. Вечера, разумеется. Котенок с Вовчиком ушли в Терновку за пропитанием, значит, говорить будем вечером. Мы с Львенком прогулялись по гостям, а там и Катька вернулась вся разобиженная, что утром не пришел, как обещал. Про важный разговор она вообще, как выяснилось, ничего не помнит; видимо, какой-то укурочный умняк в голове сидел.
Порыскали всей толпой по плато, у туристов подогрелись чаем с сахаром и баранками в благодарность за спасение от злобной собаки. «Злобной собакой» был специально обученный ублюдок кавказской овчарки по имени Пегас, принадлежащий Ксюхе из Днепропетровска. Схема обычная — на стоянку туристов запускается незлобивый, в общем-то, Пегас, который вводит туристов в ужас громким лаем. Бледные рюкзачники, вооружившись газовыми баллончиками и палками, стоят по стойке «смирно» и молятся своим и чужим богам, чтобы эта свирепая тварь, вынырнувшая из темного леса, их не сожрала. И тут появляемся «случайно» проходящие мимо мы и, бросившись на чудовище, спасаем гостей нашей горы от неизбежной гибели. В кровопролитной борьбе уволакиваем Пегаса в кусты, привязываем и прихрамывающими победителями возвращаемся к благодарным жертвам, которые готовы отдать нам всё.
Второй день подряд сбегает и возвращается крыса. Достала. И Львенок достала, все время ноет и занудствует.

14 июля, вторник

Утром сидим, чай пьем, слышим шум.
— Идет кто-то, — шепчет Львенок.
— Кого еще занесло? — ворчу я.
— Где-то здесь эти волосатые, — пробасил незнакомый голос.
— Да, сейчас устроим им кровавую баню, — подхватил второй.
Мы переглянулись.
— Гопники! — пискнула Львенок и элегантным жестом поправила очки.
Я вскочил, схватил дубину и приготовился к отпору.
Из кустов выскочили радостные Солидол с Вовчиком и загоготали:
— Ага, испугались! Стрём за стрём! Мы так и думали, что вы здесь ховаетесь! Всё облазили, сюда на всякий случай решили заглянуть! Как вы здесь живете, здесь же сыро и...
Бегло осмотрев грот, хиппаны хором выдохнули:
— Кру-у-у-у-уто!
Оценив обстановку, тут же изъявили намерение переселиться к нам, но мы с Танькой вздыбились и предложили им встать к Кабаньему роднику. Правильное решение, здесь внизу безопасней и куда уютнее, чем в Мустанговой, куда менты, гопники и туристы заглядывают чуть ли не ежедневно.
Вечером собрались у них отпраздновать новоселье. Солидол, как всегда гениально, играл «Не могу кончить», что-то еще из «Выхода», похохотали. Заслушались так, что мои пластмассовые кеды начали плавиться, а общественная каша незаметно перевалила через край и сбежала в костер.
— Спасайте кашу! — истошно заорала Котенок, своим криком напугав всех до полуобморока.

15 июля, среда

Проводили Вовчика с Любкой и отправились в магазин в Куйбышево. Шли пешком часа полтора — два. По дороге налопались вишни до розовых пузырей. В магазине впихнули в себя по мороженому, накупили хлеба, борщовой заправки, крупы. К Мангупу вышли к вечеру, но в удовольствии искупаться в озере отказать себе не смогли. Ободрал ногу о какой-то огромный камень. Вода мутная от известняка, не видно ничего. Понырял, ощупал камень. Большой, квадратный. И не один, на дне их много. Такое ощущение, что какой-то идиот зачем-то накидал в озеро строительные блоки.
Встретили Марика из Красного Мака с приятелем. У него, как водится, с собой было, раскурились. Аккуратно расспросил его, видели ли в округе какие-нибудь НЛО. Марик загорелся:
— Да бывает, летают. Но тут проблема есть. У нас к вечеру в селе не остается ни одного трезвого человека. Кто-то бухает, кто-то курит, бабы по дому шустрят. Так что не поймешь, померещилось или и вправду летают. Я вот точно знаю одно. Каждый год 9 октября прилетает всегда. Уже четыре года подряд.
— В один и тот же день?!
— Так точно. Шары на Ай-Петри стоят, обсерватория, знаешь?
— Да, их с Мангупа видно.
— Так вот, это не обсерватория, а военная база. И раз в год, именно 9 октября почему-то, как только начинает темнеть, туда садится какая-то штука.
— А на что похожа? — оживился я. — Не на дирижабль, случайно?
— Не, дирижабль — это вон там, над Чердаком видели пару раз, — Марк махнул рукой в сторону Утюга. — А эта штука покруче будет. Как выглядит, непонятно, уже темно же. Но по огонькам видно, что штукенция огромная.
— Может, самолет?
— Ага, самолет. Раз в год садится беззвучно, вертикально и очень быстро. Не, не самолет точно.
— Ну, если в октябре здесь буду, уж посмотрю, — поднялся я.
— А запомнишь число?
— Запомню. Это ж день рождения Джона Леннона!
Значит, летают все-таки!

16 июля, четверг

День сегодня не жаркий, бестолковый и явно не предвещающий ничего интересного. Поэтому, решив, что радость мы приносим себе сами, я собрался и пошел на Утюг поискать «дирижабль», в который я сам уже перестал верить.
Спустился по Мужской тропе, разжился у татар табачком и пошел немного правее и вверх. Гора Утюг, мимо которой мы постоянно ходим, на которую каждый день смотрим с Мангупа, кажется нам родной и близкой. Хотя не знает о ней никто и ничего. Даже как она называется, если быть точным, мы не знаем. Так, фамильярно обозвал кто-то в честь железного символа домашнего быта из-за некоего сходства формы, вот и повелось. Некоторые называют ее Чердаком, но тут же возникает путаница, ведь Чердак — прозвище Чатыр-Дага. Уже давно соседняя гора воспринимается частью пейзажа, красивым открыточным видом, даже частью Мангупа, на которой никто, по какому-то недоразумению, до сих пор не был. А что, вот он, Утюг, рукой подать, что там может быть интересного. Кого ни спрошу, все уверенно заявляют, что нет там пещер, люди там не жили, скалы неприступные, сплошной лес. Гора, веками защищающая население Мангупа от ветров с севера, скрывающая огни близлежащих сел, не изучена, оказывается, ни на метр. А вдруг там есть настоящие соседи?
Пока я шел кизильными тропами, подъем сложным не казался. Но троп становилось меньше, пошел останец, сродни тому, что на южном склоне Мангупа, вот и козьи тропинки начались. Приваливался все чаще, хорошо, что не жарко, отдыхал, курил, не забывая поглядывать вверх в поисках сам не знаю чего. Чем выше поднимался, тем жутче становилось. Мангуп с этой стороны выглядит крайне странно. Мы фактически поменялись местами, теперь я любовался Дырявым и кусками остальных мысов, даже частью южного склона. Черные провалы пещер, таких знакомых изнутри и сверху, отсюда кажутся маленькими дырочками, и очень сложно понять, на какую пещеру ты смотришь.
До скалы я добрался часам к двум. Поднял голову и расстроился. По высоте ничего особенного, лазили по таким скалам. Но вот сколько я ни пытался найти удобный для подъема разлом — все бесполезно. К тому же я только в момент осмотра сообразил, что на Утюг можно подняться куда проще. А именно — от Залесного, где нет скал, где просто нужно продраться через дебри леса, идти все время вверх, а там, со временем, глядишь, и набредешь на плато. Испытывая невероятную обиду и злость на самого себя, я собрал дров и разжег небольшой костер. Чутье не подвело, из расщелины сочилась вода — родничок. Развел в кружке прихваченный с собой бульонный кубик, потом заварил из тут же собранных трав чай. Сделал самокрутку и аккуратно пошел вниз. С только усилившимся желанием когда-нибудь снова подняться на Утюг.

17 июля, пятница

Дошел я вчера нормально, неожиданно легко и почти без привалов. В гроте попил чай, да и сразу лег спать, проигнорировав Львенкины расспросы. Сегодня, впрочем, я ей тоже рассказывать ничего не стал, поэтому Львенок ходит надув губы и смотрит на меня с подозрением.
Ночью начался дождь, похолодало. На Мангупе застряло огромное ватное облако, погрузив все в непроглядный туман. Видимость — не больше метра, идешь медленно, не дай бог сбиться с тропинки: улетишь вниз, и не найдет никто. В Теплой зацепили гулять трех харьковских герлиц — Полину, Олю и Юлю. Юля очень симпатичная.
В Мустанговой обнаружили целый табор народу, пережидающего туман. Сашка Герик, братья Клячкины — Быстрые Пальцы и Плачущий Голос из города Николаев, и еще четверо новых людей. Смотрю на одного — рожа знакомая, точно знаю его, ну или видел где-то точно.
— Из Москвы? — спрашиваю. И тут же вспоминаю, где человека видел.
— Да, — отвечает.
— А точнее, из Зеленограда, — напираю я. И, глядя в его округлившиеся от удивления глаза, добиваю окончательно: — И живешь ты в девятьсот втором корпусе, в четвертом подъезде.
— Откуда ты знаешь?
— Он у нас известный колдун, — захихикал народ.
Быстрые Пальцы только уж больно язвительно захихикал. Более того, принялся глупо шутить на эту тему, из-за чего разозленный я с радостью включился в игру:
— А что ты, Быстрые Пальцы, хихикаешь? Вот я, например, могу сказать тебе, что ты делал вчера. Скажи, в какое, например, время?
Психологический расчет оказался верен, Быстрые Пальцы назвал именно то время, в которое я его видел, спускаясь с Утюга и находясь фактически напротив него.
— Ну, например, в четыре часа вчера днем где я был?
Я образцово-показательно обхватил голову ладонями
и промычал какую-то безобидную мантру.
— В четыре часа ты... сидел в Акустической!
— Ха, ну и что такого, я часто там сижу и сочиняю свои бессмертные мелодии! — Тон был уже не таким язвительным.
— Но ты не сочинял мелодию... Ты... ел! Один!
Из костра, по счастливому совпадению, вырвался сноп искр.
— Я... не... С чего ты решил, тебя там не было! Там никого не было!
— Так вот куда пропала банка тушенки?! — взвизгнул Плачущий Голос. — А ты говорил — украли! А сам ушел на часок и сожрал?!
— Мне кальций нужен, — недоуменно проговорил Быстрые Пальцы. — Я не могу без тушенки, я сочинять не могу! Ой... — Он перевел взгляд на меня и под всеобщий неодобрительный гул прошипел: — Ты не мог меня видеть, не мог! Откуда ты знаешь?!
— Тебе же сказали: колдун я. И это, береги гитару, — неожиданно для самого себя добавил я.
Мне самому даже стало не по себе от ненависти Клячкина.
— Подожди, а правда, откуда ты знаешь, где я живу? — опомнился зеленоградский человек.
— А я в соседнем подъезде живу, — сообщил я. — Зовут тебя Олег. Белай, кажется, фамилия. Твой брат со мной в одной школе учился.
Не уверен, но кажется, он мне не поверил.

18 июля, суббота

Вчера дико поругался с сумасшедшим питерским Гарри, который обожрался какой-то дряни и гнал пургу, а у меня не хватило сообразительности не париться и не прислушиваться к прогонам абсолютно невменяемого человека. Проснулся в совершенно гадком настроении и решил пойти гулять. Львенок еще спала, на родник заходить не стал, чтоб не будить Солидола с Катькой. Обошел вокруг практически весь Мангуп: мысы Дырявый, Ветров, Караимов. Заглянул в Мустанговую, написал письма маме и Немету, отдал зеленоградцам, они сегодня уезжают. Ребята напоили чаем, покормили, поинтересовались, что я делаю в одной компании с дегенератом по имени Солидол. Жена Олега, оказывается, знает его давно и отзывается о нем как о человеке чумазом, заражающем всех вшами. Мустанговая пещера, оказывается, и называется так оттого, что однажды там собрались несколько человек со всей страны, и у всех были «мустанги». В их числе был и Солидол. Ну, я, как мог, конечно, вступился за него, но переубедить людей, кажется, не удалось.
Через кладбище залез на Сосновый. Обнаружил много интересных мест, до которых раньше не добирался. На полянах пытался добыть фазанов, кидал палки, но так ни в одного и не попал. Фазаны с криками разлетались, рассаживались на деревьях и хохотали.
Встретил Солидола с Ромчиком, собирающих на плато лимонник. На вопрос, где был, отшутился — мол, в подземном городе.
В Рингушнике никого не было. Кроме Гарри. Мириться пришел. Пожали руки, нам делить нечего.
Вечером посидел у харьковских в Теплой, сходили с Юлькой в Акустическую.
На Кухне поселился Фитиль Севастопольский, верзила-блондин с доброй душой и горой продуктов. На ужин давали вермишель с тушенкой, чай с сахаром и марихуану.
Заметил, что Танюха наконец-то нашла себе новую цель, переключившись с меня на Ромчика Харьковского. Вот удивительный ребенок, не может ни от кого не зависеть — возрастное, наверное. Конечно, ослабление внимания к себе — это всегда немного неприятно, но все логично. Она мне по большому счету даже не подруга, а о сексе вообще и речи нет, на фига он мне с ней нужен, если она мне как женщина не симпатична? Прицепилась, не без моей, конечно, помощи, как репей к клешу, и метет ее теперь за мной по стране, сильно и рядом. И оторваться-то невозможно — вроде как со мной приехала. А как меня достала ее крыса!!!
Наверное, поэтому я и злюсь, на самом деле Львенок хорошая и добрая. А вот Ромчик странный. Не странный то есть, а такой, сильно себе на уме. Я раньше не встречал таких любопытных персонажей. Душа компании, смазливый блондин с распущенным хайром, с подкупающим характерным украинским говорком. Вечный балагур, высмеивающий всё и вся, безапелляционно рассуждающий обо всем на свете. На каждую тему знающий историю или анекдот. Он может вклиниться в любую стадию чужого разговора и немедленно разрушить его, невзирая на недоуменные лица беседующих. Тут же начнет что-то свое, пустое, и вот, ты даже не заметил, а он твоей ложкой ковыряет твою похлебку, целует твою женщину, спит в твоей постели. Он не занимается делами, он просто оказывается в нужном месте в нужное время и берет все, что, как ему кажется, должно принадлежать ему. Не думаю, что он как-либо опасен, но определенно таких людей надо сторониться. Особенно наивному Львенку.

19 июля, воскресенье

Вечером обожрались тушенки с гречкой до полной невозможности передвигаться. Лежали вокруг костра и постанывали. Чтобы не умереть, пошли наверх, растрясать съеденное.
Фитиль уехал, его место на Кухне занял Абдулла. Пока здоровались, из темноты соткались братья Клячкины. Молча настроили гитары и заорали свой хит «А Вася Крячкин диск-жокей». Народ тут же начал расползаться, а Абдулла принялся уговаривать всех не бросать его одного с этими поющими террористами. В конечном итоге Быстрые Пальцы свалился в какую-то дыру и сломал гитару пополам. На этом, под крики «браво» и аплодисменты, концерт закончился, и непонятые братья, с достоинством задрав головы, убрались, прошипев какую-то гадость в мой адрес.
Ночью не спалось.
Поворочавшись и прослушав бессмысленную информацию от бормочущей во сне Львенки, я встал, раздул костер и подбросил дров.
Скрутил «козью ножку», поставил подогреть чай.
И вдруг понял, что я в гроте не один. Не считая спящей Таньки, здесь кто-то явно был еще.
Стараясь не делать резких движений, я потянулся за дровами и, взяв палку, осторожно посмотрел назад. Никого. Костер хорошо освещал весь грот, светлые стены отражали огонь и не оставляли в нем ни одного темного места.
Пригрезилось? Наверное.
Я бросил дрова в пламя, но одну палку, так, на всякий пожарный, оставил рядом.
Заметно похолодало. Мне показалось это очень странным, ведь сидел я у самого костра, да и вообще ночи сейчас теплые. Через минуту от холода и ужаса у меня буквально стучали зубы. Прямо напротив меня, сразу за костром, сидело небольшое облако. И посреди этого облака находилась Танькина крыса Хунта. Учитывая, что облако было не очень густое, а так, полупрозрачное, белая крыса, парящая в тумане, выглядела престранно. Хунта висела вниз головой и еле слышно попискивала. Перевернувшись в воздухе, она аккуратно перенеслась на полочку на стене грота и в панике забилась вглубь.
Я не знал, что делать. Разговаривать с ледяным туманом было как-то странно, вскакивать и убегать — глупо, игнорировать — невозможно. Я стиснул отбивающие чечетку зубы и сунул руку в костер. Взял уголек прямо голыми пальцами и поднес к прилипшей к губам самокрутке. Прикурил, не отводя глаз от облака.
Боли не было. Надежда на то, что от ожога все встанет на свои места, угасла.
— Добрый вечер, — выдавил я из себя. — Прохладно сегодня.
Тишина. Только в голове возник четкий ответ: «Добрый вечер».
То есть сам возник, без какого-либо усилия с моей стороны.
— Ты кто? — осмелел я.
«Георгий», — стукнуло в мозгу.
И облако мгновенно исчезло.
Тут же стало теплее. Я сидел, не в силах оторвать взгляд от места, где оно только что находилось, и даже не знал, что думать. Нащупал на шее веревочку с амулетом, подаренным Мишаней Питерским. Вспомнил, что Мишаня называл его «Георгий». Совпадение?
Заснул, когда уже начало светать.

20 июля, понедельник

— Это ты здорово придумал, — разбудила меня Львенок.
— Что? — потягиваясь, спросил я.
— С крысой. Ну, на полку посадил, чтоб не сбегала и спать не мешала.
Я рывком поднялся. Не сон?! Но этого же не может быть!
Подробно расспросив Таню, как она нашла крысу, я внимательно осмотрел стенку грота. Теоретически Хунта могла забраться туда и сама, но почему тогда, забравшись, она снова не спустилась? Значит, все, что произошло ночью, — не сон? Но что тогда? Неужели мне повезло и я вступил в контакт с привидением? Духом горы? Георгий... Нет, так не бывает. Слишком много здесь всего. НЛО, привидения... Надо, пожалуй, подвязать с травой...
Посмотрел на пальцы, уверенный, что никаких ожогов от головешки на них нет. А они есть. Не сильные, но есть, уже пузыри на подушечках появились. Блин.
Встретились на Кухне, собрали Юльку, Ленку Керченскую, Львенка и Котенка и отправились в Терновку за продуктами. Танька с Катькой отстали, а мы втроем дошли до Терновки, по пути объевшись, как обычно, вишней и персиками. Накупили конфет, хлеба, борща. Съели традиционное мороженое.
На обратном пути подобрали отставших девиц, наворовавших целую гору персиков. На дороге напоили водой какого-то изнывающего от жары узбека, который весь рассыпался в благодарностях и пообещал к следующей нашей встрече зарезать барана. Интересно, как и когда мы встретимся, — он что, теперь неделями будет нас на дороге с мертвым бараном караулить?
Как и следовало ожидать, обожравшиеся персиками Львенок с Катькой снова отстали. Мы сели у озера, покупались, перебрали собранные по дороге «бычки». На тропе наткнулись на Андрея-сторожа, который виновато начал извиняться за свое неадекватное поведение, из-за которого нам пришлось в июне с Мангупа сваливать. Отсыпал нам в качестве моральной компенсации стакан травы.
Когда доползли до грота, крайне удивились, потому что вечно отстающая парочка была уже дома. Оказалось, что они пошли по другой тропе, той, которая идет сразу на южный склон. А мы зато искупались!
Вечером народ накурился и, громко хохоча, поедал персики, а я сидел в углу и размышлял о вчерашнем. В итоге, сломав себе весь мозг, плюнул, скрутил косячок и решил сегодня больше не думать.
Получилось.

21 июля, вторник

Я определился с ненавистью. То есть я теперь точно знаю, что я ненавижу в этой жизни. Персики. Они везде. Ими все пахнет, мы гадим и писаем персиками. Если прилипла к чему-то рука, можно не сомневаться: здесь тоже побывали они, персики. Их кости везде. От их мохнатой шкурки нечеловечески чешется лицо, а растрескавшиеся губы беззвучно просят пощады. Из-за них мы не можем ходить, курить, заниматься любовью и разговаривать. Также мы ничего не можем есть, так как в наших желудках они. Их жрет весь Мангуп, от предложения их забрать все шарахаются, как черт от ладана, а ведь персики портятся, поэтому их надо доедать. Но мочи поедать их нет ни у кого, поэтому мы лениво надкусываем персик и, размахнувшись, отшвыриваем его подальше. По моим расчетам, через несколько лет вокруг моего грота вырастет персиковая роща. Потом персиковые деревья заполонят весь Крым, перекинутся на Большую землю. В связи с глобальным потеплением эти адские растения постепенно доползут до Москвы, Европы, кто-то завезет их в Америку и Австралию. Персики погубят эту планету.
С превеликим трудом вылезли наверх, надеясь помыться и постираться на Мужском роднике, а заодно занести в Харьковскую пещеру одеяло, а то Толик и Дима завтра уезжают. Но, присев у них, поняли, что остатки сил, которые не смогли высосать персики, кончились и восстановить их может только трава. К тому же пошел сильный дождь. Ну, в общем, не помылись и не постирались мы сегодня, а только обожрались, обкурились и вымокли.

22 июля, среда

Дождь и туман, дурней погоды не придумать. Собирались в Симферополь, но куда уж там. Грелись у костра весь день, лишь вечером выбрался к харьковским герлам в Теплую. От них ковылял, сложив всю одежду в пакеты, чтоб не мокла, и нацепив пакеты на ноги и голову. Смешнее зрелища Мангуп, думаю, не видел давно.
Пока шел, уже по привычке обернулся на Утюг. «Дирижабль», как это ни странно, был. Он висел почти на том же месте, только гораздо выше. Или все-таки показалось — ведь темно, дождь, туман...
Солидол выдал место нашей дислокации Наташке Сладкоежке, она пришла в гости и затащилась. Кабаний грот, где Солидол с Катькой и Ромчиком живут, ей не понравился, там все-таки сыровато и мрачно. А так как мы вскоре вместе собираемся в Симеиз ехать, она попросилась пожить. Как такой милой и смешной красотуле отказать?

23 июля, четверг

Погода существенно улучшилась. В полдевятого, продрав глаза, я растолкал Солидола, мы собрали с нычек бутылки и скатились по Мужской тропе.
В Залесном тишь да гладь, гопников не встретили, зато смехом вспомнили наше прошлогоднее избиение. Цинично поели в саду слив, в Красном Маке — вишни. На сельской почте пытался отправить бандероль с травой домой, но у них не оказалось упаковочной бумаги, придется все в Симф с собой тащить. Блин, ну что за страна, а? Даже бумаги нет!
За Танковым поели абрикосов, но собирать не стали, они еще не очень спелые, а те, что спелые, собирали какие-то смурные предприимчивые люди на машинах.
В Симфе съели аж по два мороженых. Крайне выгодно сдали бутылки, в магазине накупили заправки, хлеба, супов, соли и спичек.
На Симферопольском почтамте упаковочная бумага, спасибо, нашлась.
Плотно пообедали в столовой. Под супчик к нам пристал опрятный мужчина с каверзными вопросами о нашем образе жизни.
Бесплатные лекции бывают в жизни каждого неформала, с этим нужно смириться, потому что избежать лекций нельзя. В каждом городе, в каждой машине есть любознательные, которым к тому же необходимо научить тебя уму-разуму и разъяснить твою роль в жизни. После их нелепых и не очень умных попыток перелопатить твое сознание ненавязчиво начинаешь свою лекцию. К концу разговора говорливый доброхот обычно практически перестает открывать рот, часто кивает и уходит посрамленным и крайне задумчивым. В моей практике есть даже случай, которым я горжусь: дядя вытащил из бумажника все деньги и отдал мне. Потом объявил, что отныне становится хиппи, попросил мой телефон (я на всякий случай оставил телефон своего райвоенкомата) и, сбросив пиджак с галстуком, убежал. Я, от греха, вещи не взял и тоже ушел. Думаю, он все-таки был немного не в себе.
В этот раз мужик оказался без искры — прослушав сокращенный вариант лекции «Роль путешествий в жизни современного хиппи», он даже не пытался затеять дискуссию, а просто заплатил за мой обед и ушел. Дай бог ему счастья.
Денег от вырученных бутылок осталось еще много, и обратно мы доехали на автобусах. У озера стрельнули у туристов макароны, неторопливо поднялись по Женской. У археологов выпросили перловки и поболтали с начальником экспедиции Герценом. Я передал ему привет от того мужика, встреченного на трассе.

24 июля, пятница

Через месяц мне жахнет девятнадцать и практически закончится лето.
Приехал Монах Кишиневский с герлой по имени Ленка Эйч Сюрр, зашел к нам в гости. Сожрали за разговорами два котла борща. Одурели от еды. Едим уже три раза в день. Добром это не кончится.
Выбрался прогуляться, растрясти живот. На Дырявом, кряхтя, залез на Тюрьму, лег в круг, раскинул руки. День был теплый, и камень отдавал тепло, лежать было комфортно и даже уютно. Этот неровный круг, выдолбленный когда-то, наверное, имел какое-то предназначение, но какое, я вряд ли узнаю. Не успеешь лечь в него, ногами отчего-то всегда на юг, как тебя обволакивает спокойствие. Звуки исчезают, расслабляются все мышцы, тело как бы растекается по выемкам и щербинкам известняка. Голова сама освобождается от дурных мыслей, глаза прикрываются... Иногда с неба в тебя словно вонзается луч неведомой энергии, и после этого хочется летать и петь. Но так бывает редко и в основном ночью. В остальное время круг всегда готов помочь тебе лишь наполовину, но и этой половины достаточно для привода организма и мозга в относительный порядок.
Вот и сегодня, полежав, по ощущениям, не больше получаса, я поднялся из круга совершенно другим человеком. Которого больше не заботили стремительно надвигающаяся старость, недавнее обжорство и общее несовершенство мира.
Черт, он висел там. Снова над Утюгом, снова серебристо-серый, снова в тишине. И сейчас это точно не могло быть галлюцинацией. Освещенный заходящим солнцем, «дирижабль» отбрасывал тень на макушки деревьев. В косых лучах солнца я смог разглядеть его гораздо лучше, чем в прошлый раз. «Дирижаблем» я окрестил его все-таки сгоряча: небольшой кабины, придающей настоящему дирижаблю его классическую форму, снизу не было, так что предмет скорее напоминал сигару. Или, если быть совсем точным, веретено. Ни одного шва, ни одной надписи не видно. Сейчас я смог, как мне показалось, точнее определить его размеры. Не больше двадцати метров в длину, в середине, соответственно, метров пять толщиной.
Я испугался. Я никак не мог объяснить для себя, что это такое. Я всегда верил в инопланетян, но никогда и представить не мог, что смогу увидеть что-либо подобное. В том, что «дирижабль» создан не на Земле, даже усомниться было нельзя, ни о чем подобном никто и не слышал. А, тем более, здесь, в крымской глуши.
Предмет, если эту огромную штуковину можно назвать предметом, слегка завибрировал и, как и в прошлый раз, беззвучно и быстро спикировал в кромешные заросли Утюга. Исчезла и его теш». Я достал кисет и машинально свернул самокрутку.
В недрах Тюрьмы кто-то гулко закашлялся. Едва не подпрыгнув от неожиданности, я спустился в пещеру. Там сидел Леха, евпаторийский панк, застрявший на Мангупе, кажется, навсегда.
— Ринго, ты? Добрый вечер, — поздоровался он. — Садись, курить будешь. — И утвердительно протянул косяк.
Я молча затянулся.
— Да-а-а, — сдавленно выдохнул Леха. — Вот чего они к нам летают, ты знаешь?
Я покачал головой.
— Я уже во второй раз сажусь тут покурить, подумать, а они тут как тут. Летают, что-то высматривают, как менты, чесслово. Даже хуже! Менты, вот они летят на своем вертолете, и ты знаешь, что это они. Егеря едут на «козле», ты знаешь, зачем. А эти... — Леха повернулся ко мне. — Пусти-ка мне, Рингушка, «паровоза». — Он щелкнул пальцами, выдохнул и поинтересовался: — О чем я говорил?
Я пожал плечами и забрал у него косяк.
— В общем, неправы они. Прилетел — скажи, что тебе надо, представься, поздоровайся. Либо не трепи людям нервы. Они здесь и так у всех ни к черту.
Я тихо встал и полез вверх по лестнице, понимая, что я не сумасшедший, что я не один это видел. И от этого становилось только страшнее.

25 июля, суббота

Днем пошел в гроты искать Леху, но нашел его гораздо ближе, в церкви на южном склоне. Леха сидел на алтаре и курил.
Согнав его с алтаря, я аккуратно попытался заговорить о вчерашнем, но тщетно — Леха ушел в глухую оборону.
— Ринго, чё ты паришь, не помню я ничего, курил сидел.
Так или приблизительно так он ответил на все мои аккуратно заданные вопросы. Поняв, что добиться правды от испуганного малолетнего панка мне не удастся, в расстроенных чувствах я ушел. Решил не думать сегодня ни о чем, а неожиданно сложившийся вечер мне в этом очень даже помог.
Остаток дня просидел в гостях у ребят из Днепропетровска в Мустанговой. Ели сало со сладким чаем. Дичь, конечно, но почему-то было вкусно. Зашел по-соседски Монах с Ленкой Эйч. Объявил, что переименовывает обезличенную Харьковскую пещеру, в которой ныне проживает, в Монаховскую. Возражать никто не стал. До двух ночи играли в «мафию» и «ассоциации», потом поперлись на Кухню встречать рассвет. Восход здесь моментальный. Заря, ты отвлекся на секунду, поворачиваешься, а солнце уже вышло. Встаешь на ноги, а оно уже нещадно жарит. Всего-то и остается — быстро добежать до грота и попытаться заснуть до того, как своими истошными криками наполнят тишину невменяемые дрозды.

26 июля, воскресенье

Спать лег в семь утра, дрых до двух.
После насыщенных событий этого лета нервы мои придется лечить долго и тщательно. Приезжают и уезжают люди, может, тоже сходят с ума, но они же уезжают, а я сижу и сижу. Необходимо сгонять расслабиться на море, а то крыша съедет окончательно. Может, там все встанет на свои места и я найду всему происходящему более земное объяснение? А еще Ксюха с Костиком приехали из Рыбачки, видели там Светку Семь Сорок, которая просила передать мне, что меня искала тусовка из шести человек. Имена Ксюха, естественно, запамятовала. Сдается мне, что это Немет с командой.
На Женском роднике к голому и намыленному мне подкрался человек.
— Привет, Ринго!
— И тебе привет. Чё надо?
— Не узнал? Я Алик!
О, черт! Это тот Алик, с которым я забивал стрелку на набережной в Симферополе!
— О, не узнал, заматерел ты, Алик, возмужал. Что ж на стрелку не пришел? — пряча за куском мыла ухмылку, спросил я.
— Почему же не пришел — пришел, — не смутился Алик. — Это ты, Ринго, не пришел.
— Конечно. Ведь в Симферополе нет набережной. Там нет моря. Это прикол.
— Сейчас-то я уже в курсе этой подколки, — наконец расслабился Алик. — А представь, как на меня смотрели, когда я ходил по городу и спрашивал у прохожих, где здесь набережная? Как на меня смотрели!
— Ну прости, не обижайся... — Мне вправду стало неловко.
— А я и не обижаюсь. Знаешь почему? Потому что я нашел в Симфере набережную. И причал нашел. Там речка есть, оказывается. Так что в дураках остался не я, а ты. Хоть я и ждал тебя там целых три часа.
Так стыдно мне, ей-богу!

27 июля, понедельник

Разбудила Львенок.
— Хунта! Хунточка!
— Что случилось?
— Пропала! — Танька ревела по-детски, захлебываясь плачем и размазывая слезы по лицу. — Убежала! С полки сбежала-а-а-а!
— Да вернется, не в первый же раз пропадает!
— Не в пе-е-е-ервый! — рыдала Львенок. — Но она сразу возвращается! А сейчас нет, я ее уже час ищу!
Еле удержавшись от какой-нибудь шуточки, я включился в поиски. Но тщетно. Облазив всё, вплоть до плантации горелого можжевельника, я был вынужден сдаться. Либо крыса действительно целенаправленно сбежала, чего раньше за ней не водилось, либо ее ночью сожрала какая-нибудь хищная тварь.
— Львенок, не плачь, — успокаивал я девочку, как мог. — Хрен с ней, новую купишь. Это же всего-навсего тупая крыса!
От таких утешений Львенок зарыдала еще сильнее.
Пока готовил чай, вспомнил об облаке-призраке Георгии, как он крутил, рассматривая, несчастную Хунту. Может, он поможет?
«Георгий, — сказал я про себя, — не поможешь вернуть крысу?»
Показалось, что был какой-то ответ, но неясный, нечеткий.
А у меня неожиданно скрутило живот, да так, что я, уронив кружку с чаем, бросился в сторону своего туалета.
Персональный сортир я оборудовал вдалеке от грота, метрах в тридцати влево. Вырыл яму около удобной ветки, за которую можно ухватиться, держу все в чистоте и порядке. Помогают и зловредные дрозды — уж не знаю, что им так глянулось в моем сортире, но они ежедневно уничтожают все отходы, так сказать, производства. Место тайное, открытое лишь сверху. Пару раз даже было неловко — подняв голову, я обнаруживал пялящихся на меня сверху туристов.
Так вот, добежал я до туалета, а резь в животе прошла, как и не было. Плюнул — ладно, думаю, хоть пописаю. Стою, делаю свое дело, вдруг слышу писк. Глянул вниз и обмер — Хунта! Мокрая, довольная. А я ведь бегал здесь, искал — не было!
— Спасибо, Георгий! — поблагодарил я. — А вот как она с полки слезла, интересно?
Ответа не было.
Львенок верещала от счастья в течение часа. То, что крысу пришлось мыть с мылом, не шло ни в какое сравнение с тем, что крысы вообще могло не быть.
Вперемешку со словами благодарности Таня, конечно же, поинтересовалась, что это заставило меня внезапно подорваться убежать и как я нашел крысу. Рассказал, что помог призрак Георгий. Львенок хмыкнула, но не поверить вслух не смогла — пропажу-то я и вправду отыскал...
Солидол, Ромчик и Костя пошли в Куйбышево за провиантом; Львенок, Наташка и Катька — в Терновку, а меня в такую даль переться заломало, и я один спустился в Красный Мак. В Залесном осторожно заскочил в магазин, но выяснил, что рисковал зря — абсолютно пустые прилавки. В Маке оказалось с выбором получше, накупил сухарей, борщовых заправок, хмели-сунели и даже стащил банку капусты с рисом.
Сухари и капусту сожрал по дороге — оголодал. Капуста с рисом, несмотря на такое странное сочетание, оказалась очень даже вкусной, и меня скрутило чувство вины, что никто на Мангупе этой вкуснятины не попробует. Терзаемый, нарвал в саду яблок и много-много мяты в чай. Вот, кстати, странно: на Мангупе растет дикое количество трав, но мяты нет!
Поднимался с питерскими девчонками. Попозже они заскочили в гости, принесли тыквенной икры, хлеба. И персиков. Хотели их за персики убить, но смилостивились, они ж не в курсе.
Солидол достал так, что сил больше нет совсем.
Сидим на Кухне, мирно все болтаем. Речь зашла о том, кто более подробно знает Мангуп. Раунд за раундом мне проигрывает хвастливый Солидол.
— Сколько родников на Мангупе?
— Пять, — говорит Солидол.
— Двенадцать, — поправляю я.
Леша бесится:
— Где, откуда двенадцать?
Перечисляю, где находятся родники.
— Есть ли рукотворные пещеры на Сосновом?
— Наверху нет, — улыбается Солидол.
— Четыре, — еще шире улыбаюсь я и рассказываю, где они находятся.
Лицо его вытягивается — ясно, что он в этих краях ходил исключительно по натоптанной тропинке.
Зря я, конечно, его разозлил, но он первый начал.
— Да у тебя везде пещеры, — взбесился Солидол и ткнул пальцем на ближайшие кусты. — Может, ты скажешь, что и здесь есть пещеры?
— Есть, — не моргнув глазом, сказал я. — Две большие искусственные пещеры...
— Ринго, здесь нету пещер, — встал Солидол. — Ромчик, скажи.
— Нету, — сказал Ромчик.
— Есть! Только не прямо здесь, в этих кустах, конечно, а чуть дальше, в этом направлении. Пошли, покажу!
Но было поздно. Зацепившись за легкую неточность, похохатывая, парочка удалилась, оставив меня в дурацком положении.
Как таких кретинов земля носит?

28 июля, вторник

Тяжело покидать насиженное место, но ехать надо, уж больно на море хочется. И от Мангупа — а точнее, от некоторых мангупцев — отдохнуть надо. Голову поставить на место, может, я все же сошел с ума, а среди таких же сумасшедших обитателей Мангупа не могу дать себе в этом отчет?
Наташка Сладкоежка купаться ехать передумала, собирается сгонять домой, в Днепропетровск. Львенок сомневается, потому что сомневается Ромчик. Ромчик тоже не уверен, потому что однозначно не едет Солидол, который, как выяснилось, подхватил где-то чесотку и сегодня едет в Симфер ее лечить. Дурдом на выезде. Пока собираемся втроем, с Монахом и Ленкой Эйч.

29 июля, среда

Эйч осталась на ночь в Рингушнике. Монах должен был разбудить нас в половине пятого, но появился только в восемь. Львенок долго сидела у родника и чесала затылок, многозначительно поглядывая на Ромчика, но, так и не дождавшись просьбы типа «останься, милая», решила идти на море с нами. Около десяти распрощались с народом, стараясь не прикасаться к Солидолу и людям из его лагеря (с чесоткой шутки плохи), и скатились вниз. Ленка Эйч ходит плохо, у нее больной позвоночник, так что шли крайне медленно. Чуть было не опоздали на электричку, но вовремя подвернулся автобус аж до Бахчисарая. Из окна видел праздношатающегося Рому Муху, причем варварски обритого наголо. На Чуфут-Кале стоит, видимо. В Бахчисарае успели перекусить ништяками в привокзальном кафе и прыгнули в электричку. В Симферополе поменяли рубли богатенького Буратино Монаха на купоны, съели мороженого. О мороженом даже упоминать уже не стоит, потому что едим мы его, как только хоть ненадолго соединяемся с цивилизацией. Признак сладкой жизни у нас такой.
Монах сказал, что знает шикарное место — Сатера под Алуштой, неподалеку от лагеря МАИ, и предложил поехать туда. Мне было абсолютно все равно, Танюхе тем более, и мы согласились. Добрались на троллейбусе до Алушты и потопали пешком. Километров через десять все выдохлись. Думали, присядем передохнуть и пойдем дальше, но не тут-то было. Обнаружили источник на склоне холма да около него и разбили лагерь. Местечко, кстати, шикарное, не исключено, что здесь и зависнем.
Львенок размечталась и решила ехать с Ленкой в Питер, поступать в «кулек». Удачи.

30 июля, четверг

Посовещавшись, решили дальше не идти и остаться здесь. А две пышнотелые обнаженные одалиски на берегу подвигнули нас на придумывание названия месту. Ассоциации с работами Гогена были столь четкие, что против «Полинезии» возражать никто не стал. Итак, хиппи в Полинезии.
Весь день купались, загорали и валяли дурака. В последнем особенно преуспел Монах. Он наложил на себя за что-то епитимью и объявил, что не произнесет ни слова в течение двенадцати часов. И ведь действительно молчал! Объяснялся жестами. Недоверчивые мы для чистоты эксперимента подговорили соседей по холму спросить у него что-нибудь, но он даже с ними не разговаривал. Кремень.
Наглотавшись соленой воды, пережаренные на солнце, мы неожиданно сообразили, что было бы недурно чего-нибудь поесть. Вода есть, еда есть, а вот с дровами засада. На холмах не осталось ничего, что можно было бы бросить в костер, все уничтожено, мало-мальски сухая палочка подобрана и сожжена еще за месяц до нашего прихода в эти места. Пришлось, оставив в дозоре Эйч, всем разбредаться в разные стороны. Я отправился строго вверх и дошел до самой трассы. Там дров оказалось прилично. Крикнул Монаху, вместе притащили, сколько смогли.
К вечеру на огонек подошли несколько изможденных хиппи. Попросили воды. Увидев, что свои, и мы, и они обрадовались. Хиппаны шли из Алушты в Рыбачье.
— Поздно уже, сегодня не дойдете. Оставайтесь с нами, — предложили мы. — Вместе веселее.
А они и не думали отказываться. Быстро поставили по соседству свою палатку, достали траву и водку. К девяти вечера подал голос Монах, чье самобичевание наконец закончилось. Гости вздрогнули даже — они были уверены, что Монах нем как рыба.

31 июля, пятница

Вместе со вчерашними ребятами отправились в Рыбачку. В гости. Шли по самой жаре, долго и нудно. С нами увязались и две вчерашние пухлые девушки, своим присутствием давшие название нашей Полинезии. Одна из хиппушек дико похожа на харьковскую Котлету. Кстати, в Рыбачку же идем, наверное поэтому Котлета и мерещится. Прошлым летом у нас с ней случилась смешная история. Я так переживал потом, ужас. Тогда Солидол с Катькой удалились в свою палатку, а мы все сидели у костра. Тут Котлета, неожиданно даже, как мне показалось, для самой себя, схватила меня за руку и потащила в палатку к Солидолу, ибо своей не имела и спала на пляже в одеяле. А может, и я потащил, уже не помню, крепленого мы тогда выпили немало. Катька с Лешей нам обрадовались и продолжили заниматься своим развратным делом.
Ну и мы с Котлетой тоже занялись. То есть попытались. В самый ответственный момент я понял, что фак-сейшена не будет, так как у меня ничего не получается. То ли портвейн, то ли внезапность, а может, и подсознательное нежелание и неприятие подруги Котлеты в качестве случайной партнерши уничтожили всю мою несгибаемую юношескую потенцию. Вырвавшись из объятий ошарашенной девушки, я мигом оделся и вылетел из палатки.
— Ничего, не расстраивайся, — вылез вслед за мной Солидол. — Со всеми случается «состояние нестояния».
Буквально на следующий день, обольстив Наташку Псковскую, я удостоверился, что со мной все в порядке, но эти сутки осознания себя никчемным импотентом меня чуть не убили...
В Рыбачьем нам обрадовались.
В бухте Любви встретили Любку, на пляже нашлись Надька, Рони, Марат с Агатой, Блэкки. Встали рядом с ними, сделали тенты из одеял, быстро разбили маленький уютный лагерь. На пирсе я купил банку портвейна и картошки, устроили аскетичный хэппенинг. Пока бульба пеклась в углях, лихо, как обычно по кругу, прикончили портвейн, кто-то принес спирт, потом косяк материализовался. Опросил старожилов и получил ожидаемую мной информацию: действительно приезжали Немет с Галькой Кныш, Макарка и Ольга Авдеева с братом Костей. Говорят, что они поехали в Симеиз. Завтра мчусь за ними в погоню.
Последнее, что помню в этот вечер, это истошный крик откуда-то сверху:
— Лена! Сука! Где ты была?!
«Господи, они еще здесь», — мелькнула мысль.
— Лена! Почему вилки разбросаны по всему побережью?!

1 августа, суббота

Очнулся с дичайшей головной болью, в полной прострации. Под моим одеялом что-то копошилось и вздыхало. С интересом заглянув под него, я обнаружил абсолютно незнакомую мне голую девицу.
— Привет, — сказал я. — Я Ринго Зеленоградский.
Девушка с изумлением посмотрела на меня и улыбнулась:
— А меня Чувашия зовут.
— Прикольно. Всегда мечтал побывать в Чувашии.
А между тем последний месяц лета пожаловал.
У Львенка с Питером все обломалось, девочки неожиданно опомнились, что вступительные экзамены до 1 августа. Решила попытаться в следующем году.
Собрали с ней рюкзаки, Монах и Ленка Эйч остались в Рыбачке. От Алушты до Ялты добрались стопом, потом до Симеиза на автобусе. А Немета и гам нет. И вроде бы и не было. Вот блин! Зато: Боб Московский с Веркой, Умка, Птица Питерская с братом, Ося, Федя Летуновский, Бэри, Капитан, Сэнди, Янка, Славик, Вита и еще целая куча знакомых и не очень хиппанов. Рома Муха с Чуфута пришел. А, еще Иришка из Киева, у которой мы с Лешим вписывались, и Гита из Вильнюса! Здесь-то и прояснилась хоть немного судьба Жильвинаса. Он, как мы и договаривались, поехал в Крым, но в Киеве в кого-то влюбился (как обычно) и завис. Больше его никто и не видел.
Я хотел, как обычно, поселиться в «Смачно Сплюнув», но испугался гигантского количества народа. Спать впритык и вповалку не хочется. Встали в камнях, рядом с Бобом, на небольшом и уютном пятачке под деревом. Передал Бобу кучу приветов из Винницы, признался, что во всех там перевлюблялся.
Боб мечтательно прикрыл глаза:
— Да-а-а, Садовская роковая...
Разложились, перекусили чего-то да айда купаться! Вода теплая, прозрачная. Рыб толпа; кажется, вот сейчас схватишь одну на ужин себе, а она в сторону шнырь, а ты об камень башкой шмяк! Весело! Ныряли с валунов, задерживали дыхание и с выпученными глазами проплывали в длинном узком тоннеле под скалой. Кислород кончается, мысль одна — не доплыву! — ничего, мохнатые водоросли отпускают, шумно выпрыгиваешь из воды — получилось!
Не следует забывать, что хипповские стоянки на камнях расположены непосредственно посередине территории нудистского пляжа! Девушки голые вокруг — красота! Вон в зарослях можжевельника прячется какой-то придурок с биноклем и разглядывает юных и голых нимф-хиппушек. Мы с Бобом хотели поймать и навалять, но сами девчонки воспротивились:
— Вы на нас уже внимания не обращаете, пусть дядечка хоть посмотрит, нам приятно!
Вечером накурились до пузырей. Когда пробило на хавчик, повскрывали десяток банок консервов, которые Боб припер из Москвы, да так всё и схавали — холодное, без хлеба. Перемазанные, счастливые, скинули одежду, и снова купаться. Луна, после каждого гребка руками вода светится планктоном — да ну, к черту биологию, светится чистым серебром! Гребешь сильнее, серебра больше, еще больше, случайно умиротворенно вздыхаешь, и на тебе — серебро вместе с противной морской водой уже в желудке и носоглотке.
Внезапно ночь треснула, и наступил день. Исчезла луна, и маленькое солнце поднялось где-то неподалеку. Не успев испугаться, сообразил — пограничники.
Голые девицы на камнях немедленно принялись хохотать и позировать. Не став обламывать погранцам кайф своими голыми мощами, я спрятался за камнем. Минут через пять хиппушкам надоело, и кто-то, захлебываясь смехом, крикнул:
— Мальчики! Надеюсь, вы кончили! Потому что мы уходим, холодно!
Луч света истерично тыкался в скалы еще несколько минут, но так и не нашел себе новых партнерш по сексу.

2 августа, воскресенье

Утром выяснилось, что Львенкина крыса Хунта сбежала. Вздохнул с облегчением, надо признаться. Георгия здесь нет, помогать некому, разве что сама вдруг найдется. Вытащить убитую горем Львенку в поселок не удалось, и я отправился один.
На аллее Половых гигантов — бульваре, заставленном псевдоантичными скульптурами, — сейшенят хиппи. Размякший на солнце обыватель подает щедро, не вникая даже, о чем песня и кто все эти люди. С утра все уже поддали «Массандры», идут со своими надувными баркасами и толстыми женами на пляж, чтобы провести еще один беззаботный день на море.
У меня же другая миссия. Я иду в нижнюю столовую с целью поживиться нормальной человеческой едой и попытаться проделать это, затратив как можно меньше денег. Ситуация осложняется тем, что, как мне сказали, вчера некий панк устроил в нижней столовой дебош. Обдолбавшись, он присел прямо в помещении, снял штаны и насрал, видимо, против чего-то протестуя. Разразился дикий скандал, панк сбежал, но появляться здесь после этой выходки всем неформалам стало опасно.
Наших в столовой было немного. Выделяясь из толпы отдыхающих своими голодными глазами, мы стояли в очереди, как и все, с подносом.
— Двойную гречку, пожалуйста! — попросил я подозрительно покосившуюся на меня женщину-раздатчицу. — И котлету!
При слове «котлета» женщина расслабилась. Значит, клиент платежеспособен и не будет пытаться ничего стащить.
Со следующим хиппи, стоящим через человека от меня, она была уже не в меру строга.
— Тройной рис, — просит он. — А полейте, пожалуйста, подливкой от мяса, а?
— Еще чего! — громко возмущается раздатчица. — Вот возьми мясо, тогда и полью!
Пока народ оборачивается на шум, я должен закопать котлету в гречку и с честным лицом оплатить лишь копейки за двойную порцию гарнира и компот.
Но предательская котлета крупна и совершенно не желает закапываться. Ее вкусные бока продолжают торчать из-под гречки. Паника! До кассы всего два человека!
Не знаю, что на меня нашло. В отчаянии, пригнувшись, я схватил котлету и сунул ее в рот. Действительно крупна. Бешено ворочая челюстями, я пытался проглотить котлету, но тут раздался визг кассирши.
Меня застигли врасплох. С куском котлеты, торчащей изо рта, я бросился наутек.
Черт! Позавтракал, конечно, но в нижнюю столовую мне вряд ли доведется вернуться в этом году. Ничего, если будет нужно, схожу в верхнюю. Оттуда, правда, сбежать сложнее, зато ништяков больше.
Симеиз прекрасен. Потрясающая приморская архитектура, даже заросшая виноградом и алычой, опутанная лианами, не может спрятаться от моих восхищенных глаз. Стоп, нет, алыча сейчас важнее!
Все расслабленные, ногами шаркают. Выражение лица поголовно подчеркнуто отстраненное — отстаньте, я отдыхаю! Нарядные все, кто во что горазд. Мужчины в очках, как у Сильвестра Сталлоне, в спортивном. На шеях цепи и гигантские кресты, на спутницах шляпы и каблуки. Страна голодает, а бандиты ликуют на курортах. И хиппи. Больше никого нет — незначительная прослойка имеющих родственников в этих краях, наверное. Самые богатые и самые нищие слои страны отдыхают на одном курорте. С ума можно сойти.
Опять купались, загорали. День пролетел легко и плотно, каждый кусочек наших тел просолился, пропитался влажным воздухом, подкоптился солнцем.
Единственное — дико расстроило, что вечером абсолютно убитые наркотой и алкоголем хиппаны из лагеря «Смачно Сплюнув» начали бузить. Уроды принялись в каких-то девчонок кидать сверху камнями! Проблема была в том, что, когда мы снизу им заорали, они, не разобравшись, начали и в нас кидать тоже. Слава богу, не попали ни в девчонок, ни в нас. Думаю, мы чувствовали приблизительно то же, что испытывали осаждающие Мангупскую крепость турки. Мы с Бобом полезли бить им морды, но не пришлось, усмирили. Причем люди-то все вроде нормальные: Муха, Ося, Лурье. Впрочем, нет, Лурье абсолютно ненормален.
Узнал, что в Симеизе стояли Доброволец с Ренаткой, но ушли буквально вот-вот на плато, а потом на Мангуп собирались. И Немет, наверное, туда пошел. Ну что за хрень?! Какого меня понесло в Алушту? Хотя кто мог знать?
Пошел за хворостом и напоролся на веселый лагерь новосибирских. Они как раз доварили «молоко» и категорически не согласились отпустить меня без дегустации. Я особо не отказывался и остался у них. Появилась гитара, и полились сибирские напевы — Летов, Янка, «Калинов мост». «Молоко» вперло, стало совсем весело, идти куда-либо расхотелось окончательно.
Потом девушка с невероятным именем Бэлла затащила меня в свою палатку, стащила шорты и, несмотря на мои вялые протесты, жестко изнасиловала.
Господи, я даже не помню, как она выглядит.
Надо как-то поосторожнее с этой свободной любовью все-таки.

3 августа, понедельник

Познакомился с забавными московскими девицами — Ленкой Фадеевой и Ольгой Балабановой. Хиппушки-лапушки, Фадеева вообще прелесть. Балабанова прикольная, но рыжая, а рыжим я особо не доверяю. Стоят неподалеку, из тусовки почти никого не знают, вдвоем приехали. Как-то незаметно подружились, вместе купались, загорали. Даже сфотографироваться умудрились. Дядя Володя, фотограф-нудист, увидев голых нас, предложил немедленно сделать снимок на память. Мы согласились, но вспотевшего дядю Володю ждало разочарование — все, кроме меня, оделись. И девчонки, и даже Боб. Так что на карточке будет группа приличных людей и голый я.
Во время купания потерял любимую резиночку для волос. Так расстроился, что тут же построил по росту народ и заставил всех нырять и искать. Особенно Фадееву, ведь это из-за наших игрищ в воде резинка и потерялась.
Не нашли.
В качестве альтернативы килькам в томате решил добыть свежей рыбы. Из скрепки сделал крючок, прицепил к нитке, нацепил мидию, и понеслось. Ну, понеслось — сказано громко, на самом деле рыбалка случилась так себе. Нитку кто-то снизу постоянно дергал, но подсечь я никак не мог. Мидия размокала и со скрепки регулярно исчезала. Пришлось идти на поклон к цивильным соседям по склону и вымаливать крючок. С ним дело пошло куда лучше: мидия держалась; правда, момент, когда рыба заглатывает крючок, увидеть не удавалось, а идти за поплавком и грузилом к соседям уж точно было впадлу. Отобрал у Боба маску и стал ловить весьма оригинальным способом: опускал голову в воду, ждал, пока рыба схватит крючок, и дергал. Воды нахлебался, но родину не посрамил — наловил с десяток рыб. Боб заявил, что рыбы эти называются «собаки» и «коровы» и есть их нельзя, потому что они ядовитые. Ну и хорошо, нам с Танькой больше досталось, уха получилась обалденная, хотя мы тоже терзались сомненьями. Верка с Бобом довольствовались кильками и ждали, пока мы помрем. Не дождались.

4 августа, вторник

Всё, надоело здесь, завтра пойду на Мангуп, через Ай-Петринское плато, по всей вероятности. Да и погода сегодня способствует мыслям о моем уютном гроте — весь день дует сильный ветер, деревья гнутся, штормит.
До вечера сидели у костерка и болтали. Я ностальгически рассказывал о былых симеизских тусовках. О прошлом лете и впрямь можно ностальгировать — столько было прекрасных историй и приключений.
Одни акулы чего стоят.
...Лежим, помню, загораем. Федя Летуновский, кажется, читает вслух газету.
— «Из Ялтинского аквариума из-за халатности работников в море вырвались опасные хищники — касатка и серая акула».
— Ни фига себе! — загудел народ. — Тут же рядом, а ну как приплывут!
Посмеялись и забыли.
Вдруг через полчаса слышим — кто-то из хиппов кричит: «Дельфины, дельфины! Поплыли к ним!» И направляется к режущему поверхность плавнику.
— Дельфины? — забеспокоились сердобольные мы. — Какие, на фиг, дельфины, вдруг акула, вылезай!
— Какая акула в Черном море, это дельфин! — орет бесстрашный хиппи, радостно приближаясь к наводящему ужас плавнику.
Мы пережили немало неприятных минут, срывая глотку в крике и уговаривая несчастного вернуться. Вняв наконец нашим мольбам, он шустро залез на камень и сидел там минут тридцать, пока плавник не ушел к горизонту.
Я так до сих пор и не уверен, что это была не акула.
Кирюша Фролов — Казя-Базя, — кстати, в прошлом году меня официально объявил хиппи. Повстречав на узкой симеизской дорожке, он внимательно осмотрел меня: этническая рубашка, уже полусерьезный, выгоревший на солнце, распущенный хайр, вальяжная походка и свободный взгляд. Повернувшись к хиппанам, авторитетный Кирюша молвил:
— Вот, смотрите на Авраменко. Именно так и должен выглядеть настоящий русский хиппи.
Он единственный, кто называет меня не Ринго, а по фамилии. И, кажется, единственный, кто ее знает.
На «Смачно Сплюнув» тогда было весело. Народ в лагере подобрался чрезвычайно вменяемый, добрый и странный. Всем лагерем сдавали сперму в дорогу какой-то герле. Дичь, конечно, но ей кто-то сказал, что если во время беременности пить сперму, то ребенок родится гением, а герла была как раз сильно беременна. Весь хипповский лагерь выстроился в круг и занялся мастурбацией. Собрав банку, счастливую девушку отправили на трассу и принялись хором осуждать не участвовавших в акции, в том числе и меня. Неловко выбиваться из коллектива, но акт коллективной мастурбации с участием исключительно мужчин вызывал у меня тошноту и отвращение. После этого за мной почему-то закрепилась слава чуть ли не девственника. Пришлось, чтобы эта дурацкая слава перестала меня преследовать, демонстративно крутить отношения сразу с несколькими герлицами. Стыдно даже немного.
Места у громадного камня, у которого и располагался «Смачно Сплюнув», хватало всем. Спали все вперемежку, особняком никто не держался, почти коммуна. Днем шарились по городу в поисках пропитания, купались на камнях, смущая бесстыжими голыми задами обывателей, ловили рыбу. Вечером все собирались у костра, варили мидии и «молоко», играли на гитаре, пели «Выход», «Инструкцию по выживанию» и Умку. Все были равны, и даже самые пафосные московские тусовщики ничем не выделялись из общей счастливой хипповской тусовки...
Верка с Бобом со вчерашнего вечера орут друг на друга, расходиться хотят. Достали друг друга невероятно, но на Мангуп с нами собираются.
Приехали Яшка Карлсон с Алькой. Алька красивая.

5 августа, среда

Один из самых идиотских дней за все лето. Запомнится, уверен, надолго.
На Мангуп решили идти через Ай-Петринское плато, хотя никто там раньше не был и тропы не знает. При этом все сделали умные лица и с уверенностью в глазах выдвинулись в поисках тропы.
У Боба огромадный и тяжеленный рюкзак, из-за которого мы останавливались через каждые сто метров. В результате, несмотря на то что выдвинулись в десять, в полдень мы всего лишь вышли к трассе Ялта-Севастополь и уселись на остановке «Голубой залив». Дабы облегчить рюкзак, съели несколько банок консервов запасливого Боба. Одна банка называлась «Кукумария с мясом». Дрянь невероятная, а главное, никто из нас понятия не имеет, что такое «кукумария».
Вопрос о поиске тропы на плато после консервного обеда рассосался как-то сам собой, а тут и автобус на Ялту подошел. Сели мы в него и приехали... в Симеиз. На хрена мы тащились в Голубой залив, никто так и не понял. Матеря Боба, отдали кондуктору по 14 купонов с носа, до Ливадии никто слова не проронил. Там сели в автобус до водопада Учан-Су. И пошли пешком. Боб с Веркой, естественно, отставали, приходилось ждать, зависать. Долго ли, коротко ли, но к восьми мы были за семь километров до перепала. И это при том, что, по самым моим пессимистичным вчерашним прикидкам, в это время мы уже должны были жечь костры на плато Ай-Петри!
Темнеет, сосны огромные, таблички везде стоят: «Осторожно, энцефалитный клещ!» — страшно. Машин практически нет, раз в час пронесется что-нибудь, не останавливаясь, и наступает тишина. Когда внизу зашумел очередной мотор, я встал посреди дороги и растопырил руки. «Жигуль» зеленый, спасибо, что не переехал, остановился.
Спрашиваем, далеко ли еще до Ай-Петри идти.
И тут он нам, измотанным и пропотевшим, готовым разорвать любого на клочки, сообщает, что это трасса вовсе не на Бахчисарай, что этот перевал вообще другой и что никакого села Соколиное здесь никогда не было. «Жигуль» уезжает, а мы остаемся, кто в прострации, кто в истеричном хохоте. Верка разрыдалась и врезала Бобу по шее. Исследовав карту, мы пришли к выводу, что раз это не Ай-Петри, то мы случайно свернули на Роман-Кош, самую высокую гору в Крыму.
За спорами, что делать дальше — ставить палатку в лесу с клещами или идти вниз, — застопили еще одну машину. Каково же было наше изумление, когда мы узнали, что мы идем абсолютно верно! К тому же добрый самаритянин, осыпаемый нашими благодарностями, запихал нас в свой разбитый «москвичонок» с ящиками яблок и груш и повез! Проезжая Соколиное, я высунулся из окна поглазеть на родник и увидел знакомый зеленый «жигуль», у которого стоял дезинформатор и тупо, с крайне истерическим выражением лица, пялился в карту.

6 августа, четверг

Открыв глаза, некоторое время не мог понять, где я. Запотевшие ветки в каплях воды, небо в тумане, и вдруг мне в лоб что-то как даст! Вскочил с криком, готовый задешево жизнь не продать, и вспомнил. Мы вчера умудрились аж до Куйбышево доехать, а там просто рухнули спать в яблоневом саду. Ночью выпала обильная роса, и мы накрылись полиэтиленом. А в лоб мне яблоком упавшим заехало. Ньютон, блин.
Повалялись в ожидании солнца, съеженные, как утренние ящерицы, покурили.
Мы с Львенком пошли в село за хлебом. Где-то в горах, видимо на полигоне, гулко стреляли, и по возвращении мы просто вынуждены были прогнать телегу о том, что началась война с Китаем. Верка поверила, принялась причитать и рассуждать о необходимости вот прям сейчас бросить все и идти воевать.
Размявшись, встали и пошли. Не на войну, конечно, а дальше, на Мангуп. Боб с Веркой нашу процессию изрядно тормозили, часто отдыхали и вечно переругивались. До озера ползли часа два, мы с Танюхой не выдержали и ломанулись вперед, оставляя Бобу на дороге метки из веток и шишек.
Дома, на Мангупе, были уже около четырех. Рома, как и следовало ожидать, оставил в гроте страшный срач. Спасибо, никто и не сомневался в его чистоплотности.
На Мангупе почти пусто. Остались только Ленка, Янка, Сова, Донна и кучка балаклавских панков. И этот дебил, который: «О! А вы знаете первое олдовое стихотворение Волнистого?

Хиппи волосатые бродят по вокзалу.
Ништяки сшибают в полутемных залах.
Ништяки собрали и па флэт свалили.
Ништяки сожрали, так и дальше жили.
Панки с ирокезами бродят по вокзалу.
Ништяки сшибают в полутемных залах.
Ништяков уж нету, хиппи всё сожрали.
Панки разозлились, стены обосрали».

Ну не придурок?
Симеиз просто трясло от этого идиота. Раз по пять он подходил к каждому и говорил: «О!»
В конце концов, его там просто матюгами гонять начали, вместе с его Волнистым, дай бог ему здоровья... Со мной и Бобом едва удар не сделался, когда мы его увидели. Всерьез начали обсуждать, не скинуть ли его с Соснового, но он тут же вечером уехал. Непонимание, наверное, почувствовал.

7 августа, пятница

Спал ночью великолепно, как дома. Хотя почему «как», Мангуп для меня и есть дом родной.
Сегодня день рождения у Ника Рок-н-ролла, 32 дядьке. Вот бы сюда его, а впрочем, нет, не надо, здешняя чувственная аура не примет. В отвязный Симеиз, наверное, чтоб протрясло всех как следует.
...Пару-тройку лет назад я попал на его квартирник, никогда не забуду. Флэт был большой, но не рядом, где-то на Коломенской, кажется. Типовая девятиэтажка, символическая плата за вход, толпа проверенных людей, никого случайного, исключительно знакомые лица. Флэт был подготовлен к концерту по всем правилам организации подобных мероприятий. Из большой комнаты вынесли все вещи, из непередвигаемых шкафов эвакуировали мелочевку. Свои-то люди свои, но вводить в соблазн тусовочный народ открыто лежащими ценными вещами не принято было никогда. Кухня традиционно превратилась в курилку и рюмочную, но ненадолго. Как только на пятачке свободного пространства у окна появился Ник Рок-н-ролл, комната полностью наполнилась людьми, дымом и запахом портвейна.
Выступал Николай Францевич люто. Уже после первой песни содрал с себя рубашку, мгновенно превратив ее в лоскуты, кинул в окно. Потом в окно полез и сам, взгромоздился на подоконник, выкрикивая свою правду, потом оказался уже за стеклом, на улице! Пятый этаж, но мы сидели как вкопанные, понимая, что это часть действа, не нам прерывать этого человека. Вернувшись в комнату, Ник спел еще несколько песен. Слушать его было удивительно. И страшно, порой смешно, жутко. Я в первом ряду, на полу, ошарашен натиском, Рок-н-ролл в дециметре, орет прямо мне в лицо, брызжет слюной. Выхватывает у кого-то вино, глотает, курит, захлебывается дымом и алкоголем, из ниоткуда выхватывает лезвие и режет себе вены. Потом другую руку, с хрустом чиркает по груди. Кровь, ужас, охи из сидящей с округленными глазами толпы. Снова окно, стекла в крови, пол в крови, о, а вот и я в крови — Коля без сил падает прямо на меня. Натужно дышит несколько секунд, встает, концерт окончен. Потрясение, которое я испытал, невозможно описать словами, даже пытаться не буду. Весь в крови Рок-н-ролла, я ошарашенный поехал тусоваться к кому-то на флэт и пару дней после этого был «героем» — чуваком, на которого упал сам Ник Рок-н-ролл...
К вечеру приехал Доброволец аж с тремя Наташками. Также выяснилось, что на Сосновом ныкаются две клевые герлы киевские, Журавка и... не помню, как вторую зовут. Ромашка, как оказалось, тоже не уехал. Увидел меня, обрадовался:
— Ринго, а помнишь, ты рассказывал про «Белое братство»?
— Конечно. Я этих мракобесов еще долго помнить буду!
— Так они здесь, на Мангупе! Точнее, один. Вчера пришел, ходит, всех загружает. Мы ему сказали, что у нас есть колдун, любитель поубивать «белых братьев», но он не верит, смеется. Так что ты вовремя приехал.
Поразмыслив, я попросил Ромашку сходить к этому проповеднику в Мустанговую и невзначай сообщить, что я приехал. А я подойду через полчасика.
Быстро распустил и расчесал выгоревшие волосы, расстегнул рубаху, поправил на груди все амулеты. Сделал через все лицо крест сажей. На можжевеловом посохе ножом вырезал шесть зарубок. И, репетируя на ходу грозные гримасы, побрел в Мустанговую.
Ромашка сидел на пороге пещеры и уплетал баранки. Рядом расположился вполне безобидный на вид парень лет восемнадцати. С длинными волосами, в хайратнике и белой холщовой рубахе.
— Мир вам, — поздоровался я. — О, новенький. А я как раз дозор несу. Кто таков, откуда?
— Из Киева я, Михаил, — отрапортовал парень. — Баранок хочешь?
Я присел, от баранок, естественно, не отказался. Но менее строгим не стал:
— Какой веры будешь, приезжий?
— Самой истинной, настоящей веры я, — воодушевился Михаил. — Скоро в мире воцарится Зверь, я пришел к вам рассказать о нем, указать путь к спасению.
Ромашка театрально закатил глаза и тихонечко принялся распихивать баранки по карманам.
— А не из «белых братьев» ли ты будешь, сектант? — вкрадчиво спросил я и взял в руки посох.
Михаил опасливо покосился на меня и отодвинулся чуть в сторону.
Я вытащил ножик.
— А я тебя предупреждал, — сдерживая смех, подал голос Ромашка.
Стараясь не делать резких движений, я принялся ковырять на посохе зарубку.
— Из «Великого Белого братства» я, это так... — сдавленно сказал Миша. — А что это ты делаешь?
— Зарубку ставлю. Ты у меня седьмой будешь.
— Се... седьмой буду что?
— Сейчас узнаешь, — пытаясь не расхохотаться, сказал я. — Пошли.
— Куда?! Я никуда не пойду!!!
— Пойдешь. У нас тут обрыв есть специальный. Там все поймешь. Или покаешься сейчас в бесовщине, или... будешь седьмым. Впрочем, я зарубку уже сделал, так что без вариантов, пошли.
— Я, это, я, ребят, вы чего, не шутите так, это, я сам пошутил, я можно пойду, мне ехать надо...
Собрался и убежал «белый брат» минуты за три. С шумом скатился по Мужской тропе, только его и видели.
Изгнали беса. И баранок поели.

8 августа, суббота

Я не знаю, что это было. У меня не укладывается в голове то, что произошло. Никак.
Утром я решил пошляться по Сосновому, пособирал немного травок — лимонника, душицы. Попытался поискать неразведанные нычки, но надо признать, безрезультатно. Нового ничего не нашел, зато решил слазить в одну, давно примеченную мной пещеру. Она на отвесном обрыве, метров пятнадцать по скале вниз, блин, а у меня ни веревки, ничего. Но полез.
Сначала казалось легко, но потом начались неприятности. Сверху не разглядеть, выяснилось, что на этой отвесной стене не так уж много трещин и выступов для того, чтобы чувствовать себя уверенным. Срывая ногти, стараясь не делать резких и непродуманных движений, тщательно прощупывая каждый камень, я все-таки докарабкался до пещерки. С дрожащими ногами и руками, со сбитыми пальцами и, наверное, с парой седых волос.
Пещерка оказалась естественной, небольшой, для одного сидящего человека, с рыхлым карстом. Теоретически, подумал я, если денек подолбить, решить проблему спуска и подъема, то вполне можно здесь прятаться — никто залезть сюда не сможет, да и в голову никому не придет, что тут можно прятаться. Высота невероятная — голова кружится, до земли метров семьдесят, не меньше.
Немного поломав карст и расширив пещеру настолько, что стало возможным даже поворачиваться, я принялся аккуратно скидывать вниз камни. Жилых гротов здесь точно нет, но камни на всякий случай я отбрасывал как можно дальше. И вот, вытаскивая один из последних кусков карста, я неловко повернулся и... полетел вниз.
То есть сначала я поехал, животом к скале, отчаянно пытаясь схватиться хоть за что-нибудь — за чахлые кустики, за выступы. Нога уткнулась в камень, меня отбросило, развернуло, и всё. Ощущение свободного полета я помню лишь на какую-то долю секунды.
Мне снился очень странный сон, непонятные голоса. Снилось, что меня окутали облака, такие же, как призрак Георгий, что я на небе, встречаю закат. Что облака живые, я с ними разговариваю, что-то спрашиваю...
Не знаю, сколько я был без сознания, не знаю. Очнулся я спокойно, как будто действительно только что проснулся. Открыл глаза. Надо мной возвышалась скала.
Вершины, скрытой макушками деревьев, я не видел. Надо было попытаться встать, но я боялся. Боялся, что не сумею пошевелиться, что смогу только моргать. Я не чувствовал никакой боли, понимал, что, скорее всего, я полностью парализован, что буду лежать здесь долго, пока ночные животные не придут, не выпьют мои глаза, не съедят меня заживо. Никто не будет меня искать сегодня: человек, ушедший на день, никому ничего не сказав, здесь норма. Случайно сюда забрести тоже никто не может, слишком уж отдаленный уголок. В лучшем случае то, что от меня останется, найдут дня через два. Если, падая с Самшитки в Хосте, я понимал, что, скорее всего, выживу, ведь падение существенно смягчали ветки и лианы, то здесь шансов отделаться, как тогда, легким испугом, не было никаких. Семьдесят, ну шестьдесят метров свободного полета, падение на камни, я даже не должен моргать.
Собрав все мужество, не надеясь на успех, я попытался поднять руку. Получилось. Не веря, я пошевелил ногой. Попробовал встать. И встал. Ничего не болело. Спина цела. На мне ни одной царапины, кроме старых и тех, что образовались во время спуска к пещерке.
Этого не могло быть. Но это было.
Я прильнул к скале и посмотрел вверх. Практически ни одного выступа, за которые я, в бессознательном состоянии, мог бы зацепиться. Ни одной сломанной ветки, на которой я мог бы повиснуть. Но я не мог упасть с высоты восемнадцати этажного дома и не получить никаких повреждений, это просто невозможно!
Нащупав в кармане пачку «Ватры», я закурил. Руки дрожали. Голова отказывалась работать. Вспомнились говорящие облака из моего беспамятства. Попытался анализировать. Голоса были. Может, меня кто-то подхватил, потом положил и побежал за помощью? Но человека, поймавшего меня, просто раздавило бы насмерть! Отпадает. Никакого логического объяснения произошедшему не было. Оставалось думать об одном — меня спасли какие-то неземные силы. И скорее всего, это сделали люди, или кто там, из таинственного «дирижабля». Наверное, пролетали в этот момент над Сосновым, увидели летящего меня и спасли. Эта версия объясняет и мою живучесть, и таинственные голоса.
Или все-таки это сделал Георгий, мангупский дух, в которого я сам уже почти поверил? Но подумать о том, что это он помог мне приземлиться невредимым, поверить в это мне даже сложнее, чем в инопланетян.
Выкурив без перерыва сигарет пять, я пошел в направлении проволочного спуска. Неподалеку в гроте сидели панки и варили «молоко». Вздрогнув при моем появлении, они хором шумно вздохнули.
— Ринго, ты откуда взялся?
— Оттуда, — я честно ткнул пальцем в небо.
— Не, серьезно, ты же мимо не проходил, мы тут с утра варим. Там спуск, что ли, есть неизвестный? «Манагуа» почти готово, кстати, будешь?
— Не, спасибо. Пойду я.
Забрался по проволоке, вернулся на исходную. Сумка лежит, как лежала, всё на месте. Лег на живот, посмотрел вниз. Непонятно.
Посмотрел на место падения со стороны, убедился, что ни сползти, ни выжить я там не мог. Деревья к скале не примыкают.
«Дирижабль», больше некому. Или Георгий.
Занес в грот травки, развесил сушиться.
— Где шлялся? — равнодушно спросила Львенок.
— Да так, травки собирал. А вот скажи мне, если бы тебе кто-то рассказал, что упал с Соснового, ты бы поверила?
— Вряд ли кто-то, упав с Соснового, смог бы что-нибудь кому-нибудь рассказать.
— Вот и я так думаю, — рассеянно пробормотал я. — Пошли в гости сходим...
В гости зашли к Добровольцу, там и Ромашка оказался. Посидели — покурили травы, персиков откушали, которые Наташка-сестра принесла. Меня немного отпустило. Делиться ни с кем не стал, слишком уж фантастическая история. Пришел бы переломанный, исцарапанный — поверили бы, но в беллетристику с инопланетянами и привидениями я бы и сам не поверил.
Вечером уже вместе вылезли, погуляли по Дырявому, посидели на Кухне (вчера, оказывается, Фитиль Севастопольский приехал!), попили чайку.

9 августа, воскресенье

Боб с Веркой вроде бы совсем помирились. Ну и слава Богу.
Утром, как и всегда, проснулся от солнечного пекла, часов в девять. Вспомнил вчерашнее, поразмыслил, не могло ли это вообще быть сном. Но, посмотрев на сбитые ногти, понял: нет, к сожалению, это был не сон. Сразу захотелось жить, петь, радоваться ворчащим соседям, самому натаскать воды, принести дров, перевернуть планету. На родинке умылся, побрился даже, чего-то пожевали с чаем. Потянуло на эпистолярный жанр, и я сел писать письма. Светле, Машке Шлеевой, Тане в Зеленоград. Вот Таня-то удивится: то ни слуху ни духу, а тут — целое письмо. Потом записал вчерашние события — вечером не мог, трясло все-таки. Едва дописал — начался стрём. Низко-низко пролетел голубой вертолет; наверное, и грот заметил. Все белье, которое сушилось на ветвях, попадало, поднялась неимоверная пыль, а в почти вскипевшую воду шлепнулась горсть пепла. Если это не тот волшебник, что в голубом вертолете прилетел кино забесплатно показывать, то надо быть предельно осторожными. Надев цивильное, я пошел прогуляться, посмотреть. Как я и думал, в вертолете оказались не менты, а туристы. Да не простые — немецкие. Галдят, восхищаются. Экскурсовода нет, только затюканная молоденькая переводчица пытается из себя что-то выдавить. Дождавшись, пока на меня обратят внимание, я скромно предложил показать ближайшие красоты пещерного города. С плато, где приземлился вертолет, сразу отвел их к базилике, потом к дворцу. На вопрос: «А что там дальше?» — махнул рукой, ничего, мол. Еще чего, поведу я их к археологам, как же. Перехватят, чего доброго. Отвел на мыс Дырявый. Показал всё, рассказал несколько кровавых душераздирающих историй. Немцы остались в восторге.
— Дас ист фантастиш! — кричат. Смешные.
Переводчица, когда я их вернул к вертолету, тоже рассыпалась в благодарностях:
— Спасибо тебе, парень. Что бы я без тебя делала, не знаю. Я бы, может, и соврала им с три короба, но эти фрицы подкованные, с путеводителем. Ты меня спас просто. Попроси у них что-нибудь, они довольные, дадут.
— А что просить?
— Ну, не знаю. Денег не проси — жадные. Жвачку попроси.
— Зачем мне жвачка? Мне жрачка нужна, а не жвачка, сигареты...
— О, мысль! Смолят они много, сигареты есть.
Переводчица подошла к немцам и, показывая на меня, что-то принялась объяснять. Немцы тут же зацокали языками, закивали головами и замахали мне руками. Один нырнул в вертолет и вскоре появился... с пятью пачками «Кэмэла» в руках!
— Ого! — Я чуть не умер от восторга. — Данке шон!
Немцы снова зашумели, сфотографировали меня и полезли в вертолет.
— Я им сказала, что ты здесь живешь, в этих пещерах, что голодаешь и страшно любишь курить. Они в шоке. Видишь, сколько сигарет дали, растрогались. А ты местный?
— Я здесь живу, в пещере. Вы правду сказали.
Переводчица хмыкнула, еще раз поблагодарила и, пригибаясь, как в кино, побежала к вертолету, уже готовому к взлету. Мне в лицо полетела пыль с сеном, и я пошел прочь, от греха подальше. На ходу вскрыл пачку. Сигареты оказались «солдатскими», без фильтра, вкусные невероятно! Слабенькие, конечно, против нашего табака и «Ватры», но вкусные.
Народ обалдел. К вечеру пять пачек закончились, ибо слухи о невиданном богатстве разнеслись по Мангупу моментально. Люди стекались на курево — не с пустыми руками, конечно, благодаря чему вечер закончился не просто тепло, но и сытно.
Собирался в Симфер завтра поехать, но обломался — лень. Лучше в Терновку с Львенком сходим за хлебом и персиками. Верка дала полтинник!

10 августа, понедельник

Жизнь прекрасна и великолепна – мы в Мангупе, светит солнце, стоит неимоверная жара. Все хорошо, но настроение почему-то не очень
На дороге у сада стояла поливальная машина. Угрюмый селянин закачивал в сады воду, поэтому завтрак ненавистными, но сытными персиками пришлось отложить. Зато в поселке поели слив, собрали последние вишенки. В магазине купили восемь буханок черного хлеба по пятерке и две банки тыквенной икры. Одну сожрали с хлебом почти сразу, в персиковом саду. Долго, час, наверное, лежали, приходили в себя, потом неохотно нарвали персиков с собой. Боженька над нами сжалился: по такой жаре и с полными желудками мы, конечно, шли бы до Мангупа очень долго, но на дороге тут же поймали «Волгу». Водитель милостиво напоил нас квасом и подвез до самой горы. Поднялись быстро — Львенок за время, проведенное со мной, научилась довольно прилично ходить и уже не плетется, как сонная черепаха.
На Кухне встретил Добровольца, и мы побрели на Дырявый. На раскопе за Цитаделью разговорились с археологами о Мангупе. В итоге чуть с ними не поругались, как это обычно бывает. Мы обвиняли их в гробокопательстве и непочтении к предкам, а они нас — в эксплуатации не по назначению памятника истории. А то, что мы не мусорим, отмываем от надписей пещеры и отчасти способствуем развитию туризма, им доказать не удалось. Все остались при своих, поджав губы. Мы пошли в Тюрьму. Там был обнаружен незнакомый чел по имени Петя с гитарой. Пригласили его в гости и тут же в гости и пошли — а чего откладывать-то? Доброволец из Теплой еще утром перебрался в Харьковскую, к нему и пошли. Две Наташки вчера утром укатили в Севастополь и до сих пор не вернулись, а третья вообще свалила. Что-то долго их нет. Надеюсь, вписались у Аленки, с которой я в Кениге познакомился, я им телефон дал.
У Андрюши гостили мы долго, Ромашка пришел, Наташка, Львенок. Пели, смеялись, отдыхали...

11 августа, вторник

Сегодняшний день был один из тех дней, которые потом долго вспоминаешь с удовольствием. Дурачились, просто от нечего делать устроили себе детский утренник. Вымазали Добровольца сажей и разрисовали зубной пастой. Получился замечательный негр в очках. Из меня тоже придурка сделали — повесили на шею кость, а на пояс консервные банки.
Вскоре прибыл Боб и заговорщицки сообщил, что они с Юлькой-археологичкой нашли новую пещеру. Ни секунды Бобу не доверяя, мы все же пошли смотреть. «Пещерой» оказалась дыра неподалеку от Жопы Мангупа, уходящая не то чтобы очень глубоко. Однозначно решить, естественная дыра или рукотворная, мы не смогли и просто принялись разгребать камни и землю. Вскоре появились и первые находки — несколько пустых бутылок и железный рубль «20 лет Победы».
— Ну чё, Боб, не иначе, мы нашли мангупские сокровища! — ржали мы.
— Подождите! — не сдавался разгоряченный Боб. — Вот, я еще что-то нашел!
И достал забитый землей ботинок.
На этом раскопки было решено прекратить ввиду их явной бесперспективности. К тому же неожиданно прибыл летучий отряд урлы из Залесного в количестве трех человек. Ввязываться в драку мы благоразумно не стали, побить-то побили бы их, но людям здесь жить еще, придут потом всей деревней, и всем настанет апокалипсис. К тому же гопники настолько охренели от нашего вида — я в банках и с костью, негр Доброволец и перемазанные в земле Боб с Юлькой, — что всего лишь отобрали у меня можжевеловый посох и ушли дальше — искать какого-то хиппа, якобы упершего у них вещи. Под их описание никто из мангупцев не попадал, так что мы дергаться не стали. Да, одного из урелов я признал. Именно этот великовозрастный придурок на велике подкатил к нам в прошлом году, он и начал заваруху, в которой нас с Солидолом побили. Он в той же дурацкой кепке с надписью «Валера». Мы осторожно пошли за ними. На Кухне они посидели, походили и свалили, к счастью. Герлы, там живущие, а больше всех Натаха Сладкоежка, стреманулись страшно, в мгновение ока собрали шмотники и мигрировали на Новую Кухню, справедливо опасаясь, что гопота может ночью вернуться. Мы их проводили и снова завалились к Добровольцу, наварили хавчика, поиграли на гитаре, попели. Стояла чудная и ясная ночь. Середина августа, начались метеоритные дожди. Красота необыкновенная, желания загадывать не успеваешь — столько ярких полосок вспыхивает в секунду. Чего загадывал? Да чушь обычную, романтическую... Чтоб Мангуп отдали честным хиппи, чтоб остаться здесь навсегда, завести хозяйство — огороды там, животину всякую. Жить в мире, любви и согласии, оазисом благоразумия в сошедшей с ума стране...

12 августа, среда

Продрых сегодня долго, аж до одиннадцати, даже несмотря на адскую жару. Оглядел себя в зеркало и понял, что в самом преддверии девятнадцатилетия надо окончательно решать, бородатый я или выбритый. Растительность на лице — видимо, от питательной крымской среды — вымахала, как весенняя трава на компосте. Принял строгое решение — брить. В шмотнике разыскал забытый одноразовый станок, намылил физиономию и, щурясь от солнечных зайчиков в зеркале, сбрил и бороду, и усы. Весь перерезался, но стало легче, комфортнее и свежее. Помылся весь, даже воду греть не стал — я ж мужик, раз борода растет, ха-ха. Постирал хайр, собрал травы, упаковал кое-что. Завтра поеду в Симферополь отправлять посылки.
Вечер был почти точной копией вчерашнего — снова пели, пили чай, курили. Думали зарю встретить, но я свалил — вставать же рано.
К девчонкам керченским сегодня снова гости из Новоульяновка приходили. Принесли пива, травы и картофельного пюре. Надо признать, что картошка порадовала меня больше всего. Траву видеть уже не могу. Ленка на Янку дуется, говорит, что она возвращается к тому же, от чего бежала из своей Керчи, — к пьянству и блядству то есть. Новоульяновские, впрочем, нормальные парни, кажется, — не гопники уж точно.
А, сегодня еще Монах с Сашкой приехали. У них тоже посидел, попил чаю с конфетами и пряниками, вермишели с тушенкой навернул.
Но это раньше было, до вечера у Добровольца. От него я пошел домой и тут же заснул.

13 августа, четверг

В полдевятого вскочил, быстро собрался и побежал в Симферополь. На плато повстречал Баглая и Веронику. Баглай подарил пакован с травой, который я тут же заныкал, чтобы не тащить с собой в город. Всего за восемь минут скатился по Мужской тропе и почесал в обход Залесного, заодно яблок надербанил. В Танковом по привычке обожрался персиками (сколько же можно?!), с собой набрал немного. У «Сирени» переоделся в цивильное, шорты драные и рубаху снял, надел чистые клеша и рубашку. А то в мангупском виде я по Симфу и трех шагов не пройду — либо менты заберут, либо гопники череп расколют.
На электричку еле успел, замешкался чего-то. Бегу, а ноги ватные, еще и в свои пластмассовые кеды стельки забыл положить. Высунув язык вскочил в вагон и чертыхался потом — поезд стоял минут десять. Одна дверь в вагоне не закрывалась, а народ на станциях все прибывал и прибывал, впихивая свои котомки, потные тела и прочий скарб. Казалось, уже невозможно — нет места, сейчас люди начнут умирать от невыносимой жары и духоты. Но вот, гляди-ка, Бахчисарай, и еще десять крестьян, лихо матерясь, оказываются в вагоне. Жертвой давки стала несчастная бахчисарайская же бабка, которая везла персики на продажу. Через пару минут балансирования бабка выронила ведро в открытую дверь и оставшуюся дорогу орала благим матом. Бабку и ведро жалко, а вот персики — нет. Ненавижу персики.
В Симфере приятно. Поменял какие-то оставшиеся деньги, отправил посылки, письма. Даже маме позвонил, попросил к 22-му числу прислать в долг 200 рублей, чтоб на следующие посылки хватило. Позвонил и Немету. Зашел к Ленке Бесчетновой в гости на улицу Менделеева. Оказалось, что она сейчас в Феодосии, а 23-го уже уезжает в Москву, так что 22-го уж точно будет у деда. Зайду.
Купил белого хлеба, саго, вермишла. Наелся мороженого.
Дорога обратно пролетела незаметно. Подсел какой-то солдатик. Дембель. Агрессивный поначалу, типа «где служил, а чё у тебя с волосами?». Потом понял, что никто его здесь пугаться не намерен, заинтересовался сразу, попросил рассказать про хиппи. Я рассказал от нечего делать. Парень посидел, помечтал вслух о странствиях, о Москве, о Прибалтике, о свободной любви и волшебном просветлении. Придет сегодня домой, нажрется водки, наутро устроится трактористом в МТС, и жизнь его на этом закончится. Ну, еще, пожалуй, даст он жизнь парочке потенциальных трактористов и испортит жизнь жене, с его характером это неизбежно. И чем черт не шутит, вдруг будет вспоминать иногда о том, что мог бы насрать на предначертанное ему будущее, поехать в столицу, ну в Киев на крайняк, обнаружить в себе внезапный талант, допустим, и прожить жизнь не под трактором, а под солнцем.
Под Сиренью надербанил кукурузы, без надежды помахал на дороге рукой, и вдруг — бац! — «жигуленок», подвез меня аж до самого Красного Мака. Не спеша, через кладбище, я поднялся на Мангуп. Зашел в Чебурашку, на Кухню. Приехали Костик Саратовский и Ромчик, а также Ваня Симферопольский. От Ромчиковой рожи даже настроение упало. Посидел у них минут пять и ушел к Добровольцу. Поели чего-то из привезенного, попили чаю. У Наташки завтра день рождения, я ей всю собранную кукурузу подарил. Подтянулся народ, принесли спирт «Роял». Пить не хотелось, больно ноги болели, но выпил, чего уж там. Когда перевалило за полночь, поздравил еще раз Наташку, оттаскал за уши. Ромашка изрядно напился и гнал что-то несусветное. Петя Кришнаит впервые в жизни выпил «молока» и наглухо вырубился.
Домой, в Рингушник, вернулся лишь к утру и рухнул обессиленный...

14 августа, пятница

Весь день еле ползал, так сильно ноги натер. Уехали две последние Наташки (а, нет, еще именинница Сладкоежка осталась) и с трудом оклемавшийся Петя Кришнаит.
Доброволец поехал их провожать. Боб с Веркой и Ромашка уезжают послезавтра. Сане скоро в Донецк надо. Керченские герлы тоже завтра уходят, а с ними, хочется надеяться, исчезнут и так надоевшие мангупцам тарахтящие мотоциклами новоульяновцы.
Ощутимо тянет осенью. Вечером становится прохладно, ночью уж совсем зябко. Дожди пока, к счастью, исключительно метеоритные, но не за горами и проливные. Вскорости следует, думаю, перебраться из грота в пещеру, там потеплее и посуше все же. Но это чуть позже, в сентябре, наверное, когда Мангуп окончательно освободится от археологов, туристов и основной массы волосатых.
Поспевает кизил, уже можно найти почти спелые ягодки. Фундук подходит тоже. Жалко, в окрестностях нет виноградников, урожай-то уже появляется. Полно яблок; кукуруза. А вот персики и сливы отходят, ну и хрен с ними, особенно с персиками.
Жить пока можно.
У Мужского родника наткнулся на группу странных людей.
— Здравствуйте, — сказала группа.
Я присмотрелся. Две женщины, пятеро мужчин, все семеро в очках. Одеты необычно — такое ощущение, что собирались на конференцию, но пришлось идти в поход. Рюкзаки небольшие — ненадолго, значит. Курят.
— И вам здравствуйте, — радушно поприветствовал я. — Сигареткой не угостите?
— Конечно.
— А можно две?
— Берите.
Я взял три, пробормотав слова искренней благодарности.
— Скажите, — почувствовав, что можно приступать к расспросам, начал мужик, явно бывший у них за главного. Очки у него были самые квадратные, борода наименее причесанная, а прикид наиболее странный. — Скажите, вы давно здесь, на Мангуп-Кале?
— А с какой целью интересуетесь? — Я решил набить цену.
— С чисто исследовательской. Так давно?
— Порядочно. И мне сигаретку дайте, пожалуйста, а то я те убрал далеко...
— А не видели ли вы здесь чего-нибудь странного?
Он еще не закончил задавать вопрос, а я уже понял, что выжму из этих людей всё. С трудом убрал с лица улыбку, глубоко затянулся сигаретой (надо ли говорить, что сигарета была «Космос»?) и вздохнул:
— Пожалуй, странностей здесь больше чем достаточно.
И ведь не соврал, черт возьми!
— Здесь сильнейшая энергетическая зона, — сказал я, искоса наблюдая за реакцией группы. Реакция была что надо, и я уверенно продолжил работать в правильно выбранном направлении. — По ночам здесь можно увидеть призрака!
В этот раз реакция, как ни странно, была прохладной.
— Нас это не интересует, — мягко прервал меня Квадратные Очки. — Байки вы оставьте для туристов.
Тут я искренне оскорбился:
— Байки?! Ничего себе байки! А вы поживите тут, посмотрите!
— Не кипятитесь, поживем и посмотрим. Скажите, больше ничего странного вы не видели?
— Больше ничего.
Обиженный я демонстративно засобирался.
Очкастые сгрудились и зашушукались. Общий настрой был явно нерадостный.
Ладно, так уж и быть.
— Только над Утюгом вечно какая-то хрень болтается, но вряд ли вам это интересно.
В точку! Они едва в пляс не пустились от радости, облепили меня со всех сторон, засыпали вопросами.
Как я и думал, странные люди оказались уфологами, откуда-то с восточной Украины. Отвел их в Кроватную, поселил. Рассказал честно, что видел, где видел. В момент рассказа, естественно, происходило кормление меня продуктами с Большой земли. К счастью, уфологи оказались людьми пьющими и привезли с собой одесского коньяку, поэтому трапеза была особенно приятной, а беседа весьма увлекательной. Перекусив и расспросив меня, они взялись за аппаратуру. Распаковали фотоаппарат с огромным объективом, подзорную трубу, кинокамеру, какие-то не поддающиеся описанию приборы, кучу бумаг с графиками.
— Крым — одна из самых привлекательных зон для визитов НЛО, а соответственно, для нас тоже, — рассказывал начальник, Петр. — Про Мангуп-Кале нам говорили давно, но выбраться в короткую экспедицию мы смогли только сейчас. Местные жители рассказывают, что в этом году активность интересующих нас объектов сильно возросла.
— А может, это и вправду военные какие-нибудь?
— Нет, исключено. Никогда никакие испытания не проводились бы в такой непосредственной близости от населенных пунктов. А уж если бы и проводились, то этих самых военных здесь было бы, как звездной пыли в хвосте кометы. — Петр посмотрел на меня и добавил: — То есть много.
— Понятно. А зачем они летают-то, что им нужно?
— Непонятно. Может, исследуют нас, любопытные. Мы ж для них с такими технологиями — как зверушки дикие...
Я осмотрел лохматого себя и вынужден был согласиться — вполне себе дикие.
— Еще один важный вопрос, м-м-м... Ринго... Не слышали ли вы о непосредственном контакте с пришельцами? Здесь или поблизости.
— Коньячку плесните еще, пожалуйста. Спасибо. Какой контакт, о чем вы? Да увидев маленького и зеленого человечка, любой бы сбежал куда подальше.
— Что за стереотипы, почему сразу маленького и зеленого? Они могут быть любыми! — взвился Петр. — Хотя, скорее всего, они гуманоиды. Две руки, две ноги, одна голова.
Я задумался. Может, Ромчика сдать уфологам — для опытов?
— Не, не было. Мы бы тут знали. Вот призраки — да...
— Призраки — это плод фантазии, их не бывает, — отрезал Петр.
Рассевшись на крепостной стене Цитадели, очкастая семерка погрузилась в наблюдение, а я, допив остатки коньяка, забрал подаренные мне печенье, крупу, хлеб и, прихрамывая, отправился спать.

15 августа, суббота

Ноги всё еще болят. Вчера у уфологов я выпросил помимо прочего и пластырь, должно стать полегче. В Кроватной их уже не оказалось. Тщательно убрав за собой, искатели пришельцев с утра полезли на Утюг, о чем мне поведала изысканным почерком написанная записка. Что ж, пусть им повезет!
Посомневавшись, не рвануть ли мне на Утюг за ними, принял решение — не рвануть. Хотя, если они пошли туда, может, они таки увидели «дирижабль»? Нет, вряд ли, они бы точно об этом написали...
А тут и Доброволец вернулся, привез с Чуфут-Кале Рому Муху. Вот уж кого не ожидал увидеть — обрадовался.
День пролетел незаметно — тут посидел, там полежал, вот и ночь. У Добровольца состряпали «пудинг». Не удалось как хотелось бы, но получилось вкусно
У археологов намечался на сегодня праздник, День караима, что ли, а заодно и посвящение в археологи. Но судя по полному отсутствию звуков со стороны их лагеря, праздник отчего-то не состоялся.
Львенок домой не пришла.
Ромчик, небось.
Хрен с ней.

16 августа, воскресенье

Пустой день какой-то. Уехали Боб с Веркой, Ромашка. На вопрос, где оставшаяся банка сгущенки, Боб вчера бодро заявил, что банку спрятал.
— А чё, — говорит, — там на всех мало, так вот я и решил вас развлечь и после своего отъезда.
Мы все в крик, естественно:
— Боб! Костя! Ты права такого не имеешь! Это же сгущенка, святое! С ней шутить нельзя, где она?
— А я ее закопал в землю, — говорит довольный Боб. — Здесь, в окрестностях благословенного Рингушника. Ищите — а найдете, представляете, какая радость будет! И мы уедем, двумя ртами меньше.
На все возмущенные вопли Костя отвечал своей фирменной ухмылкой, на просьбы дать хоть какую-нибудь подсказку загадочно молчал. Даже Верка не раскололась.
Негодяй, хрен же найдешь ее, а он говорит: на следующий год, мол, откопаем, если не найдете. Сволочь. Я еще при нем вчера облазил все кусты, но так ничего и не нашел. Сегодня тоже прошелся, но безрезультатно. Никаких следов свежевскопанной земли, ничего необычного. В гроте тоже, в закромах «холодильника» пусто, да и сыро там, сгниет банка быстро, и ценнейшая сгущенка может пропасть. Сдается мне, врет все Боб, сожрал он сгущенку — сожрал, поморщился и придумал эту не лишенную логики отмазку. Если мы не найдем сейчас, в следующем году, когда он приедет и мы — а мы такие — припрем его к стенке и потребуем откопать банку, он скажет, что забыл или что ее нашел кто-то другой. Точно сожрал.
Ромчик сегодня тоже свалил. По этому поводу я, конечно, не переживаю, но все равно грустнее стало. Львенок теперь обрыдается — ее он с собой не взял, естественно. И даже не попрощался с ней, как я понял. Она утром пришла, кстати, собрала шмотки и свалила к Сладкоежке, в женском обществе пожить. Обсудить свою несчастную женскую участь. А я предупреждал ее, что так и будет!
Надо что-то менять, застоялась обстановочка. Дни летят мимо, а я сижу тут, загораю, курю траву, пью «молоко», шатаюсь праздно. В Москву не хочется, делать там нечего, работы нет, времена смутные. Не буду думать об этом сегодня, подумаю об этом после дня рождения, благо он не за горами.
Вечером пили водку. Не люблю я се, гадость страшная, «молоко» куда вкуснее. Но опьянение приятное.

17 августа, понедельник

Утром проснулся — один! В гроте никого — тишина, никто не ноет, не скулит. Кайф! Поломал дров, натаскал воды, спокойно помылся. Сварил последний пакет перлового супа с крапивой. На запах, видимо, пришел Костик, покушали чинно. После обеда Костик улегся читать, а я принялся за уборку. Все собрал, разложил по карстовым полочкам, пол подмел, табак развесил сушиться. Красота!
Подумал о возможности сходить на пару дней на Челтер-Коба, но почти сразу же раздумал.
Днем с Костиком перетусовались в Харьковскую, где и сидели до вечера. Супа наварили, каши гороховой набодяжили, читали вслух. Ближе к вечеру нарисовались Юлька-археологичка с еще одной Юлькой-археологичкой, старой моей знакомой, я ее как-то весной в электричке в Москве встретил. Обрадовались, поболтали. Доброволец с Сережей отправились в Глубокий Яр на дербан за травой, а Муха уехал в Симф за «Детолактом». К вечеру парни не вернулись — зависли где-то, не иначе.
Юльки потащили нас к археологам на праздник, который наконец-то случился. К идейным врагам мы шли строго, но с тайной надеждой чем-нибудь поживиться. Праздник оказался весьма странным, похожим на мистифицированный детский утренник. Дебиловатого вида мужик, посвящая студентов в археологи, отчаянно пытался шутить, но не смешно было даже самим гробокопателям, не говоря уже о суровых нас.

18 августа, вторник

Обнаружил, что кончается мангупский лимонник. Взял бутылек с водой и побрел на Сосновый. Нарвал два пучка, чудом не выгоревших на лютом солнце. Долго колебался, и все-таки пошел к нычке, с которой свалился десять дней назад. Сел, ноги свесил. Прислушался к себе, но никаких подсказок или намеков не услышал. Перекрестился и полез вниз. Недолгий спуск дался на этот раз легче, но сердце перестало выпрыгивать, только когда я устроился, поджав ноги, в пещерке.
Несколько часов пролетели, как двадцать минут. Почти закатившееся солнце светило прямо в лицо, воды не уменьшилось в бутылке ни на каплю, ни одна самокрутка не была выкурена. У меня было смутное ощущение, что я знаю всё. То есть не всё, конечно, но чувство увеличившегося объема памяти присутствовало точно. Я знал, что мне что-то показали, но не мог вспомнить подробностей. Знание это не давало мне ничего, кроме уверенности, желания жить, нужности какой-то. Не знаю, как все это здесь работает, но никогда больше не скажу о Мангупе и на Мангупе слов «не может быть» и «не верю».
Все может быть. Верю. Знаю.
Легко вскарабкавшись наверх, я наполнил закатным воздухом легкие и заорал как подорванный. Полежал в стерне. Успокоился.
Вечером тусовались в Харьковской, варили «молоко». Ночью его, соответственно, пили. Легли на траву, подальше от обрыва, развели костер. Вперло всех очень достойно. Наташка Сладкоежка во все горло вопила, что она сползает с планеты Земля; лихорадочно пытаясь удержаться на ней, цеплялась за траву. В какой-то момент мне тоже показалось, что я начинаю сползать. Пришлось воткнуть в землю посох и держаться за него. Рома Муха полностью ушел в себя — не моргая, глядел на огонь и никак не реагировал на внешние раздражители. Костик Саратовский спал, Доброволец гнал. Неизвестно откуда взявшиеся панки тупо ржали. Обхватив посох, я зачем-то пытался сопротивляться кайфу и усилием воли пытался привести разбухший за сегодня мозг в порядок. Однако вскоре мне это надоело. Тем более что совсем рядышком со мной присел улыбающийся заяц средних размеров, и я переключил все внимание на него. Потом, аккуратно вытащив посох, я за этим зайцем принялся гоняться и, что удивительно, поймал его! К сожалению, заяц оказался пустым полиэтиленовым пакетом и, соответственно, абсолютно несъедобным.

19 августа, среда

Всю ночь я провел, как в горячечном бреду. Грезилось, что меня ведут по каким-то сырым катакомбам. Я хлопаю по карманам и обнаруживаю спички. Дрожащим пламенем освещаю свои вытянутые руки. Голова то и дело задевает низкий глиняный потолок. Заглядываю в небольшие клети, в кельи. Людей там нет, там нет ничего, какой-то хлам. Что-то не дает мне задерживаться на месте подолгу, тянет, тащит вперед. Я и не хочу здесь задерживаться, легким не хватает воздуха, кромешная тьма физически колет глаза. Невероятно холодно, зубы стучат, все тело при этом от ужаса покрыто испариной. В какой-то момент ноги перестают скользить — глина закончилась. Я явно вошел в какое-то большое помещение, наполненное какофонией звуков. По-прежнему не видно ни зги, ориентация в пространстве потеряна полностью. Сведенными пальцами пытаюсь зажечь огонь, но тщетно, серные головки мягко рассыпаются в руках. Отсырели, влажность все-таки слишком высока. В кармане джинсов что-то топорщится. Это я? Нет, это не я, это фонарик. Луч высвечивает разлапистое озерцо, уходящее под нависший кряж. Отовсюду капает, капли создают настоящую симфонию, хаотичную, но настолько чистую, что не сразу понимаешь, что обошлось без дирижера. Вода об воду, вода об камень, вода о металл... Стоп, откуда здесь металл?
Я поднимаю тускнеющий фонарик и не сразу понимаю, что именно я вижу. Над поверхностью озера висит громадный колокол. В нем нет языка, местами он покрыт известняком, с кромки свисают сталактиты. Я свечу фонариком в воду, боясь обнаружить там Голлума с кольцом Всевластия, но вижу только рачков, маленьких полупрозрачных рачков. Таких же, как те, что прыгают по спине на ночном коктебельском побережье, когда лежишь на берегу с милой герлушкой.
Фонарь неумолимо гаснет, и я, пятясь, снова ныряю в катакомбы за невидимым провожатым...
Очнулся я, лежа ничком.
— Ни фига себе «молоко» вчера было, — проскрипел я вслух и приподнялся.
Никакой реакции на мои слова не последовало. И это не удивительно. Я находился в абсолютно незнакомом мне гроте совершенно один.
Руки, одежда и волосы были перепачканы красной глиной.
И как это, извините, называется?!
Кряхтя, я встал на ноги и ощупал одежду. Влажная. В кармане нашел фонарик — не работает.
Не сон.
Я осмотрел грот. Абсолютно пустой — ни клочка бумажки, ни консервной банки, ни костровища. Смутно знакомый — значит, я здесь проходил, следовательно, я на Мангупе, а это уже неплохо. Никаких расщелин и разломов я не обнаружил — все-таки это был сон. А где ж я перемазался? Неужели в Жопу Мангупа лазил?
Впрочем, чему удивляться, здесь все может быть.
Решив подумать о том, что случилось, позже, я довольно быстро определил, где нахожусь — на оконечности мыса Ветров. Бодро добрался через Мустанговую до Мужского родника, постирался и умылся.
Пока шел к Рингушнику, надрал охапку полевых цветов — у Львенка сегодня же день рождения! В гроте ее не оказалось, спозаранку они с Натахой собирались сваливать в Симферополь, еще вчера напустили облако таинственного тумана и всех заинтриговали.
Что же вчера было? Наркотический угар, в котором я где-то измазался глиной и в ночи как-то прискакал под мыс Ветров? Или снова эта странная, выводящая меня из себя своей невозможностью мистическая начинка Мангупа? Или отблески вчерашней же странной медитации в пещере на обрыве Соснового, тот провал в памяти, ввергший меня в эйфорию?
Ладно, решил же вчера, что во все буду верить, — значит, надо верить. А иначе и с ума сойти можно...
Вернулись вечером Танька Львенок и Натаха. Привезли... торт! Настоящий торт! Со взбитыми сливками! Стоило серьезных моральных усилий взять самый маленький кусочек, чтобы девочкам больше досталось. Невероятное блаженство, когда самым главным лакомством является сахар-рафинад, в крайнем случае сгущенка...
Где деньги взяли, не колются, но я подозреваю, что Танька загнала свои часики, на руке их нет. Блин, самостоятельная, намекнула бы, авось и придумали бы что-нибудь.
Что ни говори, а повзрослела Львенок за эти месяцы. Наивная девушка, жаждущая романтики и свободы, познала все, что хотела. От свежего воздуха посвежели щеки и налилась грудь. Исчез, оставшись на крутых подъемах, лишний вес, мышцы стали упругими и сильными. Еще недавно ребенок, сейчас Танечка уже способна думать, рассуждать, спорить. Взгляд стал серьезней, речь логичней, небольшие, казалось бы, потрясения закалили характер. Боюсь, родители не узнают в ней ту девочку, которую отпустили отдохнуть в Крыму...
После торта ели кабачковую икру с хлебом и мед, который Муха, Доброволец, Сережа, Сивый и Киса сегодня привезли. Меда чуток, зато парни разведали отличную пасеку.
Подарил Львенку образок на шею. Обрадовалась очень.
Между делом расспросил народ, куда я вчера делся.
— Ты охотился на кого-то, — вспомнила Натаха. — А потом мы с Танькой поползли ко мне спать.
— Я спал, — напряг память Костик. — И мне снилась родина, Саратов, Волга и цирк. Потом меня забрал Доброволец, и мы пошли в Рингушник.
— А я?
— А тебя уже не было к тому времени. Мы думали, ты в гроте уже, но тебя там не оказалось.
М-да...

20 августа, четверг

«Молока» сегодня не было. Просто день прошел настолько тяжело и при этом прикольно, что нам всем по возвращении было совсем не до наркоты.
А ездили мы за медом.
Утром я всех разбудил в полседьмого, и мы рванули. По дороге рутинно обожрались сливами и яблоками. К этому обычному рациону добавились еще и помидоры с плантации в Красном Маке, потом снова яблоки, сливы и абрикосы. У Танкового догнали Муху с Костиком, срезали немного до кустов ежевики, поели ягод вкуснейших. Долго и нудно отдыхали и оправлялись — отряд-то большой. Сидя на этой невероятной фруктовой диете, невозможно не справлять нужду каждые три часа, а это крайне утомительно.
Мы с Костиком так пешком до Сирени и дотопали, остальным повезло кого-то застопить. На станции обнаружились не выспавшиеся панки с жабами, так что нас набилось пол-вагона электрички. В Глубоком Яре мы с Добровольцем и Сережей вышли и отправились на близлежащую пасеку.
Вдалеке, на соседней, маячил хозяин, между ульев шустрила собака. Дабы преодолеть страх, мы попаслись в кукурузе, которая придала нам смелости и отчаяния. Решив, что без меда не вернемся, мы бросились к ульям. Скидываю крышку, а та-а-ам, мама дорогая, эти ужасные пчелы, они рычат, их миллиарды! Схватил, сколько мог, рамок и припустил в лесок, хиппаны за мной. Пчелы сперва поотстали, но все же нагнали нас достаточно быстро. Собака чуть лаем не захлебнулась, но, видимо, была привязана и за нами не побежала. В пролеске у трассы начали отжимать через марлю мед в банки. Пчелы злые, кусаются, меня три штуки укусили, еще легко отделался. Одна в подмышку, вторая в коленку, а третья — так прямо в яйца. Боль невыносимая, думал, умру, но через пару минут отпустило. Сережа оказался невкусный, обошелся вообще без укусов. С Добровольцем смешно было, пострадал от своей жадности. Сверху, в полной банке меда, плавала пчела, и нет чтоб ее просто выбросить — жадный Андрюша, с сомненьем пчелу оглядев, увидел повисшую на ее тельце капельку меда и эту капельку слизнул. А пчела, естественно, оказалась еще жива и на последнем издыхании ужалила Добровольца в язык. О, какой раздался рев!
Уже на озере, у Мангупа, присели отдохнуть и познакомились с пьяной компанией балаклавских цивилов, взрослых дяденек и тетенек. Они прониклись к нам, накормили шашлыком и спиртом «Роял», арбузом и колбасой. Дали адрес и буквально потребовали, чтобы мы к ним в Балаклаву приехали. А мы что — за нами не заржавеет. Вот только они вряд ли обрадуются.
Поднимались по Мужской долго, тяжело. Через час подтянулись Муха с Костиком.
А в Монаховой меня ждал сюрприз — приехал Петя Кришнаит и привез с собой... Олю Авдееву! Она теперь у нас Оля Осень зовется, в честь нашей группы, которую я так изящно покинул.
Еще Абдулла прибыл до воскресенья.
Народ на мой день рождения подтягивается. Ой, что-то будет! Ништяк!

21 августа, пятница

Прогуливаясь по тропинке, недалеко от Козьего родничка нашел часы. Что-то блеснуло в привычной глазу траве, не поленился нагнуться, хотя был уверен, что там всего лишь осколок бутылки. Часики женские, красивые. Иностранные. Явно потерял не наш человек, а какой-нибудь цивильный турист. Впрочем, я сразу задумался: может, Танькины?
Прибежал в грот, кричу:
— Львенок, я твои часы нашел!
Львенок погрустнела, часы покрутила.
— Нет, — вздохнула, — не мои.
— Ну и что, забирай, будут твои!
Не взяла.
— Лучше продай, — говорит.
Значит, продала она свои часы все-таки, чтобы на свой день рождения торт купить...
Вечером пили «молоко». Абдулла встал на Кухне, и вечером мы соорудили огромный костер. Натаскали невероятную кучу дров, с криками подпалили. Думаю, даже на Ай-Петри огонь можно было увидеть!
С Ольгой долго разговаривали, рассказывала мне московские новости, заскучал даже. Поселил ее в маленькую Сторожевую, ей одной там вполне комфортно, да и все рядом.
Появился некий Горыныч, которого тут же все принялись гонять. Даже жалко его стало. Дико неприятный тип, грузит и чернушничает, но все равно жалко.
Тусовку разогнали поднимающиеся по дороге люди с фонариками и силуэт мотоцикла с коляской. Либо менты, либо у новоульяновских новый мотоцикл. Выяснять никто не стал, и все быстро разбежались по пещерам. Хотя слова «быстро» и «молоко» поблизости одно от другого звучат дико, конечно.

22 августа, суббота

В шесть открыл глаза, что-то себе придумал и закрыл их до половины девятого. Потом все-таки заставил себя подняться и побежал вниз. Повезло, до Симферополя добрался на машинах, невыносимой электрички удалось избежать.
Позвонил домой — никого, на работе мамы тоже не оказалось. Перевод на почтамте меня, к счастью, дожидался — как и просил, целых 200 рублей! Зашел к однокласснице Ленке Бесчетновой, та наконец-то была дома. Похорошела, поумнела, но тормозит так же невероятно и во многое не врубается. Но что ж, все женщины такие. Меня накормили настоящим украинским борщом, жареным перцем, помидорами, селедкой с хлебом. Приятно так поесть, никуда не торопясь, с расстановкой, за беседой. Повспоминали школьные годы. Ленкины родители часто работали в Венгрии, и ее отправляли жить и учиться в Симфер. А я, влюбленный — о, какой я был влюбленный! — писал ей письма через день. А сейчас смотрю на нее и интересно мне: во что же я все-таки был влюблен? В какой-то самим себе нарисованный образ, не иначе. Возраст такой был — объект далеко, вот и придумал себе любовь, которая увяла тут же, стоило Ленке вернуться в Зеленоград. А ведь дрался даже из-за нее с Кондрашовым Эдькой...
Погуляли с Ленкой по городу, попутно разыскивая по магазинам необходимую мне снедь. Нигде нихрена нету, обошли полгорода в поисках сахара, молочной смеси и сухого торта «Космос». В книжном зато нашел четырехтомник Толкиена! «Хоббит» и «Властелин колец» в одной коробочке! Не выдержал и сделал себе подарок на день рождения от себя и от мамы. Надо ее проинформировать, чтоб меньше денег возвращать.
Постепенно всё нашел, даже овсяное печенье обнаружил, хлеб недорогой и борщовую заправку. Пошатался еще, мороженого покушал и поехал обратно. На дороге нагнал хиппанов незнакомых.
— Куда, — говорю, — путь держите, волосатые?
— Мы на Мангуп, к Ринго Зеленоградскому на день рождения.
— А-а-а, — подивился я. — А что, приглашал?
— Конечно, мы ж его друзья лучшие, не одну тыщу километров по трассе имеете откатались.
— А-а-а, ну увидимся, значит.
Смешно так — я их точно впервые вижу.
На Кухне обнаружились голодающие Львенок, Оля и Энди.
Отсыпал им продукта и ушел спать. Устал.

23 августа, воскресенье

Приехал Коля Садовник из Киева. Попросился жить ко мне в грот. Наталья и Танюха поехали в Симферополь, вернулись к вечеру. Посидели всей тусовкой в Рингушнике, полопали чаю с сахаром, сухарей и вермишели. Завтра — праздник живота. Завтра мне — девятнадцать лет!
В связи с прибывающим поистине громадным количеством народа остро встал вопрос с размещением людей и посудой. Кое-как заселяем людей по пещерам, без крыши никто не останется, а вот с посудой сложнее. Ходил к археологам, просил ведро. Сволочи, ржут, в ведре отказали. По-человечески же попросил — помоем, говорю, вернем в лучшем виде! У них там ведер этих миллион, а они не дают из чувства протеста против того, что мы на Мангупе живем.
Ну и пошли в жопу. Сходил на раскоп у Цитадели и спер ведро.
Завтра будет скандал.

24 августа, понедельник

Едва открыл утром глаза, как в меня тут же влили порцию «молока», сволочи.
С днем рождения, Ринго!
Да, сегодня мне стукнуло девятнадцать. Точнее, стукнет вечером, в 21.35 по Москве, 20.35 по киевскому времени. Салют в Севастополе грянет — по счастливому совпадению сегодня еще и День незалежности Украины!
Немного грустно, как и всегда в этот день. Надо подумать о каких-то итогах... А впрочем, какие, на фиг, итоги, мне не уже, а всего девятнадцать, я жив, здоров, свободен и счастлив как никогда. Всегда получалось так, что этот день я отмечал в Москве, а в этом году впервые так далеко от дома. С огромной толпой людей, со многими из которых я и не знаком толком. Причем все близкие друзья, кроме Добровольца, тоже сейчас в Москве... Интересно, вспомнят, выпьют за мое здоровье?
Идет подготовка, рубим дрова, носим воду, варим борщ, бодяжим жидкий торт-хрючево. Уже посыпались подарки. Совсем другие, не те, что дома, конечно. Но ценность этих подарков здесь невероятно высока. Сплетенная Андрюхой Добровольцем фенька, вырезанные пиплом фигурки из можжевельника; баночка варенья, бутылка портвейна. Трубка, колокольчик, книжка, ножик. А как я рад пачке питерского «Рейса»! Фенечек вообще море надарили; боюсь, если надену все сразу, ходить под их тяжестью не смогу.
Отпраздновали великолепно. Борщ скушали на ура, потом хлеб с медом и жидкий торт. Вкуснотища невероятная, сыпались комплименты по поводу моего поварского искусства — надеюсь, не только в честь дня рождения. «Молоко» начали пить ровно в 20.35. Приехавший сегодня Дима Скрипков, он же Скрипа Симферопольский, играл свою психоделику, от которой я млел еще в прошлом году. Его мелодии так запали мне в голову, что никаким «Кинг Кримсоном» их выбить оттуда не удавалось.
Когда в грот неожиданно влетел взъерошенный человек с топором, я даже не сразу понял, в чем дело. Человек этот выглядел крайне агрессивно, но увидев огромную толпу, застыл как «копанный и топор опустил.
В повисшей тишине звякнула струна.
— Чего тебе, брат? — миролюбиво поднялся я. Вместе со мной встали несколько парней.
— Ой... Эта... Э-э-э-э... Ведро вы взяли? — пискнул смелый археолог.
Сзади подтянулись еще несколько гробокопателей. Обозрев толпу, они так и не решились сказать хоть слово.
— Я взял. Просил же, дайте по-хорошему, людям есть не из чего! Вернем завтра, как и обещал.
— Спасибо, — растерянно сказал стухший археолог и тихонечко исчез.
Мы со смехом попытались пересчитать присутствующих, но быстро сбились. Меньше сорока человек ну никак не получалось.

25 августа, вторник

Проснулись все отчего-то рано. Весь грот усеян телами людей, не пожелавших или не нашедших в себе сил после «Рояла» и «молока» разойтись по пещерам. Во время утреннего чая в воздухе материализовалась мысль, что желающие могут перебраться ко мне в Рингушник. Я, конечно, провел некий отбор, потому что вообще всех вместить не может даже мой огромный грот, да и многих людей я попросту не знаю. Оставил человек десять.
А вообще народ разъезжается. Собралась наконец-то Львенок, Рома Муха срывается... Я подумал: пока останусь, дождусь орехов, пособираю еще травок. Отправлю домой и, может, покатаюсь еще по городам и весям. В Днепропетровск можно сгонять, в Харьков. Ольга Авдеева сказала, что Светка Семь Сорок обиделась, конечно, что я сбежал, но все равно ждет меня в гости. В Киеве ждут, уверен, в Виннице... Надо придумать, что делать дальше. Можно перезимовать на Мангупе, ставшем моим домом, можно попробовать менее экстремальные условия вроде Киева. Надо начинать над этим думать, медленно, спокойно.
Неприятность: вчера ночью, с «молока» и в темноте, кто-то принял за ветку и кинул в костер мой нож. Ручка сгорела, лезвие закоптилось. Хрен с ним, обычный столовый нож, в общем-то. Но жалко.
Вечером выползли-таки наверх, отнес архиолухам ведро. Хорошо, что на раскопе уже никого не было, неудобно все же. Встретили опоздавших на бёздник Эйч, Монаха и кучу всяческого народа, которые приехали поздравить, но банально не нашли мой грот. Конечно, ведь открытым он стал лишь совсем недавно.
Пошли гулять на мыс Сосновый. Там встретили Львенка со Сладкоежкой, травы девчонки собирали.
По возвращении в грот обнаружилось, что у меня новый постоялец. Скрипа сказал, что он ему разрешил у меня остановиться. Я орать начал — мол, грот не резиновый, какого черта Скрипа распоряжается здесь, а оказалось, этот человек тут уже лежит, в темноте. Неудобно получилось. Но когда я его узнал — это оказался Командир, тот самый, с которым мы в Гатчине весной зависали, — от сердца отлегло. Скрипе было строго поставлено на вид, и мы раскурили трубку мира. Злой я какой-то, это от голода, наверное. На завтра остался только горох. И всё.

26 августа, среда

Ночью на меня кто-то залез. Сел на ноги и издал звук. Я проснулся и заорал спросонья. Щелкнул фонариком и на одеяле обнаружил зайчонка. Сидит, дрожит, щеки раздувает. Я руку поднес, он ткнулся холодным носом и пискнул.
Народ от крика проснулся.
— Ринго, ты чего орешь?
— У меня заяц тут.
— У тебя не заяц, а белка. Белая горячка.
Зайчонок дрожал, но не уходил. Я аккуратно его погладил. В кустах раздался шорох — вероятно, тот, кто напугал зайчика, стойко дожидался его возвращения.
Я покидал в заросли камни, чтоб наверняка спугнуть преследователя.
— Может, сожрать его? — проявил инициативу Доброволец.
Не скажу, что эта мысль не пришла мне в голову. Более того, она пришла мне в голову, едва я увидел зайца, сидящего у меня на одеяле.
— Не, жалко его. Он же к нам за помощью пришел, а мы его в котел. Некрасиво.
— Зато вкусно, — хохотнул Костик.
— Его все равно никто убить не сможет. Мы же хиппи, а не звери какие-нибудь!
— Мы все должны быть детьми, — во сне пробурчал Скрипа.
— Вот именно. — Я даже обрадовался появлению союзника. — И вообще, это мой заяц, оставьте его в покое!
Постепенно все заснули. Заяц, ручной, как котенок, пыхтел у меня под мышкой.
Когда рассвело и заорали дрозды, его уже не было.
Утром, поедая с аппетитом гороховую кашу, хиппи с некоторым сожалением корили себя за излишнюю мягкость. Гороха на всех оказалось очень мало, никто не наелся. Надо что-то делать, искать продукты.
Но на Мангупе кто ищет, тот всегда найдет! На плато я наткнулся на московских девчонок, с которыми в Симеизе познакомился, Ленку Фадееву и Ольгу Балабанову. Они только что пришли, хавчика полно. Сварили суп, поели с хлебом и чесноком. Повалялись, покурили.
Ринго, а где здесь Сердце Мангупа, покажешь?
— Недалеко, а зачем вам?
«Сердцем Мангупа» романтично настроенные туристы называют длинную, уходящую в глубь горы карстовую пещеру на южном склоне. Несколько шагов идешь нагнувшись, потом на коленях. И наконец ползешь. Метров через пятьдесят холода, сырости и клаустрофобии, при условии, что свернул в правильное ответвление, можно доползти до конца. И увидеть крошечную пещеру с остатками сталактитов и сталагмитов, прозрачными паучками и огарками свечей. Те, кто проделал этот путь, больше никогда не зовут эту пещеру «Сердцем». Иначе как «Жопа Мангупа» в разговоре этих людей она не фигурирует.
Объяснив все это жаждущим приключений девчонкам и добавив, что вылезут они грязные и замерзшие, я всячески отсоветовал лезть туда. И с чувством выполненного долга отправился гулять.
Вечером ни Ленку, ни Ольгу я не нашел, хотя так хотелось поболтать.

27 августа, четверг

Сварганил Добровольцу на день рождения фенечку из чехла от ножа моего сгоревшего, тут же и подарил, заранее. Потом отправились на Женский родник стираться. Андрюха стирал свое, а я ждал очереди и засмотрелся на воду. Про мангушскую воду рассказывают удивительные вещи. Говорят, вытекает вода из подземного озера, что в подземном городе. В Женском роднике, где-то в толще скал, древние монахи установили серебряные трубы. Вода, проходя сквозь серебро, становится святой, лечит раны, душевные и физические. Поэтому вода из Женского лучше, чем вода из Мужского и остальных девяти мангупских родников. Не знаю, моя из Кабаньего, на вкус мне даже больше нравится. А насчет ран, по крайней мере физических, про воду правду говорят — заживает быстро, как на собаке.
В итоге так я и не постирался, решил вечером прокипятить белье на костре.
Аскнули у туристов на тропе хавки, на суп хватит. Орехи пощелкали; почти поспели, хотя зеленых еще много.
Пошел в Сторожевую к Ольге за книжкой и перепугался — в пещере пусто! Ни Ольги с вещами, ни моего третьего тома «Властелина колец»! Зашел к Коле в Графскую, а она там — переехала. Значит, роман все-таки сложился, хорошо. Еще из новостей — от Ублюдка Энди ушла Труба. Ублюдок психанул и уехал в Бахчисарай; думается, что не вернется. Ну и слава богу.
Поискал москвичек. Нигде не было, никто не видел. Неужели ушли, не попрощавшись? Нет, точно что-то здесь не так...
В разгар поисков пришла Сладкоежка.
— А у Жопы Мангупа вещи чьи-то лежали, — пропела она. — Забыл, наверное, кто-то.
— Когда?!
— Вчера…
Как я мог не сообразить?!
Мы рванули к расщелине.
На камнях лежали два глиняных голема. Они тихо причитали и вяло шевелились.
— Фадеева! Балабанова! Вы живы?
Напоив водой страдалиц, мы узнали подробности.
Выслушав вчера мои предупреждения, девицы переглянулись и полезли в Жопу Мангупа. Лишние шмотки, чтобы не мешали, они оставили у входа. Ползли, смеялись, курили. Вскоре стало понятно, что ползут Оля и Лена куда-то не туда. В фонарике тем временем сели батарейки. В какой-то момент они не смогли даже прикурить сигарету — спички отсырели. Лаз становился все уже и уже, и вскоре они банально застряли. С трудом вернувшись к развилке, девушки поняли, что не знают, в какую сторону ползти к выходу. Воды и еды с собой не было, о том, что они полезли в пещеру, на поверхности не знала ни одна душа. Замерзшие и грязные, они ползли по какому-то ответвлению, но вскоре снова застряли. Часов не было, представление о времени в абсолютной темноте исчезло моментально. Они плакали, ползли дальше, сдирая ногти, спали, обнявшись. Просыпались, слизывали воду с камней. Кричали, но в узкой глубине им не отвечало даже эхо. Они признавались друг другу во всех грехах и прощались с жизнью, уверенные, что ползают уже несколько дней, что никто и никогда их не найдет.
И вдруг увидели свет.
Обессиленные, они лежали на солнце и благодарили Бога.

28 августа, пятница

Утром на будильник, кроме меня, никто не отреагировал. Растолкать народ удалось лишь к десяти. Попрощались с теми, кто уезжает. С Львенкой, которая уже с концами в Брест, Наташкой Сладкоежкой, обещающей вернуться из Керчи. Авдеева напоследок решила сгонять к морю, в Алушту. Вчера сорвался домой, в Кишинев, Монах, Ленка Эйч доедет с нами до Севастополя — и на питерский поезд. Фадеева с Балабановой, которых отмыли и обогрели, приняли решение тоже уезжать, обоснованно предполагая, что после суток в ледяной пещере могут заболеть.
А я? Я тоже соскучился по дому, по ребятам...
В электричке патруля, которым нас пугали, почему-то не было, доехали без приключений. Ведь мы в Севастополь поэтому и не ездим, хотя он куда ближе, чем Симферополь, — для въезда необходим либо штамп с местной пропиской в паспорте, либо специальный пропуск. Местные говорят, что главное — туда пробраться, а в городе уже проблем не будет, менты документы ни у кого не проверяют.
Проезжали распрекрасный пещерный город. Инкерманские скалы все в пещерах, круть невероятная. Там еще церквушка, пристроенная к скале, стоит; говорят, что в ней мощи святые имеются. Надо бы съездить как-нибудь...
Севастополь в архитектурном плане очень напомнил Кенигсберг. И атмосфера в городе почти такая же. Временами и старая Москва проглядывала. Естественно, в голову тут же полезли мысли о доме. В принципе, проблемы же нет... Завтра вернуться на Мангуп, собрать вещи — и через пару дней уже радостно вышагивать по Зеленограду. Побыть там недельку, да и снова на трассу, в Крым. И сидеть тут на каннабинольной диете, искать гармонию с окружающей природой, изучать различные типы характеров и человеков, наслаждаться жизнью, смысл которой не в том, чтобы накопить материальные блага, а в созерцании и выживании...
На Большой Морской, главной улице Севастополя, над книжным магазином мы обнаружили виноградную лозу. Представляю, что подумали жители славного города-героя, когда пятеро странных людей принялись прыгать и драть виноград! Им-то удивительно, а для нас в этом году это первый виноград!
Отколовшись от Эйч и Сережи, мы отправились в Балаклаву, на улицу Терлецкая, на день рождения к Ивановым, тем замечательным людям с озера. В полной уверенности, что нас как минимум не узнают и отправят восвояси, подошли к двери квартиры. Не, ну какого хрена мы приперлись? Да, звали, но это же обычные пьяные братания!
Но нас узнали! Тетя Наташа сразу позвала в дом, усадила за стол. Мы приехали вовремя — как раз стол накрывали. Валера — дядя, у которого и был день рождения, — несколько охренел от нас, долго не мог понять, кто мы и что делаем у него дома, но позже вспомнил все-таки.
Оголодали мы к тому моменту нереально. Тетя Наташа колбасу как раз резала, кинула коту два кусочка. А кот сидит и не жрет, сволочь. Ну, я взял и утащил у него один, прожевал в мгновение ока, бешено ворочая челюстями. Кот на меня так посмотрел, что я колбасой этой едва не поперхнулся. Обиделось животное, кажется.
Доброволец тоже не выдержал и припил от фаршированного перца соус. Лишь Костя стойко держался до того момента, как пришли оставшиеся пятеро гостей.
На столе было всё. Голубцы, фаршированные перцы, вкус которых уже познал ненасытный Доброволец, консервы, рыба, жаренная в тесте и соленая, шпроты, сыр, колбаса, помидоры и, наконец, сметана. Из напитков предлагались спирт, местное, балаклавское, шампанское и кофе в невероятных количествах. С сахаром!!! Причем кофе бразильский, мой любимый, растворимый. Курили «Ватру», пели, упившись и наевшись, песни русские и украинские народные и даже попсу. Пригодилось мое знание песен всех времен и народов, усиленно пел, отрабатывая гостеприимство. Тосты поднимались не только за хозяина Валеру, но и за день рождения Добровольца, уныло сверкавшего очками.
Рухнул я в три ночи. Доброволец и Костик к тому моменту уже два часа как вырубились. Я прикололся к телевизору, которого сто лет уже не видел, и посмотрел, пьяно щелкая с программы на программу, аж три фильма. Один по видеоканалу про двух беглецов из тюрьмы, потом фильм на украинском языке, с Жарковым. «Дама з попугою» называется — «Дама с попугаем» то есть. И кино про мафию брежневских времен.
Так и кончился день, в который родился Андрюша Доброволец.

29 августа, суббота

А сегодня день рождения Татьяны Головиной, моей бывшей возлюбленной. Позвонить, поздравить, что ли?
Утром встали рано, аж в семь. Костик еще дрых, а мы с Андрюхой уже чистили картошку. Потому что мы — образцовые вписчики и стараемся не только не напрягать хозяев флэтов, но и помогать чем можем. Учитывая наше бесцеремонное вторжение аж втроем, за то, что нас, стремных незнакомцев, оставили на ночь, мы покорно отбатрачили бы на огородах целую неделю. Не за еду, конечно, а за доверие. Пока остаются на планете такие доверчивые, добрые и понимающие люди, за планету можно быть спокойным.
Дядя Валера повез тетю Наташу на работу, на завод керамики, мы тем временем наварили колбасок и нажарили картошки. Проснулся тоже заночевавший здесь Женя, друг их сына Олега. Вместе перекусили, повтыкали в телик и пошли на завод, на экскурсию. Тетю Наташу нашли быстро, она нам все показала, рассказала и задарила подарками — всякими чашечками, чайниками, вазами и прочими сахарницами. Попрощались, сердечно поблагодарили этих добрых людей. С завода мы вышли, буквально шатаясь под керамической посудой.
На стрелке подобрали Серегу и Эйч. Поезд у нее завтра из Симфа в одиннадцать вечера, поедут прямо с утра. Не став мешать их настойчивому желанию осмотреть руины Херсонеса, мы бросили керамику в камеру хранения и тоже отправились гулять по городу. На нас тут же наехала местная урла, но мы сообщили, что денег нету, бутылки собираем. Они у нас хлеба отломили, извинились и ушли. А вообще город, кажется, непуганый совсем. Красивый, спокойный. Виноград растет повсюду, пустых бутылок море, цены в магазинах существенно ниже, чем в Симфе.
На Петухах — месте сбора севастопольской тусовки, никого не оказалось, и мы отправились аскать пятнашки и звонить по впискам. Народ прижимался и монет почти не давал. Мне удалось стрельнуть парочку, позвонил с почтамта Таньке, поздравил. Думается, что больше звонить я ей не буду. Хватит уже бередить старые раны, в самом деле...
К девяти севастопольский хипп, все-таки, подтянулся в сквер. Опросив всех, вписки на ночь мы так и не нашли; всё, чем смогла помочь нам тусовка, — это лишь некоторым количеством денег. Уже совсем поздно, около полуночи, удалось дозвониться до одного чела. Зовут Костя Веселов, по виду совсем не хиппи. Замороченный какой-то, но приятный. Приехали в Камышовую Омегу, он нас встретил с троллейбуса и тут же потащил купаться на камни. Чертыхаясь и сбивая ноги, мы брели черт-те где и черт-те как, а на берегу вдруг поняли, что купаться у нас нет никакого желания. В итоге в воду полез только стальной Доброволец, а мы забили косячок и голосом подавали купальщику сигналы, чтоб не уплыл куда.

30 августа, воскресенье

Проснулся часов в десять. Ребята спали еще, но суровый Костя разбудил всех, включив King Crimson. Лениво потягиваясь, попили чаю, покурили.
Прогулялись до Херсонеса. На развале у гастронома продал часы — те, что на Мангупе тогда нашел, — за 180 купонов. Негусто, конечно, но! Купили семь кило пшенки и так, по мелочи, продуктов, аджики. Будет что на горе покушать, пшенка с аджикой — вкуснятина!
В Херсонес пролезли через забор, чтоб деньги на входе не платить. Сережу не нашли — в храме сказали, что такой у них не работает. У археологов вообще никого не обнаружили. Двери открыты, а никого нет. Впрочем, испытание это мы прошли успешно, воровать ничего не стали. А вот на огороде не утерпели и оторвали несколько тыкв. Кинули в бэги и не спеша так, размеренно сделали ноги.
На Большой Морской, на глазах у прохожих и военных патрулей лазили по решеткам и ели виноград. Теперь в списке фруктов, которые я не могу есть, присутствует и виноград.
Вечером у Костика наварили из тыквы каши с сахаром и сожрали. Гадость невероятная, но желудок заполнили.
И это главное.

31 августа, понедельник

Еще с вечера решили, что встанем в шесть. Я проснулся где-то без четверти шесть по внутреннему будильнику и понял, что не встану ни я, ни кто-либо еще.
Встали только в половине десятого. Доели вчерашнюю кашу, запили чифиром и ломанулись на вокзал.
В электричке решили разделиться. Я забрал все вещи и поехал на Мангуп, а ребята пошли в Танковое — собирать яблоки, чтобы потом отвезти их в Симф и сдать.
Я тут же поймал попутку и доехал до Танкового, потом до Красного Мака. Шел не спеша, кушал яблоки. Встретил спустившегося Командира и симферопольцев.
Часам к шести неторопливо поднялся по Мужской тропе. В Мустанговой обнаружил вильнюсскую Гиту с каким-то человечком. Поздравил с прибытием, рассказал о правилах и новостях, да и отправился к себе.
Дома, как и всегда в мое отсутствие, бедлам. Хотя это я наговариваю — когда уезжали, было не грязнее и не чище, просто никому, кроме меня, и в голову не приходит убираться. Завтра приберусь.
Сварил чан пшенной каши. Тут же, мистически уловив возможность поживиться, нарисовался Скрипа. С удовольствием вкусив каши с аджикой, Скрипа сообщил, что нас ждут люди в храме Кибелы. Что мы сейчас принесем им травы и забодяжим «каши». Я не очень понял сбивчивых Скрипиных объяснений, но пакет травы взял.
В храме Кибелы сидела толпа народу, в том числе Дима Кришнаит, Шершун, Коля, Оля и даже Ромчик. Подъехал все-таки. Оказывается, у него 29 августа день рождения был. Ромчик праздник изящно зажал, отболтался. Про Танюху Львенка разговаривать с ним не стал, но за нее так обидно стало! Блин, вот она обломается, когда приедет в Харьков, а его там нет. Расстроится ведь, влюбленная душа.
А я вот хожу, как дурак, невлюбленный. Да и не в кого тут влюбляться. И не хочется.
Нажарили «каши», отведали. Невкусная какая-то получилась, но вперла как полагается. На приходе рванули в Акустическую. Поиграли-попели, но я что-то обломался, настроения не было. А может, просто устал с дороги.
Вернулся в грот, понял, что пробило на хавчик, и, перекусив пшенкой, завалился спать.

1 сентября, вторник

Вот и осень.
А я тут, в Крыму, и уезжать даже не планирую. Что же со мной происходит? Это надо ж так измениться всего за пару лет!
На Дырявом нашел куртку. Висела на суку около покинутой пещеры, той, что с дымоходом в потолке. Осмотрел. Болоньевая, синяя с красными вставками на рукавах. Красивая, хоть и немного мажорская. Без дырок, не драная. Странно, кто мог ее оставить? Наверное, забыли. Но мне сгодится — скоро будет холодно, в городе в куче тряпья долго не проходишь, а куртка в самый раз. Походил, покричал хозяина — никого.
Спустился к татарам. Поинтересовался, не надо ли кому чего. В одном дворе попросили принести дров. А мне что, мне работа в радость. Натаскал бревен со склона, сушняка. Попилил, порубил, часа за три управился. Татары радушно накормили мантами и пловом, дали с собой овощей, хлеба и крупы. И для души не забыли — коробок хорошей травки и поллитрушку самогона.

2 сентября, среда

Из Симферополя вернулись Доброволец с Костиком. Привезли молочной смеси и кой-чего пожрать. Молодцы! — А что в большом рюкзаке? — спрашиваю.
— Да так, заехали на дербан в село Пионерское.
И высыпали на полиэтилен гору травы. Приплюсовавшись к тому, что уже на нем лежало, трава образовала копну, источающую прекрасный запах свежескошенной конопли.
Еще напряг случился — Колю Садовника кинули на бэг. Вернулся в пещеру, а там пусто. А в рюкзаке были пленки отснятые, куртка, часы... Обежали весь Мангуп, но тщетно. Что ж за крыса завелась такая?
Предложил Коле взять куртку, найденную вчера. Коля насторожился, попросил показать. Но, удостоверившись, что куртка не его, снова расстроился. Взять отказался.
В собственном гроте был зверски искусан осой. Пытавшаяся поесть из котелка оса была, естественно, мной изгнана уверенным движением руки, но сдаваться не пожелала. Сделав круг, полосатая сволочь атаковала меня и вцепилась в прогнавшую ее руку. Уже вскоре моя правая конечность напоминала карикатурную клешню морячка Папая. Кисть до пределов раздуло, она перестала двигаться и не чувствовала боли. Левой рукой я не мог делать практически ничего, поэтому наслаждался всеобщей заботой. И самокруточку мне свернут, и чаю поднесут...

3 сентября, четверг

На горе появился всамделишный иностранец.
Растерянные мангупцы привели его ко мне.
— Вот, — говорят, — Ринго, немца праздношатающегося нашли.
Немец веселый такой, по-русски говорит прекрасно. С хайром небольшим, в очках. Зовут Илья, сам из Берлина. Мама, говорит, русская, вот и назвали так нетипично для немецкого уха.
Пригласил к костру, налил чаю. Он присел, а потом прищурился близоруко, посмотрел вглубь грота и говорит:
— Ой, а что это у вас за стог сена?
Когда немец понял, что вовсе это и не сено, а самая что ни на есть распрекрасная конопля, поведение его радикально изменилось. Илья принялся суетливо скакать вокруг стога и что-то бормотать самому себе по-немецки. Даже с размаху один раз нырнул в него, чтоб друзьям потом рассказать, наверное. Смотрим — а он хоп, и себе в кармашек макушечку спрятал. Нехорошо, конечно, надо было спросить, ну да бог с ним, дали пакет, набирай сколько надо. Он обалдел, несчастный, набрал пакет доверху, сидит улыбается.
— Я, — говорит, — такого даже в кино никогда не видел. Можно сфотографировать? А то мне не поверит никто.
Мы добрые, разрешили.
Испросив у меня дозволения, Илья остался в Рингушнике. И слава богу. Когда немец принялся распаковывать свои рюкзаки, нас обуяло нездоровое возбуждение.
У него с собой куча музыкальных инструментов: три флейты, бубен, волынка, варган и еще множество различных дуделок и звенелок.
Давно на Мангупе не было таких концертов. Да я думаю, никогда их не было! Мой грот доверху наполнен плотным музыкальным шумом, все разобрали по инструменту и стараются, кто во что горазд. Останавливается кто-нибудь на перекур — его место тут же занимает следующий, раздувая бока-меха волынки или терзая гитару. Доброволец намертво прилип к варгану, и вырвать у него эту диковинную чукотскую вещь не представляется возможным.
Я сегодня повар и варю такие харчевые смеси, что слюной заходятся абсолютно все, даже скептические Ромчики. Несовместимые вроде бы продукты, вместе соединенные, дали великолепный результат не только по запаху, но и по вкусу — народ смел всю еду в мгновение ока. У Ильи ведь, кроме музыки, была еще куча продуктов. Мы и думать не могли, что на планете существуют вещи главнее тушенки и сахара. В смысле доставления нам радости, конечно. Оказалось — существуют! У немца была целая банка кофе «Нескафе»! Счастье было всем, но недолго. Банка приказала долго жить уже через полчаса. Скрипа, которому не досталось кипятка, не стал ждать, когда закипит следующий котелок, и сожрал свою дозу кофе всухую. Счастливее глаз я не видел давно.
Вечером, упоив себя и немца «молоком», пошли — ну куда же еще?! — в Акустическую. Сейшенили долго и мощно. Постепенно инструментов участвовало в джеме все меньше и меньше. Сначала перестали в них шуметь те, кто дурачился, потом просто устал кто-то... В итоге остались Илья с варганом, Скрипа с гитарой и я с ритм-секцией. Прочие, тихонечко рассредоточившись по периметру пещеры, потрескивали огоньками самокруток.

4 сентября, пятница

Утром пришел расстроенный Глеб и сообщил, что ночью, пока мы все были в Акустике, у него из пещеры увели телогрейку и одеяло.
Мы в шоке. Кто эта сволочь? Кому это нужно? Как жить дальше, как оставлять вещи? У меня керамика в погребе, куртка и чистые, цивильные вещи там же. Рюкзак вряд ли сопрут — драный; повседневные вещи тем более никому не нужны.
Долго сидели, рассуждали, анализировали. Кто мог, кому нужна такая куча барахла? Надо провести полномасштабные обыски по всем нычкам и дальним гротам. Не исключено, что там поселились какие-нибудь пришлые панки, они и творят эти беззакония.
Немца Илью наши разговоры перепугали страшно. И его можно понять — у него что ни вещь, то восторг. Инструменты, спальник импортный, фотоаппарат явно дорогущий, рюкзак... В общем, от греха подальше отправили мы немца к нашим заклятым друзьям археологам. У них спокойнее будет.

5 сентября, суббота

Утром приехал Фитиль. Вообще-то он приехал еще вчера вечером, просто мы его не видели. По слухам, он привез дринча, сигарет и еды. Выпьем, значит, ура! А то всё трава да ее производные...
Даже не позавтракав, отправились к нему, в Кроватную. Соорудили из бутылки подобие кальяна и через кагор выпыхали косяков пять, не меньше. А потом и «усиленный» кагор выпили. Прекрасная штука.
Фитиль пришел на Мангуп праздновать день рождения своей жены Валерии. Я радушно пригласил всех отмечать это событие к себе. Фитиль тут же согласился — у меня вечерами теплее, места побольше, да и обрыва нет, не свалится никто, по крайней мере.
Из выпивки были кагор и традиционный спирт «Роял», а на закуску — разумеется, из харчей Фитиля — я наварил борща, каши, супа. Ушло все на ура. Чай даже не ставили, ведь сахар мы сожрали ложками еще в Кроватной утром. На мой взгляд, день рождения получился не очень, но всем явно было весело. Мне, впрочем, тоже было прекрасно, от смеси «Рояла» и кагора я чувствовал приятное опьянение и был ему очень рад. А вот когда мы выпили «молока», появилась просто невероятная атмосфера счастья. Скрипа пел свои прекрасные песни, мантры, рассказывал про счастье длиной в бесконечность и уговаривал всех снова стать детьми. Мы радостно соглашались, кто-то всплакнул даже... Скрипа замечательный, талантливый. Эх, записать бы на кассету его мелодии и слушать долгими зимними вечерами, покуривая вырезанную Добровольцем трубочку с мангупским табачком.
Поговорили с Костиком и Андрюхой и решили остаться здесь до октября, а затем поехать в Бердянск к Ромашке. Затем в Днепропетровск, в Харьков, в Киев, наконец. Втроем, не растусовываясь. Так зиму и переживем, в путешествиях.
Пока болтали, большая часть народу уже попадала, и произошла заминка. На моем месте влежку спали человек шесть, и согнать их оттуда не представлялось возможным. Добрый Доброволец любезно пригласил меня переночевать в его двойном спальнике. Предложением я воспользовался, но тут пришел Костик и начал вопить, что я оккупант, гад и занял его место. Посмеялись, конечно, но место я так и не уступил. Заснули под чудесную музыку Скрипы. Он так и остался сидеть с гитарой у костра.
Мне показалось, что прошло совсем немного времени, когда все вдруг проснулись и сползлись к погасшему костру. Дрыхнуть остались только Ромчик и парочка, которую он привел с собой, — Макс из Мелитополя и Ален- ка из Ялты. Я, как обычно, не смог отказать в крове. Не хватает у меня твердости отказывать людям. Они спокойные, не напряжные, но люди! В Рингушнике такое количество народу, что я уже отчаялся побыть один. А когда дело доходит до того, что меня не пускают спать на мое собственное место, — это перебор. Всё, больше никого не пущу. Надо быть решительнее.
Все вновь уселись у костра, что-то выпили еще, покурили. Тут я на свое место и вернулся и никого не пустил. Лег, да так и проспал до рассвета, изредка просыпаясь от воплей не спящих Марика и Костика.

6 сентября, воскресенье

Утром после завтрака Доброволец с Костиком собрали все необходимое и перетусовали на пару дней в грот под мыс Ветров варить «конфеты». Давно планировали, а тут как раз все совпало. Трава есть, сухое молоко и сгущенка тоже. Пока не сожрали и не сторчали, надо делом заниматься. Место там тихое и безлюдное, чужие не найдут, запахи не просочатся.
— Вы там осторожнее, — предупредил я. — Там, на Ветров, чуть дальше, есть один грот... Я в нем однажды очнулся — непонятно, как туда попал. Странный грот, в общем.
— «Молоко» пил перед этим? — Скепсис Кости неистребим.
— Ну, пил.
— Ну и мы будем пить. Так что проверим!
Неожиданно собрался домой, в Симферополь, Скрипа. Дела, говорит, судебные.
— Что привезти? — спрашивает.
Мы воодушевились, тем более Скрипа намекнул, что человек он в некотором роде и с некоторых пор зажиточный. Но деньгами ему скинулись, кто сколько смог.
— Сахару! — кричит кто-то.
— Мешок привезу, хватит? — Скрипа без тени улыбки педантично чиркает карандашом в записной книжке.
— Сухарей! Батареек для фонариков, спичек! Сигарет, а главное, папирос побольше! — заказывает народ.
— Привезу несколько блоков курева, — делает заметки Скрипа.
— Тушенки, Дим, побольше. И в стеклянных банках! — поддался и я всеобщему ажиотажу. — И тетрадку в девяносто шесть листов школьную привези, мне для дневника, а то кончается.
— Не вопрос!
— Ваковских, изделий номер два! Три ленты!
— Хм, если будут, привезу!
— «Юпи» еще, кубики бульонные и кастрюлю хорошую! — кричим мы вслед уходящему благодетелю Скрипе.
— Ладно! Буду послезавтра!
Надо ли говорить, что остаток дня мы мечтали о том, чтобы скорее наступило послезавтра...
А тут и Фитиль уехал домой, прихватив почти всю свою компанию. Срач в гроте остался нереальный.

7 сентября, понедельник

Вот и расстроенный кражей Коля Садовник засобирался в Киев. А я решил проводить его немножко и заодно сгонять в Симферополь.
Вместо украденного рюкзака Коля приспособил мешок, набил его кизилом, шиповником и уцелевшими вещами. Нахрена ему столько ягод, непонятно, а еще больше непонятно его желание переть такую тяжесть до стольного града Киева.
Попили чаю и поперлись вниз. До трассы дошли только к половине одиннадцатого. Попрощались с Колей, оставил его стопить машину, а сам пошел пешком. В Залесном, опасливо озираясь, заскочил в магазин, купил погрызть буханку хлеба, в саду нарвал яблок.
Так и шел пешком до остановки «Теплица», где чудом успел на двенадцатичасовой автобус.
На «Сирени» посидел, написал письмо маме и Немету. Коля на станцию почему-то не приехал. Поезд у него из Бахчисарая в пять, если он теперь и успеет, то только по трассе. А трасса тут голимая, машины останавливаются редко, водители часто просят деньги. А у Коли еще этот огромный страшноватый мешок. Вот на хрена нахапал? Бог уж у него даже рюкзак отнял, чтоб не вывозил с Мангупа природные богатства, так он все равно потащил! Ну, будем надеяться, что Бог посмотрит на несчастного Колю сквозь пальцы и разрешит ему успеть на поезд.
В электричке написал еще одно письмо — Машке Шлеевой. А в Симферополе столкнулся с неожиданной проблемой — на почте не было почтового ящика. Пришлось искать другую. Обратился за помощью к ментам. Они меня подозрительно осмотрели, но дорогу показали. Отправил письма и посылку маме. Запаковал дареную керамику, проложил для амортизации лечебными травами. Надеюсь, их не примут за коноплю и посылка дойдет в целости и сохранности — ведь такая красота!
Сдал бутылки, побегал по магазинам. Купил только хлеба и концентрированных супов. Сухое молоко есть только по 12 рублей — дорого, стал искать подешевле, но не нашел. Крупы нет вообще никакой. Сплошное расстройство из-за этой продуктовой ситуации. Жалко, Скрипа не оставил адрес, а то бы я помог ему все купить и довезти. Хотя он говорил, что ему друг на машине поможет все доставить в гору.
До Мангупа — повезло — добрался на автобусах. Поднялся тоже быстро и легко. Дома перекусил, налил с собой в бутылочку «молока» и пошел гулять. На мысе Ветров познакомился с туристом Володей. Напоил его «молоком». Он даже не понял, что это было, кажется, но делал умное, всезнающее лицо. Когда его вперло, я понял, что теперь бросить его не могу, а то свалится еще, свернет шею — я расстроюсь. Повел его в Акустическую, сдал на руки людям, попросил присматривать, а сам пошел вниз, к Добровольцу и Костику.
Накормил их хлебом и тыквенной икрой, отсыпал продуктов. «Конфет» они наварили порядочно и, судя по лицам и поведению, половину уже сожрали.
Темно хоть глаз коли, фонарь почти сдох; когда возвращался, чуть не обделался — выскочил то ли кабан, то ли козел, напугал страшно. Хорошо, спички оставались. Выбрался.

8 сентября, вторник

День как день, жарко, воздух звенит. Ну и дозвенелся — вечером зарядил дождь, да так надежно зарядил. Весь день ждали Скрипу, но безуспешно. Видимо, не успевает все найти, список-то вон какой.
Сходил вниз, к ребятам. Сварили «молока», посидели-погнали. Вечером собрали вещи и перетащили всё обратно ко мне в Рингушник. «Конфет» получилось много; жалко, несладкие. Есть эту дрянь можно с трудом, но ребята утверждают, что вставляет неплохо. Решили, во избежание излишнего расхода, «конфеты» не есть, а пить «молоко».
Вечером взяли бидончик с «молоком», трехлитровую банку с ним же и пошли помолиться в церковь на южном склоне. По дороге случилось непоправимое. Доброволец оступился и выронил банку аккурат на каменный островок среди травы. Раздался глухой звук, жалобный плеск, и вот, даже не успев до конца понять, что произошло, мы упали на колени и жадно, как собаки, принялись лакать «молоко» прямо с известняка. На Андрюху никто не ругался — ну с кем не бывает неприятностей. Всосав все возможное в себя, мы переглянулись. И только в этот момент поняли, что напрасно пытались спасти ценный продукт своими организмами. «Молоко» — продукт крепкий, не терпящий фамильярности и неконтролируемости дозы. Я прикинул, сколько в нас сейчас лишнего конопляного отвара, и мне на секунду стало страшно. Ребятам, думаю, тоже.
На подходе к церкви мы поняли, что там встали какие-то люди; напряглись, но потом решили, что это наши. Зашли, а оказалось, что там совсем наши — севастопольский народ во главе с Костей Веселовым, гостеприимным хозяином из Камышей. Все обрадовались страшно! Мы напоили их «молоком», а нас угостили колесами. Терен или тарен, как-то так называются. Я съел два. И чуть не умер. Через полчаса грот невероятно увеличился в размерах и посинел. Лежащие неподалеку камни принялись насвистывать какие-то мелодии, люди поменяли очертания и содержание, разговаривали с закрытыми ртами и вращали глазами. Страшно хотелось пить. Так невыносимо, что казалось, если не попить сию минуту, то сердце замрет и лопнет. Вода была, к счастью; все пили без остановки, говорили какую-то чушь и пили снова. Тело стало невероятно тяжелым, попытка встать на ноги не привела ни к чему. Стоя на коленях, я пытался собраться, но даже не понимал, в какой стороне люди, а в какой обрыв. Лишь огонь костра подсказывал: туда не ходи — сюда ходи. Шепчешь «пить» — кто-то дает воды. К счастью, это говно жрали не все, поэтому никто не шмякнулся вниз. Там невысоко, но все же...
Больше никогда эту дрянь есть не буду.

9 сентября, среда

После трех дней в гроте под мысом Ветров Костик изменился. Стал значительно реже говорить, подолгу молча сидеть в углу и гораздо меньше передвигаться.
Когда сделать пару шагов все-таки приходится, носит наперевес перед собой длинный прутик, говорит, что это духоловка, призраков отпугивать. Уж не знаю, что он там видел внизу, но это точно запало ему в душу. Расспросить пробовал, но Костя уходит в глухую оборону и ничего не рассказывает. Уверен, что он видел что-то из того, что видел я, и это явно был не «дирижабль».
Дождь вроде перестал, но хмарь осталась.
Как мы вчера доползли до Рингушника — одному богу известно. Даже бидончик не потеряли.
Весь день в воздухе висит напряг. Все ссорятся, ругаются, причем абсолютно без причины. Костик говорит, что это у нас от вчерашних колес в сочетании с передозом «молока» такой отходняк. А больше списать и не на что. Глаза у всех, как у китайцев, узкие, за водой ходить не успеваем — выпиваем по дороге целый котелок и идем обратно. В голове творится ужас и кошмар — ощущение, что она сейчас взорвется. Съели по «конфете» — думали, отпустит, но как-то не очень помогло.
Точно больше никогда не буду жрать эти колеса!
Вечером поднялся Митя с хавчиком. Чуть позже приехали смоленские герлы с баранками и всякой вкуснятиной.
А потом зашел в гости Костя Веселов, и я съел три колеса.
Успел подняться наверх и дойти до пещеры с телевизором. Там на стене телевизор нарисован — может, покажут чего-нибудь интересное. По правую руку бар, несколько нарисованных бутылок тут же подняли настроение. Помню, как включил первую программу, взял бутылку виски в руки и начал смотреть мультфильм в передаче «Спокойной ночи». Помню, показывали мультик про маленькое и черненькое существо, которое кривлялось и показывало мне язык. Вкус виски не помню совсем. Потому что я никогда в жизни не пробовал виски.

10 сентября, четверг

Очнулся с адской головной болью и сушняком. Долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, так плохо было. С трудом приподнялся и на коленях дополз до костра. Спасибо судьбе, в котелке был вчерашний чай. Давясь заваркой, я отхлебнул, перемазался копотью и рухнул на землю.
Еще толком не проснувшись, все снова начали лениво переругиваться.
Саратовские девицы от греха свалили, никаких независимых арбитров не было, и поэтому к вечеру мы совсем переругались.
Вылез прогуляться. Обошел ближайшие опустевшие пещеры в поисках хоть чего-нибудь. Около очагов собрал аккуратно сложенные окурки, некоторые очень даже жирные. Вспомнил, как стращал мангупцев историями про огонь. Ведь эта привычка — бросать «бычки» в костер — наутро, когда курево заканчивается, из способа поддерживать чистоту превращается в большую глупость. Чертыхаясь, пипл лазит по всем углам, но не находит ни крошки табака. А стоило придумать, что огонь нельзя бросать в огонь, а то чакры треснут, как около всех костровищ немедленно стали оставаться недокуренные самокрутки и сигареты. Выпотрошил из них табак, оторвал газетку, скрутил — наслаждение. Особенно вкусно курится газета «Аргументы и факты» почему-то. А хуже всего — «Труд».
На Дырявом автоматически пособирал попадающийся мусор; надо вечером сжечь, не забыть. Мусорить меньше сейчас стали, особенно хиппи. Кучи оставляют в основном туристы. Но их мусор полезный, мангупцы растаскивают его, как муравьи. Остатки провианта, газеты, банки и пакеты идут в дело. Бутылки сдаются. Остальное сжигается, включая консервные банки. Опять же, стоило сказать, что обожженная в костре жестянка сгниет от дождей уже через год, а просто выброшенная будет лежать десятилетия, как народ тут же радостно принялся жечь редкие свои и обильные туристические банки.
Около дворца наткнулся на размокшую от дождя сигарету. Красивая! С длинным фильтром, золотая вставка, «Ротманс». Решил спасти. Аккуратно положил ее в бумажку, донес до грота. Посушил в банке на огне, но она сломалась-таки, вырвав крик отчаяния из моего горла. Но хиппи не сдаются! Осторожно освободил ценнейшие волокна табака от папиросной бумаги, дрожащими пальцами переложил табак в газету, закрутил. Курили, делая глубокие затяжки, вместе с Добровольцем. Вкус сигареты «Ротманс», смешавшийся со вкусом газетных букв, передать невозможно. Бесподобно! Доброволец, с интересом наблюдавший за моими манипуляциями, посоветовал снять видеоролик с таким сюжетом и продать его за громадные деньги на рекламу «Ротмансу».
Выползли в Акустическую пещеру, потусовались там. Дома доварили и доели все продукты. Завтра на повестке дня — голод. И табака нет. Совсем.

11 сентября, пятница

Утром все проснулись с желудками, сведенными от голода. Я поклевал кизила, терна, попил травяного чая. Не полегчало. Отправился наверх добывать пищу.
Выручила Славянка, она на Ели-Бурун стоит, в Харьковской. Дала три супа, два бульонных кубика и кусок хлеба. Хлеб я сожрал по дороге, причем автоматически, как Винни-Пух мед, даже не заметил, как. Стыдно. Супы мы тут же замутили, накидали туда крапивы. Идея была не очень хороша, крапива для готовки идеальна весной, но и мелко порубленная осенняя, старая и жесткая, тоже сгодилась в качестве наполнителя. Перекусили.
Смоленские герлы тоже оголодали и отправились вниз; может, и принесут чего. Митяй собрался завтра сгонять в Севастополь, тоже привезет еды.
Что-то Наташка Сладкоежка запропастилась в этой Керчи. Обещала, что вернется через неделю, а сегодня уже ровно две. И Серега Севастопольский исчез. Давно должен был приехать, а нет как нет. И самое главное — исчез Скрипа. Я думал: может, запамятовал его в тареновом угаре, ан нет, выяснилось, что не поднимался. Начинаем беспокоиться.

12 сентября, суббота

Проснулись от громкого щебета. Низко-низко у грота проносилась стая стрижей, разворачивалась и снова возвращалась. Долго не могли понять, в чем дело, пока не разглядели птицу, застрявшую в ветвях орешника. Пришлось вставать и проявлять благородство. К счастью, повис стриж невысоко. Я осторожно освободил его длиннющие крылья и осмотрел. Вроде не сломано ничего.
Птаха отчаянно колотилась в пригоршне, больно клевала палец. С руки взлететь не смогла — подкинул. Птица чиркнула крыльями-спицами воздух и вонзилась в как раз зашедшую на очередной круг стаю. Осыпав меня благодарным писком, стрижи унеслись прочь, а я лег досыпать. Но не успел и глаза закрыть, как снова был вынужден вскочить на ноги. Стрижи, видимо, решили сделать в честь спасителя круг почета и снова врезались в леще- вину. На этот раз застряли сразу три птицы. Пришлось уже всем вставать и лезть на орешник, так что вскоре все испытали это необычное ощущение — стук стрижиного сердечка о свою заскорузлую ладонь.
Наученные горьким опытом стрижи больше кругов почета не устраивали и скрылись в направлении Балаклавы.
А так день обычный.
С севастопольскими варили «Манагуа», выпаривали «конфеты». Я сегодня не ел, уж больно хреново. Вчера передознулся «кашей», блевал страшно. Еду жалко невероятно — переводняк.

13 сентября, воскресенье

Сегодня у Немета день рождения.
Поздравляю тебя, Дима, будь здоров, счастлив, люби и будь любим! И удачи тебе! Жаль, что не могу сказать тебе это лично, прямо сейчас, но надеюсь, мое письмо дошло и ты его уже прочитал.
Мы с Добровольцем утром пошли вниз. Неторопливо покушали слив. Да что там покушали — обожрались! Залезли на сушилку, набрали табачку, потом яблок. Зашли в Красном Маке к Марку, но дома его не было. И магазин закрыт.
Делать нечего, пошли обратно. Жара, ходить лениво; часто останавливались, жрали яблоки, болтали. На озере нас ждали нечаянные подарки.
На тропинке стояла банка. Банка в нашем нехитром хозяйстве вещь полезная всегда. Но в этой банке было то, за что можно жизнь отдать. Там было варенье. Из шелковицы и вишни. Не веря глазам, мы осторожно опустились на колени. Банка буквально излучала сияние — она была почти полная! Естественно, мы принялись варенье употреблять. Жменями, со вкусом, смакуя. Доброволец, чтоб не сглазить, ест его и приговаривает: дерьмовое, мол, варенье, сладкое чересчур. Когда счастье заканчивалось, краем возбужденного глаза мы усекли еще одну банку. На этот раз с кильками. Не скажу, что сразу после варенья соленые кильки было легко есть. Это было очень трудно. Но мы справились!
И вот лежим мы, курим, а в голове проносятся воспоминания. Вроде как, когда шли мы здесь, на этом месте собирала рюкзаки толпа детей-туристов!
С трудом поднявшись, мы побрели на поиски следов. И нам несказанно повезло! Куча помидоров, лука, картошки и хлеба; перец, яйца вареные, остатки тушенки! Умные дети, закончив поход, разумно рассудили, что тащить все это назад домой слишком тяжело, и бросили всё! В том числе и несколько пачек крупы, сахар, супы... Какие умные, хорошие, добрые дети! Мне удалось найти даже пирожок с капустой!
Поднимались мы с трудом. Объевшиеся, обессилевшие, но при этом счастливые, мы часто останавливались и перекуривали. Доброволец рассказал, что давно уже хочет поехать на Байкал. Чтоб собралась весной компания приятных людей, взять палатки, байдарки — и в путь. До Байкала добраться на поезде, там постоять, пожить и двинуться на Енисей, а дальше по реке вниз на байдарках. Людей он уже наметил — это я, Муха, Сережа Севастопольский и Костик Саратовский. Идея хорошая, почему бы и нет? Ведь зимовать мы решили у Скрипы, так что задуманному ничего помешать не сможет. А я вроде бы про Скрипино приобретение и не писал еще. Наш гений гитары и сказитель купил в глухой деревне под Загорском дом. И зовет нас туда жить. Дом из шести комнат, старинный, двухэтажный, с огромной библиотекой и винтовой лестницей. Скрипа сейчас засылает туда контейнеры со всем необходимым. То есть зашлет тут же, как продаст свою квартиру за полтора миллиона! Мы приедем в Москву в декабре, он нас обзвонит по спутниковому телефону и заберет уже из Загорска. Дай бог, чтобы все получилось. Я тогда буду сидеть там и переписывать свой многострадальный роман. И перепечатывать его в компьютер, который там тоже будет. Еще Скрипа берет туда какого-то мужика, гения, который вместе с ним будет конструировать прибор — вибратор, кажется. Прибор этот чудесный должен будет из воздуха производить все что угодно, от наркотиков до чувств, как утверждает Скрипа. Он, конечно, гонит, но гонит красиво. Непонятно, верят ему все или связываться не хотят, но не возражает ему почти никто. Мне в общем-то его гон не противен. Главное, чтобы дом действительно существовал. Уж очень не хочется зимовать в Москве... Не хочется возвращаться в квартиру к маме, устраиваться на работу. Эх, пожить бы в этом доме, вести натуральное хозяйство, все делать самому. Может, я ушел из дома ради этого нового Скрипиного дома? Это он — тот шанс изменить свою жизнь, полностью поменять абсолютно всё? Пусть он существует, этот дом, ну пожалуйста, пусть он правда существует... Какой бы ни был, наполненный сумасшедшими гениями, но пусть он взаправду существует...
Кстати, сам Скрипа до сих пор так и не появился. Сгинул в Симферополе с концами. И с нашими деньгами, что самое неприятное. Но придет, я уверен. Надеюсь, что ничего с ним не случилось.

14 сентября, понедельник

На плато вчера повстречали симферопольцев. Они дали нам немного свежего хлеба, курить и пообещали сухого молока. А мы им «молока» вкусного взамен пообещали. Сегодня договорились стусоваться.
Так и вышло.
Тусовки, хавчик, «молоко».
У Мустанговой полез за кизилом, он там сочный вызрел, хороший. И как шлепнулся! Животом вниз! Лежу, страдаю. Вдруг прямо у головы булыжник — бабах!
— Вы чего там, охренели совсем?! — ору.
— Ой, Ринго, ты, что ли?
— А кто еще, если я тут кизил собираю!
— А я думал, коза какая, решил поохотиться...
Чуть не убил потом Добровольца.

15 сентября, вторник

Утро началось с отчаянного визга:
— Ринго, спасай варенье!!!
И я понял, что наконец-то приехала Наташка.
Со слезами на глазах, вопя истошным голосом, Наталья предъявила нам рюкзак с разбитой литровой банкой варенья. Успокаивая Сладкоежку, мы нервно освободили варенье от осколков и немедленно его употребили. Также в рюкзаке обнаружились и две малюсенькие дыни. На этом продовольствие, привезенное Наташкой, было исчерпано. Но мы так рады были вновь ее увидеть, что ругать, естественно, не стали.
Сбегали наверх. Туристы, пару дней стоявшие на Кухне, уходят и вроде что-то оставляют нам. Но губы мы раскатали рано, в наследство нам осталась лишь пачка киселя. В Мустанговой Шинель поделился горохом и мамалыгой.
Сварили, похавали. Доброволец с Костиком ушли вниз, а я отправился на Сосновый. Там на проволоке встретил Сашку Герика. Слазили к нему в гроты, курнули и чифирнули. Шатаясь, залез по проволоке наверх и пошел лазить по склону. Навестил найденную еще летом нычку. Судя по всему, здесь с того момента так никто и не был — место не проходное. Может, переберусь туда, когда меня окончательно утомит толпа. Хотя там, на Сосновом, стремно. Ночью звери носятся... И духи, опять же...
Пособирал лимонник на чай. Посидел, попел немного. Погрустил.
В грот вернулся уже затемно.

16 сентября, среда

Мы как раз сидели на Кухне и сетовали на уже десятидневное отсутствие Скрипы, как вдруг в поле зрения ввалилось что-то огромное и пыхтящее. Это был как раз Дима Скрипа собственной персоной! С циклопических размеров рюкзаком, весь увешанный тюками и пакетами.
— Простите, люди, задержался, — извинился Скрипа. — Зато сколько я всего принес!
Передохнув, он начал распаковывать вещи.
Первым делом жестом фокусника Скрипа извлек магнитофон. И кучу кассет! Холодок счастья пробежал по нашим спинам. Музыка! Мы бросились читать надписи на кассетах. Янка! Умка! Pink Floyd! Velvet Underground! Shocking Blue! T-Rex! Это невероятно, в это просто невозможно было поверить!
Следующим предметом, появившимся из рюкзака, была... печатная машинка «Москва».
Потом — большущее пуховое одеяло.
Наши улыбки очень скоро превратились в нервные гримасы.
Из котомок появлялись все новые и новые богатства: две подушки, комплект постельного белья, какие-то технические книги, пепельница. Несколько носильных вещей, явно Скрипиного размера, ботинки, моток веревки, еще что-то.
Когда Дима достал из рюкзака две ковровые дорожки, кто-то тихо, но отчетливо произнес:
— Бля-а-а-а...
Нам Скрипа принес лишь буханку хлеба.
Через несколько минут выяснилось, что печатная машинка не работает, а к магнитофону нет ни одной батарейки. Что деньги, которые мы собрали, Скрипа где-то просрал. Что мы бездушные и черствые люди, что мы должны измениться и снова стать детьми.
Мы плюнули и разбрелись по Мангупу.
Если утром было солнце, то к полудню природа нахмурилась, полил дождь. Недолгий, правда, всего на полчаса. И настроение менялось соответственно погоде.
От археологов пришла Наташка и принесла кашу. Это прекрасное событие отчего-то навело народ на мысль — как бы кинуть археологов на хавчик. Хотят унести всю продуктовую палатку. Мне эта затея не по душе, несмотря на то что я страшно зол на кинувшего нас всех Скрипу и готов сейчас на любые необдуманные поступки. Я хоть и недолюбливаю гробокопателей, но так нельзя. Они и Наташке сегодня вон помогли обувью и едой, продукты дают иногда, вообще ребята неплохие. Работа у них дрянь, да. Но крупно кидать их не стоит — и они не заслужили, и нам потом ой как худо будет.
С Добровольцем пошли за лещевиной — орехи вроде дозрели. Набрали прилично.
В «Рингушнике» народ заседал у костра и болтал о всякой фигне типа оживших мертвецов и тому подобной нечисти и гадости. Скрипа пришел, кстати, как ни в чем не бывало. Сел у костра, участвовал в беседе. Но вдруг — нас это даже обеспокоило — отнесся к вурдалачной теме очень болезненно, разозлился, даже кричал что-то. Явно у него что-то в прошлом с этой темой связано. Заморачиваясь с каким-то сатанизмом, Скрипа немножко съехал, а потом, когда кто-то вернул его к жизни, он зациклился на одном — на светлой мечте о «счастье длиной в бесконечность».

17 сентября, четверг

Утром крепко чифирнули, прихавали «кашки». Доброволец со Скрипой, воодушевившись, отправились в Новоульяновку. Наталья вскоре пошла собирать орехи и кизил, Костик пробивал табак, а я доводил до ума мундштук. Испортил, конечно. Вчера мне удалось соорудить весьма прикольную трубочку для гашиша, а вот мундштук загубил, криворукий. Попробую теперь новый сделать, из орешника.
Вечером, только вечером мы выползли наверх, прогулялись, зашли в гости. Даже перекусить удалось. А в Рингушнике обнаружили вернувшихся ни с чем ребят.
Ну, хоть в новоульяновском озере искупались и яблок принесли.
Взгрустнулось что-то, захотелось пройтись. Накинул одеяло и пошел на Сосновый, посидеть в нычке. Хорошо там...
Набрал хвороста, разжег костерчик. Солнце давно нырнуло в море, но пурпурное марево до сих пор освещало Севастополь. Море угадывается только по кораблям, застывшим в дымке; кажется, что корабли висят прямо над городскими домами-коробками. Воздух нереально прозрачен, видно даже силуэты в окнах. Как там Саша Тон пел:

Видишь, в окнах горит свет —
Может, там не спят.
Может, там одинокие люди С бокалом сидят...
Может, там просто забыли выключить свет.
Я надеждой горю и смотрю,
Но ответа мне нет...

Растянувшись на одеяле, я размышлял о вечности и изучал замысловатый узор на известняке над головой, когда мое внимание привлекло сопение.
В паре метров от меня стояла унылого вида дикая коза. Причем козе я был явно не интересен — животное с любопытством смотрело на тлеющие угли.
Я, скосив глаза, быстро просчитывал возможности завладеть козой. Можно резко вскочить и криком напугать козу до смерти. К тому же она может вздрогнуть и упасть с обрыва. Это облегчит ситуацию — не надо будет ее убивать. А говорят, если долго смотреть на костер, то можно сойти с ума. Вдруг мне повезет и она сейчас сбрендит и покончит с собой? А еще можно вскочить и загнать это вкусное мясо в пещеру. Только что с ней там делать? У меня из оружия только спички... О! Можно поджечь козу!
Решив все-таки остановиться на первом варианте, я напряг мышцы и вскочил. Криком поперхнулся, издав слабый всхлип, поэтому атака полностью и безоговорочно провалилась. Перепуганная коза одним прыжком отпрянула в сторону отвесной стены и замерла, иронично, как мне показалось, наклонив голову. Деваться ей было некуда — либо падать вниз, либо обойти меня.
Я нервно хихикнул. Очень хотелось мяса, но как убить хоть и небольшое, но живое существо, да еще и голыми руками, я не имел ни малейшего представления. Не отрывая взгляда от насмешливых козьих глаз, я пододвинул ногой в огонь охапку веток. Пламя вспыхнуло, осветив пещеру и полностью преградив выход обреченному парнокопытному.
Ситуация разрешилась весьма неожиданно. Из отверстия у пересохшего русла родника выскочило чудовище. Его можно было бы принять за собаку, если бы не крысиные лапы с острыми коготками и длинный голый хвост. Уникальный в своей мерзости диковинный зверь был не больше крупной выдры.
Злобно зарычав и гавкнув, тварь кинулась на козу, но та была проворней. Увернувшись от клацнувших в воздухе зубов, горная коза по практически отвесной стене скрылась с глаз.
Гадина фыркнула и посмотрела на меня.
— А-а-а-а-а!!! — заорал я и бросился бежать, чудом не свалившись в чернеющую пропасть. Несся, не разбирая дороги, в полном ужасе, что чудище мчится за мной и вот-вот вцепится в лодыжку.
Остановился только в районе Графской, перевел дыхание. Вроде никто не бежал, хотя в такой темноте хоть глаз выколи. Подобрав дровеняку, полный решимости биться, если придется, с крысообразной собакой до победного, я осторожно пошел к спуску в грот.
— О, Ринго, молодчина, дрова принес, — обрадовался Костик. — А то как раз догорает!
— Это ты там орал? — уточнил Доброволец.
— Я. А что, слышно было?
— Еще бы! Хорошо орал, мощно. Что случилось-то?
— Да не, нормально всё. Тварь видел страшную.
— Тварь — это что, — сказал Костик. — Вот я однажды Егора Летова видел — это да.
— Правда страшная. — Я скрутил сигаретку. — То ли собака, то ли крыса, фу, мерзота.
— Так то крысопес, наверное, был, — сообразил Доброволец. — Солидол же рассказывал, что он тут водится. Где видел-то?
— На Сосновом. Народ, одеяла лишнего ни у кого нет? А то я его там со страху забыл...
Одеяла, увы, не нашлось. Натянул на себя все вещи, какие нашлись в гроте, накрылся полиэтиленом, да так и ворочался всю ночь, вспоминая мерзкие лапки и жуткий взгляд крысособаки.

18 сентября, пятница

Утром опять был дождь.
И он снова так же быстро кончился.
Вооружившись здоровенным колом, я пошел вызволять одеяло. Оно лежало там, где я его и оставил. Крысопес меня, естественно, не ждал. Намотав одеяло на руку, я осторожно пошел осмотреть место, откуда он выскочил. На нору похоже, кстати, очень. И следы лапок имеются на входе. Дырка по размеру подходящая, вполне возможно, что эта тварь до сих пор там. Безрезультатно потыкав в нору колом, я решил не испытывать терпение хищной твари и ушел, мысленно похоронив для себя эту прекрасную нычку...
Опять жутко напряжный день.
Из-за того что ночью не спал, меня нестерпимо раздражали все и всё. Без причины. Противен сам себе, провоцировал всех на ссору зачем-то. И получал ее.
Надо завязывать. И учиться контролировать свои эмоции. Ясно, что тяжело, понятно, что невыносимо, но держаться надо. Это близкие тебе люди, тебе необходимо принимать их и со всеми недостатками тоже.
Сегодня снова приехала куча севастопольских. И в том числе Костя Веселов. Привычно встали в церкви на южном склоне с Юрой и Наташей. Черт, я знал, что не надо к ним ходить, особенно захавав предварительно «каши». Но так уж получилось. Костя выдал мне три колеса тарена. И я снова взял. Сигареты, гречневая каша с тушенкой, привычное Костино гонево...
Сначала в гречке пропадает тушенка. Затем котел становится настолько огромным, что его молекулы делаются прозрачными, и котел попросту исчезает. Сбивается речь. Начинаешь фразу и не можешь закончить, так как забыл ее начало. Координация движений снова нарушена, стоять невозможно, двигаться тяжело...
Спасли наши. Пришли и забрали. Спасибо!

19 сентября, суббота

В Чебурашке поселились какие-то неприятные хохлы из Кривого Рога. Снобы и козлы. Хоть они меня и напоили спиртом, накормили колбасой с хлебом.
Пошел понизу на Сосновый, встретил Костика. Пошли вместе... Показал ему кое-какие заповедные места. Там же, на Сосновом, в гротах наткнулись на Пулю и некоего Бэйса. Пуля выбрился налысо! Невероятно, но прикольно. Может, и я когда-нибудь, кто знает. Бэйс — это какой-то панк-малолетка из Гурзуфа. Нудный и недалекий.
На обратном пути заглянули к хохлам. Они жрали шашлыки. Мясо. Мясо. Мы не видели живого мяса сто тысяч лет. Но они не дали нам ни кусочка.
Костик разозлился, пожелал им всех благ и сильного дождя. Дождь случился. Надеюсь, затопило, в Чебурашке же дымоход. Аккурат посередине пещеры...

20 сентября, воскресенье

Рано утром меня растолкал Доброволец, поинтересовался, который час, и предложил наведаться к хохлам в Чебурашку, поживиться чем-нибудь, пока те спят. Осторожно поднялись мы наверх, но, как оказалось, напрасно. Спали туристы рядом с рюкзаками, и слава богу, я только на это и надеялся. Уж больно не хотелось заниматься каким-то банальным воровством. Впрочем, там лежал ножик, я его и забрал. Не очень прикольный нож, но пригодится.
Раз уж встали, решили пройтись дальше. На Археологической поляне обнаружили огромную банду туристов, о которой нам рассказывали накануне. Эти добрые люди уже уходили и с радостью подогрели нас продуктами: дали консервов, хлеба, баранок и даже сала! Из костра мы выудили несколько печеных картофелин и яйцо. Добровольцу это яйцо сразу не понравилось, и он, от греха, отошел немножко в сторону, а я принялся расковыривать его ножом. Тут яйцо как рванет! На меня брызги почти не попали, а вот нож пришлось долго оттирать от тухлятины.
Зашли к археологам. Они намереваются во вторник съезжать с Мангупа, сезон заканчивается. Отдали нам два кило перловки!
Завтрак на траве, с хлебом, салом и картошкой, был великолепен. Кто рано встает, тому бог подает.
Сегодня почти все уезжают в Севастополь. Совсем сваливают Ольга Комиссар и маленький Бэйс. Доброволец, Пуля и Наталья вернутся. В общем, остались только мы с Костиком да люди из Мустанговой — Ромка, Шинель и Вика. Они, впрочем, тоже ненадолго. Андрей с другом своим из Сева тоже скипают вроде бы. А те, кто остается, они гонят, вредны для здоровья и поэтому не считаются.
К вечеру сходили с Костиком посмотреть ништяки после туристов. Нашли целую вскрытую банку тушенки, сахар, остатки варенья, хлеба, сметаны и кучу бутылок.
Вечером зачифирили в Мустанговой. Там и сидели допоздна. Мечтали о доме, о винтовой лестнице, о долгих зимних вечерах у камина и, с подачи Скрипы, о счастье длиной в бесконечность...

21 сентября, понедельник

Позавтракали перловкой с тушенкой. После столь плотного начала дня на меня напала жажда деятельности. Первым делом я выгнал Костика куда-нибудь в гости и принялся за уборку грота. Соорудил прекрасный веник, всё подмел. Разложил по полочкам приправы, свечки, вещи. Переворошил и просушил свалявшееся сено, перетряхнул одеяла. Рингушник теперь похож на приличное место обитания добропорядочных буржуа, а не хиппи. Ничего, это ненадолго. Как только вернутся люди, весь бедлам вернется с ними.
Дни летят быстро. Рассвет все позже, темнеет все раньше, едва ли не в полвосьмого. Ночи становятся прохладными, начинаю задумываться о том, что пора перебираться в пещеру. Листва опадает, заросли редеют. Окончательно поспели орехи, терн и кизил. Животный мир тоже готовится к осени. Ящерицы почти пропали, зато активизировались олени. Ревут, гады, всю ночь напролет. Гон у них, видите ли! Да громко так ревут, спать не дают. И страшно еще, что не дай бог забредет в грот какой-нибудь возбужденный сбрендивший олень и затопчет...

22 сентября, вторник

Шинель, Вика и Ромка сегодня вроде как сваливают. Костик узнал, что у них есть восьмой том Кастанеды и, вскочив с первыми лучами солнца, побежал его читать. А они уезжать обломались — приехали люди, которых они ждали: Ванька, Кирилл и Вика.
По плато бродила огромная толпа туристов, человек тридцать, не меньше. Я конструировал самокрутки и исподлобья за ними наблюдал, так, на всякий случай.
Спустился в храм Кибелы, залез в пещерку — полежать в тишине, покурить. Слышу — спускаются. Экскурсовод гонит какой-то несусветный бред.
— А это, — говорит, — дом мангупца. Усталый мангупец приходил сюда, к себе домой...
— А-а-а-а, — заорала какая-то психическая туристка, увидев притаившегося на сене меня.
— А вот, кстати, и он, — не растерялся находчивый экскурсовод.
— Здрасьте, — вежливо сказал я.
Так вот, усталый мангупец спускался в свою пещеру, привязывал коня вот сюда, смотрите...
Я с интересом выглянул из пещерки, чтобы посмотреть, куда усталый мангупец привязывал коня.
— Вот здесь, — продолжал экскурсовод, — у мангупца был очаг. А вот отсюда кушал его конь...
Дождавшись, пока он выговорит всю свою чушь, я первым откликнулся на призыв задавать вопросы:
— А позвольте полюбопытствовать! Как усталый мангупец заводил сюда своего коня?
Экскурсовод посмотрел на крутую каменную лестницу, перевел взгляд на обрыв, потом на меня. Туристы, включившие мозг, недовольно загудели.
— То, откуда у вас ел конь, на самом деле — склеп, — добил я. — И это был храм, никто не жил здесь.
— Молодой человек, не мешайте вести экскурсию! Вы вообще кто?
— Мангупский мальчик, — огрызнулся я.
Засыпав меня вопросами и сигаретами, группа получила исчерпывающие ответы о храме Кибелы, изучила гробницы и кровосток и, радостно повизгивая, выбралась наверх. А я поднялся по дальней, разрушенной лестнице и спиной слышал недоуменные возгласы:
— Ой! Откуда он взялся, он же остался внизу?!
Тут-то на меня и наткнулась Наташка Мышонок, севастопольская девочка. Да не одна — с двухлитровой банкой малинового варенья в сумке! Оторвавшись от туристов, мы сходили к Гене в Харьковскую, и все вместе спустились ко мне пить чай. Вкусно невероятно! Нет ничего вкуснее варенья, смешанного с сухим молоком, особенно если запивается оно чаем с мангупским лимонником!
Археологи уезжают не завтра, а послезавтра, и в связи с этим еды они нам не дали, велели завтра зайти. Эх, «завтраки», «завтраки»...
Вечером посидел в Мустанговой, дождался, пока Костик начитается Кастанеды, и уже с ним пошли к Наташке в гости. При виде варенья Костя чуть с ума не сошел. Я, конечно, тоже поел, но уже с меньшим энтузиазмом. К тому же начал ныть желудок.

23 сентября, среда

Желудок бурлил всю ночь, а утром начался страшный понос. Еле успел добежать до своего туалета. Когда, усталый и изможденный, вернулся обратно, обнаружил, что прибыли два «нахлебничка» — Наташка и Митя. Кроме половины буханки хлеба они ничего не привезли, ночевали в парадняках, бедствовали, в общем. Ну, ничего другого от них никто и не ожидал. Ольгу Комиссар из дома таки выгнали, и теперь они с Бэйсом едут обратно. Вот блин, снова толпа собирается.
За весь день съел только хлеба, кусок сахара и яблоко. Надрал коровяка, сделал отвар и постоянно эту гадость пил. Вонючая, невкусная... Но вроде помогает. Правда, только от боли в желудке, а не от поноса.
Сижу в туалете, курю, вдруг сверху Митяй:
— Наро-о-о-од! Ринго!!! Пожа-а-а-ар!
Путаясь в штанах, я схватил кан, пластиковые бутылки, лихорадочно набрал воду в Кабаньем и рванул наверх.
Горело прямо под Дырявым, под Тюрьмой, у дороги.
Побежал по дороге, как раз догнал Митьку с ведрами, пыхтящего с Мужского родника.
Горело не сильно, к счастью, но уже огнем занимались деревья. Экономно заливая водой пламя, я почувствовал бурление в животе.
— Митька, беги за людьми и водой, я в сортир.
Митя аж ведро выронил.
— Ну ты даешь, блин, нашел время!
— Да не могу я, расстройство у меня!
И рванул в не горящие кусты.
Облегченно выдохнув, сорвал с себя рубашку и начал сбивать огонь. Вскоре подоспели панки и археологи, стало полегче. В заключение какой-то умник вылил три ведра воды сверху, прямо с мыса. Вода взметнула вихрь уже погасшей золы, и без того перемазанные мы стали абсолютно черными.
— Вот придурок, — зло сплюнул Митька.
Археологи устроили нам целый допрос, но мы и понятия не имели, кто мог устроить пожар. Не поджог, конечно, явно окурок. Популярно объяснив, что мангупцы не мусорят и уж тем более не бросают драгоценные окурки, мы разбрелись отдыхать и делиться геройскими впечатлениями.

24 сентября, четверг

Утром случилось то, что называют «и смех, и грех». Нет, не так. Утром случился ужас и кошмар. Смешно было недолго.
Весь день моросил холодный, мерзкий дождь, и за неимением других дел я пошел стирать закопченную пожаром одежду на Женский родник. В ледяной воде долго тер шмотье мылом, полоскал, подвывая, мылся сам. Когда уже собрался уходить, заметил краем глаза на тропе поднимающихся людей. Резонно рассудив, что лишнего туриста не бывает, приготовился к спектаклю. А когда понял, что сценарий спектакля будет точно не мой, бежать было уже поздно.
— Ну чё, хиппан, бля, помыться решил?
Гопники из Залесного всегда славились чем угодно, но только не велеречивостью.
Трое всего — раскидать можно, если что. Но вечная пакость ситуации в том, что сопротивляться и давать сдачи нельзя. Как и все трусы, эти сволочи не могут просто уйти побежденными: если что-то им не по зубам, они собирают всю деревню и с обрезами идут мстить. Меня-то хрен они найдут, но люди, живущие на плато, получат ни за что и по полной.
— Да так, немного прополоскался.
— Мангуп подожгли вчера? Плати давай, гнида волосатая, за ущерб.
Один из трех был мой старый знакомец, Валера, кажется. Тот, что в прошлом году нас бил у магазина, дебил на велосипеде. И недавно он поднимался с компанией, посох у меня еще забрали.
— Откуда ж у меня деньги, — улыбнулся я. — Откуда деньги у бедного хиппи?
— А чё есть? Водка есть? — Только тут я заметил, что гопники поддатые.
— Да хорош, чё прикопался, нет у него ничего, — вяло вступил в беседу один из молчаливых компаньонов дебила. — Пошли дальше.
— Да как же нету? Что-нибудь да есть. Трава, значит, есть. Выворачивай карманы, волосатый.
Понимая, что ситуация тупиковая и в рожу мне все- таки дадут при любом развитии событий, я не двигался.
— Я непонятно что-то сказал? — двинулся ко мне гопник. — Давай сюда все, что есть!
И неожиданно резко и мощно врезал мне ногой по лицу. Прямо всей ступней, подошвой. Я не ожидал удара, среагировать не успел, уклониться не смог. Отшатнулся, хорошо хоть на ногах удержался.
— Вот ты козел, — процедил я и влупил прямо в рожу не ожидающего ответа гопника «двоечку». То есть, сначала левой — ошарашивающий, а потом правой — добивающий. Гость из Залесного рухнул на бок. Как я положил второго, не помню. Как-то легко, быстро, серией ударов. Третий не полез.
— Хорош, пацаны, вы чё, хорош! — заорал он, поднимая первого.
— Ну всё, я тебя щас закопаю, — растирая кровь по лицу, взвизгнул Валера и кинулся ко мне.
Я уже по-боксерски подпрыгивал: бой так бой, подходи, родной.
Хук — Валера отлетает.
Второй тем временем, тоже поднявшись, достал ножик и неуверенно двинулся ко мне.
Ситуация дурацкая, что делать дальше — непонятно. Нож я отнял без труда, просто вкатил правой ему в нос, выхватил из обмякших рук. Держу, как быть — не знаю. Валера орет; третий, трусишка, в бой не рвется; второй хлопает глазами.
Тут ножик достал и Валера. Длинный, неприятный. Признаться, раньше с ножами я дела никогда не имел, мне проще без оружия, но сейчас ситуация сложилась странная — и он, и я с ножом, лицом, так сказать, к лицу.
— Брось, идиот, — пропыхтел я.
— Убью, сука, убью! — орет он.
Дальше смутно как-то, нечетко. Он выкинул вперед руку с ножом, как со шпагой, я отбил левой и инстинктивно чиркнул ножом ему по корпусу.
Валера взвыл. Нож его приятеля, к несчастью, оказался острым, распоротая майка набухла кровью.
Гопник не упал, а, вереща, застыл, глядя на пузо. Я схватил свои пожитки, бросил в воду нож и, пятясь назад, пробурчал:
— Это самооборона, нечего лезть было. Не надо сюда больше ходить.
И побежал.
Лицо ныло от удара, а в голове билась одна только мысль: я его убил. Я убил этого кретина, нет, я убил какого-никакого, но человека! Что, если я чиркнул ножом сильно, а не так, как хотел, — слегка, чтобы напугать?! Да и вообще, ничего я не хотел, я помыться пришел!
Перед глазами явственно возникла картина: крестьянин валяется у родника с выпавшими сизыми кишками.
Прибежав в Рингушник, я мигом собрал вещи и приготовился к мгновенному исчезновению. Костик еще утром поскакал в Мустанговую грузиться Кастанедой, так что в гроте была тишина и пустота. Снова возникли картины моего незавидного будущего: камера, криминальные авторитеты, каторжные работы, какие-то бредовые колодки на ногах и я в Сибири...
Не выдержав одиночества, я пополз наверх.
Тут же, прямо на подъеме, наткнулся на Наташку Сладкоежку.
— О, Ринго, ты куда? Я к тебе.
— Пойду пройдусь.
— Что-то ты помятый какой... — озадачилась Наташка. — А что такое «А-ди-дас»?
— Спортивная одежда, что, — огрызнулся я.
— А, — хохотнула Наташка. — Ну ладно. В гроте есть кто? Я у тебя чаю попью?
На Кухне сидел Митя.
— Адидас, — сказал он, едва увидев меня. — Круто.
Я присел на камень и медленно принялся крутить сигарету.
— Это ты к чему сказал? — поинтересовался я спустя пару минут.
— Да так... — отмахнулся Митя, занятый приготовлением чая.
На запах чая, не иначе, появились Шинель и Вика.
— Добрый день! — жизнерадостно ворвались они в тишину Кухни.
Присели у костра, посмотрели на меня. Одновременно, как щенята, наклонили головы и медленно сказали:
— А-ди-дас.
Уже понимая, что почему-то являюсь источником названия спортивной фирмы, я осмотрел свою одежду и потребовал зеркало. Нашлось у Вики в рюкзачке.
На левой половине моей подпухшей физиономии красовался привет от гопоты из Залесного — достаточно четкая надпись «Adidas».
На хохот сбежался народ. Обижаться не на кого, пришлось и мне смеяться над собой, действительно же смешно.
Рассказывая про утренний инцидент, я не утаил ничего. Хиппи воодушевились, хлопали по плечу и подбадривали, обещали, если что, выступить свидетелями, божились, что в крайнем случае будут носить мне на зону апельсины.
Смешно и страшно одновременно. Но уже вечер — ни гопников, ни ментов не видно. Все говорят, что если бы он умер, то сейчас бы мы все лежали мордой в пол. Может, и вправду все обошлось?
У нас здесь официальные новости первыми узнают археологи, поэтому, взяв несколько человек для поддержки, я отправился к ним на поляну. Но все было спокойно. Ни сплетен, ни новостей гробокопатели нам не выдали, хотя утренняя стычка прошла у них буквально под носом. Мирно поболтали, археологи подкинули нам три пачки киселя, но немного и разочаровали, что завтра они не уезжают.
Успокоившиеся, мы вернулись на Кухню и до трех ночи сидели у костра, пели, пили кисель, кушали манную кашу.
Наташка осталась у меня.

25 сентября, пятница

Проснулись от диких воплей Наташки:
— Сашка Герик нашел у себя мустанга!
И она немедленно подвергла нас тщательному осмотру на предмет педикулеза. Вшей ни у кого, естественно, обнаружено не было, и мы на всякий случай обиделись.
Вчера ночью в грот ворвался некий молодой человек, с порога засыпавший нас кучей вопросов и восторженных междометий. Заговорив глаза, он выпросил у нас здоровенную дровеняку и скрылся в ночи. Я перепугался, конечно, думал, за мной пришли, уже собирался рвануть вниз по склону. Хорошо, что не побежал, точно бы в темноте шею свернул. А сегодня пришел папа этого молодого человека, отрекомендовался дядей Васей и пригласил в гости. Они на Кабаньем роднике встали, соседи. Это они зря, не подумавши.
Вечером мы, естественно, зашли к ним в гости и сожрали у них все, что смогли сожрать. Туристы как туристы, без искры в глазах и заморочек. Порассказывали им про Мангуп, даже переборщили, кажется. Ужас в их глазах несколько раз промелькнул нешуточный.
Сварили последний кисель. Жалко.
Рожа немного проходит, надпись «Адидас» тускнеет. Немного жаль даже. Думаю завтра свалить в Симферополь, заодно в селе постараюсь узнать новости. Не может же так быть, что о порезанном человеке никто не знает!
Археологи предсказуемы: «Уедем завтра».

26 сентября, суббота

В Симферополь ехать я раздумал, боюсь пока вниз спускаться.
Вскочил как ошпаренный — обещал в восемь разбудить Наташку Мышонка и проспал! Добежал до ее пещеры и вздохнул с облегчением. Сама проснулась, видимо, значит, уехала уже. Шмотки разбросала, все лежит в открытую, вот беспечная девочка! От греха подальше собрал ее вещи и спустил их в нижнюю, Археологическую, пещеру. Туда хрен кто залезет, только свои.
Зашел в Харьковскую и только тут вспомнил, что Гена с Мышонком вместе собирался ехать, в гости. Уехать уехал, а мешок спрятать забыл. Они с Наташкой прямо два сапога — кеды! Начал я мешок за сено ховать, и так захотелось мне в него заглянуть, аж скулы свело. Ну имею, думаю, право посмотреть, что я прячу, а вдруг там вообще камни?
Заглянул одним глазком и чуть сознание не потерял. Мешок с сухарями, хлебом, сахаром, крупой и супами! И шмат сала! Ничего себе Гена куркуль!
Свесил с обрыва ноги, покурил. Легче не стало. С одной стороны, воровать нехорошо. А прятать от человечества такую продовольственную заначку — справедливо? С другой стороны, на хрена я полез в мешок? Не полез бы — не терзался бы сейчас.
В общем, рассудив, что раз уж залез и знаю, то имею право на свою долю. Отрезал небольшой кусок хлеба и сала. Почистил луковицу и тут же, немедленно все это съел. Спрятал мешок подальше и ушел.
Бог меня накажет.
Или простит.
Немного разобравшись с совестью, заглянул в Мустанговую. Никого. На Дырявом все пещеры тоже оказались пусты. В солнечное сплетение вползла легкая паника. Где люди? Куда все делись?! А, ну конечно. Кто-то застрял в Севастополе, кто-то в Симф уехал... Никого. Забавно. Учитывая, что в гротах на Сосновом сейчас никто не стоит, получается, что Мангуп абсолютно пуст. Парочка оставшихся на хозяйстве археологов не в счет.
Меня охватила эйфория. Распевая во все горло «Калинов мост», «Крематорий» и «Разные люди», я бродил по горе, наслаждался полным одиночеством и спокойствием. В воздухе сотней звуков звенел день. Сегодня Мангуп был на редкость голосист, несмотря на осеннее настроение. Осень взорвалась бабьим летом, коротким, но таким нужным, долгожданным! Жуки снова повылезали, козявки какие-то на паутинках летают, липнут прямо к лицу. Видимо, почувствовав, что некого бояться, по плато пулей пролетел заяц. Зараза, на меня не обратил ровным счетом никакого внимания, а ведь пробежал всего в паре метров!
На Мужском роднике непривычно тихо. Никто не стреляет сигаретку, не просит мыло или зубной порошок. Не интересуется, как пройти к храму Кибелы, почему Кибелы и вообще откуда он здесь мог взяться. И я молчу, спрашивать нечего и не у кого. Спокойно.
На тропинке обнаруживаю подарок — пачка «Родопи». Целая, без пары сигарет всего. Спасибо, отец-гора!
У Фашистских пещер присел покурить, пожмуриться на солнышке. Досмолив до половины, повернулся, чтобы оставить покурить кому-то, но вспомнил, что один, и с удовольствием докурил сам. А нет, не с удовольствием. Чувство раздражения, что мне не с кем поделиться классной сигаретой, застало меня врасплох. Что такого, подумаешь, некому оставить! До завтра наверняка останутся сигареты, кому-то из вернувшихся повезет.
А если... А если завтра никто не вернется? Вдруг все так и застрянут в своих гостях? Нет, что я переживаю, все придут явно через пару часов. Уже полдень, скоро, скоро.
Прибрался у Фашистских немножко, сложил мусор в пакеты. В этом проходном дворе всегда накапливается настоящая гора. Заодно прибрался в Мустанговой, тряпкой оттер две свежие тупорылые надписи «Бугульма навеки» и «Мангуп, я вернусь». Незаметно оказавшись у Харьковской, вдруг понял, что хожу по кругу. К Гениным припасам прикасаться больше не стал, и так совестно. Пошел на Женский родник. У археологов царила тишина. Уговаривая себя, что мне просто интересно спросить у них, когда остатки экспедиции наконец свалят отсюда, покричал. Тишина. Палатки застегнуты, никого.
Не оказалось копателей и на роднике.
Любопытный поворот. Я совершенно один. На огромной горе.
Вернувшись в грот, попил чаю, почитал, написал в дневник. Не выдержав и часа без дела, сходил по дрова, принес воды, подмел, помыл посуду. Плюнул и снова пошел наверх.
Никого. Ни завалящего туриста, ни панка с жабой, ни егеря, черт побери. А сегодня же суббота! Должна быть толпа народу!
— Кстати, чудесный день для моих внеземных друзей. — Я понял, что начал разговаривать вслух сам с собой. — Осмотрим же горизонт!
Но «дирижабля», конечно, не было. Я выкурил шишечку — естественно, ничего не добавилось к пейзажу, но в голове стало как-то уравновешеннее.
Спел в Акустической, проверил свой диапазон. Ничего, есть еще порох. Но пелось без искры, может, потому что аудитория состоит сплошь из жуков и птиц?
Попробовал мысленно обратиться к своим бесплотным покровителям, но безрезультатно. Сконцентрироваться невозможно; думал исключительно о том, как хорошо, что я один, убеждал себя в этом, но как-то неуверенно у меня получалось. В Тюрьме побарабанил по столбу, потом от нечего делать побрел на Сосновый. Никого. Спустился по расщелине вниз в тайной надежде, что кто-то все-таки есть в МК-47, но гигантские гроты бы ли пусты. Помолился в церкви на южном склоне, тоже собрал мусор, положил на алтарь скудный осенний букет из полусухих цветов и разноцветных листьев.
Вернувшись в Рингушник, я уже решил было просто лечь спать, как схватило живот. Не иначе экспроприированное Генино сало. Козликом доскакал до своего туалета. Сижу наслаждаюсь природой, так сказать. И вдруг!
— Мама, смотри, тетя писает!
Детский голос сверху так напугал меня, отвыкшего за сегодняшний день от человеческой речи, что я едва не улетел вниз по склону.
— Доча, это не тетя, а дядя! — послышался строгий голос матери. — И не писает, а какает!
Господи, как я был рад этим голосам!
Вскарабкавшись наверх, я бросился на их поиски, готовый провести бесплатную экскурсию, рассказать все мангупские легенды и тайны, сплясать им танго и походить на голове, если того потребует любезное дитя. Но, прибежав на Кухню, разглядел с обрыва лишь спускающийся по дороге «уазик»...
Пытаясь с края мыса Ветров увидеть на Мужской и Женской тропах фонарики поднимающихся людей, я в полной прострации просидел до полуночи. Конечно же размышляя о пресловутом одиночестве, которого все, в том числе и я, пытаются достичь. Сегодня одиночество настигло меня. И не скажу, что мне это понравилось. Случайно (случайно?) опустевший Мангуп, спасибо тебе за этот бесценный опыт.
В Рингушнике стоял галдеж. Все вернулись сразу и вместе. Веселая компания радостно что-то готовила, делилась подробностями приключений последних дней, ела ложками сахар и уже играла на гитаре.
— О, Ринго, привет! Ты тут один, что ли, оставался? — спросил Гарри.
— Один. — Я был чертовски рад видеть сумасшедшего Гарри. — И ёлы-палы, как же здесь без вас было тихо и спокойно!

27 сентября, воскресенье

Утром Ромчик и Костик разорили Гену. Нашли мешок и всё сожрали, кроме крупы и супов. То ли я плохо спрятал, то ли они хорошо искали. Гена расстроится.
Не успело сало впитаться в хамскую Ромчикову рожу, как приехал и сам Гена с Наташей. Мышонка прибежала в грот с криками, что все ее вещи украли. Сходил, поднял вещи обратно, заработал поцелуй в щеку. Наталья привезла кучу еды, еще одну двухлитровую банку малинового варенья и литровую персонально для меня. Когда-то, в августе, Боб спрятал банку сгущенки в районе моего грота, мы искали и не нашли. Наташка же сообщила, что она экстрасенс и разыщет ценный продукт тут же. Я сказал, что после того, как я тут все облазил, ничего у нее не выйдет, потому что я сам тот еще экстрасенс. Поспорили тогда на банку варенья. Проиграла, конечно, хотя Наташка так пыжилась и делала такие страшные глаза, что за них становилось страшно — вдруг лопнут от напряжения!
В общем, вышел день варенья — обожрались мы страшно. Я и из своей, и из общей банки покушал. Не жизнь, а малина!
Желудок, правда, снова взбунтовался — может, у него на варенье такая странная реакция? Жалко, его еще много осталось...
Идти к себе было влом; друган Фитиля, Саня, напоил нас вином, да и Наташка попросила остаться. А и вправду останусь, переночую здесь. Внизу все равно дурдом — Доброволец сожрал дурман и съехал с катушек. Остальные, кто сожрал — Митя, Костик Саратовский и Гарри то есть, — разбежались по плато, а он сидит там, еле разговаривает, глюки пошли; ходить, к счастью, не может. Состояние, что называется, полной удолбанности.
Пошел я прогуляться, растрясти варенье, забрел на Кухню. Тишина, никого нет. Слышу, внизу вздох какой-то. Смотрю с обрыва: стоит Митя, смотрит вверх и держится за задницу. Глаза безумные, стоит и смотрит.
— Митяй, ты чё там делаешь?! — кричу. — Все в порядке?
Молчит. Смотрит и молчит. Знатно его дурманом накрыло.
Пойду, думаю, проведаю Добровольца.
Пришел в Рингушник, Андрюша сидит. Костер погас, он сидит, шепчет что-то. Попытался положить его, но тщетно — вырывается, на угольки хочет смотреть и бормотать.
Я сделал крюк, заглянул снова на Кухню. Чутье не подвело. Митя по-прежнему стоял на том же месте и все так же, задрав голову, смотрел наверх.
Любопытно, как он там оказался?
От Цитадели донеслись рычание и крики. На стене сидел Гарри и, яростно жестикулируя, разговаривал с воздухом. Судя по кивкам Гарри и его резким движениям, разговор происходил на повышенных тонах, незримый собеседник никак не хотел принимать его позицию.
— Гарри, может, слезешь? — попытался я поучаствовать в его судьбе.
Гарри замер, прислушался. Быстро вырвал из стены кусок дерна и швырнул в меня. После чего немедленно вернулся к беседе с воздухом.
Надо попробовать этот дурман, любопытная штука.

28 сентября, понедельник

Пуля с утра порадовал новостью. В Севастополь мы едем не завтра, а сегодня. Ну и отлично, до семи вечера времени еще навалом. У Наташки уже традиционно похавали варенья с сухим молоком по моему рецепту, супа с тушенкой и покурили отличного плана.
Появился Гарри с запавшими глазами и грустно поинтересовался, не видел ли кто-нибудь его гитару и правый кроссовок. Где он провел свою дурманную ночь, не помнит совсем. Говорит, что припоминает — беседовал на какой-то из крепостных стен с доном Хуаном и Карлосом Кастанедой, но без подробностей. Я посоветовал полазить по Цитадели и поискать гитару там.
На Кухне опять никого — ни туристов, ни хиппов. Заглянул повнимательнее посмотреть на место, где вчера стоял Митька, и глазам своим не поверил: Митя за ночь не сдвинулся ни на метр. Стоял ровно в той же позе, что и вчера, и, судя по всему, простоял так всю ночь!
— Митька! — заорал я. — Чего там стоишь! Ты жив вообще?!
— Ринго, — прохрипел Митяй. — Ты не знаешь, как я Понятия не имею. Иди в сторону моего грота, там встретимся.
Когда я добрался до Рингушника, Митя уже дошел — по низу-то быстро — и вместе с Добровольцем и Костиком жадно пил воду. Костик не помнит, где бегал, но проснулся в моем гроте. Доброволец очнулся, ничком лежа на спальнике. А вот с Митей сложнее. Доброволец с Костиком скептически хмыкнули, но я слушал в оба уха.
— И вот хожу я по Кухне взад-вперед, взад-вперед. И вдруг оступился, края не увидел, да и улетел вниз. Пришел в себя — не пойму, где я. Встал, посмотрел вверх, а тут меня новой волной и накрыло.
— Да хорош гнать, Митяй, — сверкнул очками Доброволец, — с Кухни падать не меньше тридцати метров. И камни внизу. Гонщик.
— Да я тебе говорю, я фиг знает как цел остался! Я самого момента падения почти не помню. Но было ощущение, что меня кто-то поймал в полете и аккуратно положил на землю!
— Говорящее облако? — усмехнулся я.
— А откуда ты... А с чего ты решил? — напрягся Митя. — Хватит надо мной прикалываться! У меня вообще в голове все взболталось, я всю ночь стоял и смотрел вверх!
— Говорящее облако в штанах, — хохотнул Костик.
— Да блин, посмотрите, на мне ни царапины! — взревел обиженный Митяй.
— Ну, думаю, ты сам не помнишь, как спустился по дороге и обошел Дырявый. А там встал, и тебе показалось, что ты упал, — предположил Доброволец.
— Ага, а это ты видел?
Митя расстегнул штаны и повернулся к нам спиной. Вместо задницы у него был огромный сизый синяк.
— Повезло, — предположил Костик. — Как можно упасть с Кухни и не убиться? Повезло.
Я достал остатки моего варенья, попили чаю. Потом попрощались, взяли с Андреем невменяемого Пулю, напившегося где-то «молока», и поволокли вниз, в Терновку. Пуля явно передознулся, все время отставал и норовил прилечь на тропинке, что-то бормоча себе под нос. Но на автобус мы, к счастью, успели. Меня била измена, что сейчас строгий патруль посмотрит на нас и немедленно арестует, но пронесло, автобус даже не притормозил у КПП. Учитывая психосоматическое состояние Пули, отбрехаться от пограничников у нас не было бы ровным счетом никакой возможности.
Дом, в котором мне предстояло прожить несколько дней, представлялся мне почему-то шикарной, почти помещичьей усадьбой. Такой трехэтажной, с колоннами, в форме Пентагона. А в середине, на полянке, стоит палатка, в которой и живут гости.
Все-таки я знатный фантазер. Дом оказался маленьким полусараем, забитым всяким хламом. Зато с телевизором и одноконфорочной электрической плиткой. Душ в соседнем домике, в помещении костюмерной. И там нет света. Говорят, временно — это все из-за плитки, она, сволочь, постоянно вышибает пробки.
Вся эта халабуда на каких-то основаниях принадлежит Жене Керилу, точнее, и не принадлежит, а Женя числится художником при какой-то организации, которая ему этот угол и позволяет занимать.
Вот я и завис.

29 сентября, вторник

Свет, к счастью, утром дали, и я вприпрыжку поскакал мыться. Полчаса, наверное, стоял под горячим душем и наслаждался. Волосы помыл четыре раза. Сегодня, кстати, небольшая дата — я не стригся ровно два года!
В горячей воде постирал вещи. Это, конечно, не в роднике мучиться, когда немеют пальцы, не мылится мыло и полоскать приходится полдня.
Довольный и чистый, плюхнулся в домике смотреть телевизор. Он здесь маленький, переносной. На завтрак у нас молоко и хлеб.
Днем пошел изучать Севастополь. Чудо-город, конечно. Спокойный, чистый. Людей немного. Бархатный сезон уже кончился, отдыхающие и туристы разъехались. Местные на работе — у кого она есть, конечно. Остальным придется стойко ждать следующего лета, когда снова появятся приезжие, а с ними и деньги.
Забрел на рынок у автостанции. Прошелся по рядам, посмотрел новинки китайского и турецкого ширпотреба, изучил нехитрый продовольственный ассортимент. У прилавка с магнитофонами и кассетами завис, просматривая исполнителей.
— Помочь чем-нибудь? — поинтересовался кряжистый продавец.
— Ага. Сегодня какой день недели? — отшутился я.
— Понедельник, — сказал парень и вздохнул. — А Дима где? — спросил он, помолчав минуту.
— Дима дома, — механически ответил я.
— Вы не сердитесь, я забыл просто, — заискивающе сказал продавец и сунул мне в руку конверт. — Диме привет.
Понимая, что меня приняли за кого-то другого и, если я сейчас начну это объяснять, мне вломят по-любому, я кивнул и, стараясь не суетиться, направился к выходу с рынка. Впрыгнул в первый попавшийся автобус, на следующей остановке вышел, боязливо оглядываясь.
В конверте лежала валюта — зеленые пятидолларовые бумажки. Шесть купюр. Тридцать долларов! Тридцать долларов!!! Я никогда не видел столько долларов сразу, поэтому даже поначалу не понял, насколько это много. В ближайшем обменном пункте я беспрепятственно разменял пятерку, удостоверившись тем самым, что валюта настоящая. Понемногу, меняя строго по одной купюре, обошел несколько обменников и с полными карманами денег рванул в магазин, а потом к Керилу.
Купил газировки, спирта, тушенки, хлеба. Даже гуманитарных консервированных сосисок купил. Оставшиеся купоны, а осталось их еще очень много, засунул в потайной кармашек. Не пропадут.
Пока шел, мучился совестью. То есть сам себя пытался терзать, но безрезультатно. Афера — да, но провернутая мной без всякого на то желания и замысла. Просто так совпало, оказался в том месте в нужное время. Нечего незнакомым людям деньги раздавать, продавец сам виноват...
Ребята продуктам обрадовались, и мы немедленно устроили праздник живота.
Весь оставшийся день так в домике и просидели. Жизнь прекрасна.

30 сентября, среда

Решили прошвырнуться с Женькой по городу, размять кости, посмотреть на людей. Сдали быстренько бутылки и принялись гулять. Гуляя, шиканули даже — купили по бутылке лимонада и пирожков, а потом еще и молока с ватрушками. На деньги из моей вчерашней добычи взяли по порции шашлыка, чем окончательно порадовали желудки. После такого объедения потянуло на литературу. По дороге, на Большой Морской улице, попался «Военторг». Мучаясь совестью и страдая, украл томик Стругацких. Для томящихся на Мангупе приятелей прихватил также две потрясающие книжки — «Наркология» и «Наркомания и наркоманы». Можно было купить, но уж больно соблазнительно они лежали на прилавке, а поблизости никого не было. К тому же деньги логичнее потратить на еду.
Наташка на стрелку на Анархию не явилась, да я особо и не расстроился. Так провалился в Стругацких, что не заметил, как стемнело. Появятся деньги, обязательно занесу в магазин.

1 октября, четверг

Настал день, который ждали мы давно, — с сегодняшнего дня подорожали бутылки! Днем сходил, сдал пивные, потом оттащили гору молочных. Остались только винные, на них тары мало, велели завтра приходить. Накупили молока, пива, хлеба. На Мангуп взяли три килограмма жира, тушенки, крупы и спирта.
Позвонил маме. Она тут же огорошила своим ледяным тоном:
— Звонили из военкомата. Велели прийти на медицинское переосвидетельствование.
— А ты чего?
— Я сказала, что я с тобой не общаюсь и тебя нет в Москве.
— Спасибо, мама, все правильно сказала.
...Мама никогда, видимо, не забудет счастья, которое я устроил ей с медицинскими работниками в период моих предармейских метаний.
В армию я, вобщем-то, не собирался. Но не собирался как-то лениво, безынициативно. И когда неожиданно осознал, что в руках у меня повестка на последнюю медицинскую комиссию, которую я со своим, тьфу-тьфу-тьфу, слоновьим здоровьем безусловно пройду и уже 1 сентября отправлюсь эшелоном, в голове застучало: «А надо ли?» С одной стороны, не хотелось расстраивать маму и бабушку, уже представивших меня отличником боевой и политической и потихоньку собирающих мне телогрейки. С другой — мне, как хиппи, ненавидящему любой график, распорядок и насилие, не говоря уже о пацифистских настроениях, в армии делать было ровным счетом нечего. К тому же несколько странно — бороться за альтернативную службу и самому загреметь в армию. Оставалось одно — косить.
Вариантов откоса было немного. Популярный энурез я отверг сразу же. Ссать под себя я точно не мог, да и банальненько как-то, без искры. Оставался один гордый способ — выдать себя за сумасшедшего.
Здесь с вариантами тоже было негусто. Косить «с нуля» сложно, ведь я не обладал глубокими познаниями в области психиатрии, и любой студент первого курса медицинского раскусил бы меня как орех. Поэтому, соткав в мозгу некий план, я завалился в медпункт родного завода и уговорил фельдшера Юльку, с которой состоял в перманентной интимной связи, выдать мне пару флаконов локальной заморозки. Дома, тщательно продезинфицировав лосьоном «Огуречный» лезвие, я полил левую руку этим хлор-не-помню-чем и нанес себе несколько неглубоких порезов. Синие вены запульсировали, стало страшно. Быстро замотал руку бинтом и через два дня повторил неприятную процедуру еще раз. Теперь, с «попилами», сделанными в разное время, я мог смело бросаться в бой.
Психиатр был спокоен и вежлив. Задал несколько дежурных вопросов, не глядя на меня, стукнул по коленке молотком
— А в армию хотите вообще?
— Хочу, — тихо сказал я. — Очень хочу.
Тут он впервые поднял на меня глаза:
— А зачем?
Я вздохнул:
— Говорят, там дедовщина. Может, меня убьют.
Надо было видеть его лицо. Прекратив писать, врач оценивающе окинул меня взглядом и, естественно, не мог не обратить внимания на еле-еле выбивающийся из-под манжеты край бинта.
— Покажите руку. Что с рукой?
— Да ерунда, порезался, не стоит вашего интереса.
Свежие поперечные порезы произвели на него должное впечатление.
— Что случилось? Зачем ты это сделал?
Я, потупив взор, прогнал шикарную телегу о расставании с девушкой, что не могу и не хочу без нее жить, а распилить вены до конца мне не позволяет боязнь крови. Поэтому я требую незамедлительно отправить меня на службу. Желательно именно в десантные войска, к которым я приписан, где меня либо убьют «деды», либо я забуду раскрыть парашют.
К такому раскладу психиатр был явно не готов. Я внутренне еще раз порадовался, что не стал косить под буйного или приходить в кабинет с овчаркой и требовать послать меня на границу.
Следующим утром я стоял у приемного отделения психиатрической больницы № 4 имени Ганнушкина и стучал в закрытую дверь. Раннее утро, Сокольники и подсмотренный в направлении предположительный диагноз «маниакально-депрессивный психоз» сделали меня немного свирепым.
— Не долби, не видишь — закрыто! — резко оборвал меня неприятный голос.
Я оглянулся. За спиной стоял какой-то неуравновешенный человек в белой пижаме. По виду, клинический идиот.
Отвернувшись, я хрястнул по двери ногой.
— Ты что, не слышишь? Не стучи! — Он схватил меня за плечо.
— Не тронь меня, псих ненормальный! — заорал я и с силой отпихнул его.
Дальше события развивались молниеносно. «Псих» в пижаме достал из кармана ручку от двери, открыл помещение и, заломив мне руку, затащил меня внутрь. Вовремя поняв, что это не сумасшедший, а санитар, я не стал вырываться и давать сдачи.
— Так, — просмотрев мое направление, сказал санитар. — Буйный призывник со склонностью к суициду. Давайте-ка его ко мне оформляйте, в третье.
— Но его же в санаторное надо, в двадцать шестое, — удивилась медсестра.
— Ничего, там мы его отучим на людей бросаться!
Я попал в отделение для буйных. Отобрали всё, абсолютно всё, кроме тренировочных штанов, тапочек, футболок и умывальных принадлежностей. В коридоре страшного третьего отделения мне велели сидеть и ждать. С неподдельным ужасом я осматривал движущихся по коридору людей. Вот солдатик, перегрызший в армии себе вены. Вот безумный, пустивший себе слюну на клетчатую рубашку, выкрикивает горлом хриплые сонеты. А вот и хрестоматийный Наполеон, у него сейчас спокойный период, по осени он превращается в генерала Багратиона и становится буйным. Бабушка-уборщица, кивавшая мне на больных, смотрела на меня с искренней жалостью. И очень обрадовалась, когда из кабинета вышла врач с доставившим меня злым санитаром и громко сказала:
— Ты что, сам с ума сошел? Веди его в двадцать шестое и больше так не шути. К тому же у меня мест нет вообще...
Все познается в сравнении, поэтому в санаторном было поистине прекрасно. Народ мирный, тихий, есть такие же призывнички, как и я. Водить дружбу я ни с кем не стал — вероятность того, что настучат, оставалась всегда. Поэтому я погрузился в себя, изобразил непреходящую депрессию и принялся осваивать психбольницу.
Каждое утро начиналось с гимна. Гимн включал дядя Петя, толстый, спокойный добряк. Когда в шесть утра приемник Пети заорал «Союз нерушимый», я даже не сразу сориентировался, где нахожусь. В Петю немедленно полетело одиннадцать пар тапочек, он выключил приемник, и мы мирно дремали еще законных два часа. Вечером, как правило, бузили «афганцы». Где-то в полночь они приступали к постройке блиндажей из подушек и матрасов и начинали изображать последний бой. В ход шли все те же тапочки, пачки сигарет и книжки. Непродолжительную битву прекращал санитар, после чего «афганцы» успокаивались до следующей ночи. Был Добчинский-и-Бобчинский. Жизнь ДБ, как его все называли, проходила в основном в коридоре. Идет направо — Добчинский. Налево — Бобчинский. Ходит, беседует сам с собой, никого не трогает. Любопытно, что с ним будет, если однажды в отделении заведется Николай Васильевич Гоголь? А в туалетной курилке почти все время обитал тихий юноша, сын Горбачева. Если в унылых и нервных беседах заходила речь о политике, он немедленно подавал голос и обещал позвонить папе, грозил, что тот приедет и всех расстреляет. Но Михаил Сергеевич все не приезжал и не приезжал...
Обследование и лечение было необременительным. Давали какие-то таблетки, аккуратно собираемые мной в пакетик, делали энцефалограмму мозга, беседовали со мной, просили рисовать картинки. В качестве трудотерапии предлагалась сборка продолговатых коробочек для яблочного повидла. Больные радостно разбирали картонки и вскоре, соревнуясь друг с другом, несли сдавать готовый продукт дежурной медсестре.
Кормили вполне сносно: каши, супы, даже вареную курицу давали три раза. Вот только на улицу почему-то не выпускали. Лишь однажды мне повезло — на кухне попросили притащить из машины коробки, и я целых четыре раза по одной минуте вдыхал сочный весенний ветерок.
На пятый день меня вызвали к врачу.
На стуле сидела пунцовая мама.
Видимо, лишь присутствие врача спасло меня от мгновенной смерти.
— Он все врет, — сказала правдивая мама.
— Я все вру, — немедленно подтвердил я. — Отправьте меня в армию. Ну пожалуйста.
На этом меня попросили выйти вон.
Мама потом рассказала, как дело было. Я-то ей сообщил, что меня просто кладут в больницу на обследование, не уточнив, что это за больница такая. И тут вдруг, когда она начала собираться с целью меня навестить, ей позвонили и задали фантастический по своей емкости вопрос: «А вы знаете, какой жизнью живет ваш сын?»
Мама, как выяснилось, не знала.
Заведующая отделением рассказала маме, что я страдаю из-за неразделенной любви к бросившей меня девочке Тане.
«Да, — говорила мама, — есть такая Таня. Но они вроде бы не расставались!» Врач терпеливо повествовала, что я тонкий и ранимый, что у меня затяжная депрессия. «Нормальный он, — не соглашалась мама, — он вам голову морочит!» Психиатр напоминала про мои попытки самоубийства, но мама и после этого твердила: «Этот негодяй просто не хочет в армию!»
В общем, визит мамы-правдоруба внес в мои карты некую сумятицу.
А вот визит Немета, Шурика Тона, Маринки Попковой и Юльки Минеевой крайне порадовал.
Решив не превращать больницу в филиал нашей репетиционной базы, я категорически запретил приходить ко мне кому-либо, дабы не возбудить в персонале никаких подозрений относительно моей вменяемости. Но народ таки не выдержал.
Немет пришел с классическими апельсинами, девочки принесли газировки и какой-то нехитрой снеди, которую мы сожрали тут же, на лестнице.
— Ну чё, как думаешь, прокатило? — поинтересовался Немет.
— Боюсь, что нет. Приезжала мама и сказала, что я все вру.
— Когда выпишут, давайте соберемся у меня и решим, что делать, — предложила Юля.
Так мы и сделали.
В следующие дни я дурачился. Сидел на подоконнике с грустным видом, держа попертое у дяди Пети лезвие, был скручен и получил внушение. Съел скопом все накопленные антидепрессанты, из-за чего как подорванный носился по коридору и опять-таки был скручен. Случайно довел до слез тихого идиота Витю, попытавшись помочь ему конструировать коробочки...
Общим счетом через полторы недели меня пригласили к заведующей.
— Геннадий, — строго сказала она. — Через две недели ждем вас здесь, на комиссии.
Встреча у Юльки в Кунцево была печальной. С полным ощущением того, что не откосил, я впал в реальную депрессию и готов был рассматривать любые предложения.
В итоге, сожрав шесть колес тазепама, я театрально лег на кровать и разбросал вокруг еще три пустые упаковки.
— Алё, это скорая психиатрическая? — засыпая, услышал я вежливый голос Димки Немета. — Мы пришли, а у нас тут друг съел кучу таблеток и щас помрет... Ну да, он утром из Ганнушкина выписался... Как с милицией? Какая милиция? Заберите его в психушку, ваш пациент, мы его боимся!.. Обычную «скорую» вызвать? Спасибо!
Очнулся я в ванной. Из глубин моего желудка торчал толстый черный шланг и наполнял меня теплой водопроводной водой.
— Вот тебе колеса жрать, сука, — эхом раздавался чей-то дружелюбный голос.
Потом я пришел в себя, лежа на каталке в визжащей несущейся «скорой». Затем в огромном, выложенном белым кафелем помещении. Я сидел в углу, а прямо передо мной лежал на полу незнакомый мне мертвый старик. Я пытался закричать, но не мог.
— Чего дергаешься? — хохотал надо мной санитар. — Он уже мертвый, а ты пока нет. Но к утру все может измениться!
Снова каталка, коридор, вонь. Ко мне подходит чудовищная старуха и начинает щупать меня руками.
— Зина, это ты? — вопрошает старуха, а я отталкиваю ее рукой.
Снова щупают.
— Я не Зина! — кричу.
— Не Зина, не Зина, — смеется кто-то. — Зачем колеса ел?
— Не знаю...
— Еще будешь?
— Нет.
— Пошел вон отсюда.
Стою у входа, кашляя ободранным шлангом горлом, читаю табличку. Оказывается, я был в Склифосовского, в соматопсихиатрическом отделении.
Через две недели я приехал на комиссию. Меня пожурили за очередную попытку суицида, побеседовали и отправили восвояси. Вскоре в райвоенкомате мне выдали военный билет с пометкой «Годен к службе в военное время».
Получилось...
Вечером снова приехала мама Пули, привезла хавчик. Рыба соленая, помидоры, сушки, масло и хлеб. Возбудившийся Пуля принялся шуршать у плитки и сломал свет. Остаток вечера провели в темноте и тишине. Женька свалил домой, в палатке теперь я один живу.

2 октября, пятница

Отъевшись соленой рыбой с хлебом, мы разошлись по магазинам. Расправившись с бутылками, купили на Мангуп еще продовольствия в виде двух килограммов перловки и килограмма гороха. Больше в магазинах ни хрена нету.
За труды одарил свой молодой растущий организм семечками и мороженым.
Организм доволен.
Пока сидел на скамейке и грыз семечки, меня осчастливил своим вниманием дворник.
— Хороший ты парень, — застал он меня врасплох.
— Это с чего вы так решили? — напрягся я.
— Ну, вот сидишь, семечки грызешь, я таких как раз ненавижу.
Я на всякий случай взял за лямку рюкзак с провиантом и приготовился бежать.
— Но ты ведь не даешь повода себя ненавидеть, — продолжал дворник. — Лашпорта от семечек на пол не кидаешь, аккуратно в урну складываешь...
— И что?
— А значит, есть повод с тобой выпить. Ведь грех не выпить с хорошим человеком!
Пока я переваривал сказанное, дворник молниеносно присел со мной рядом и сорвал шляпку с бутылки водки. Даже не пытаясь сопротивляться, я достал из бэга кружку...
Надо отметить, что я впервые закусывал водку жареными семечками. День зазвенел, зрение обострилось, дворник Николай Константинович стал лучшим другом. Захотелось поговорить, раскрыться, пожаловаться на что-нибудь этому внезапному собеседнику, но увы. Кругозор Николая Константиновича ограничивался лишь проблемами загрязнения окружающей среды, задержки вывоза мусора и обсуждением общего бескультурья населения города Севастополя. Я попытался добавить к глобальным мыслям Константиновича еще и проблему озоновых дыр, но, кажется, не преуспел в этом.
К концу бутылки я спросил о том, о чем хотел спросить любого крымского дворника с того момента, как увидел здесь дворников вообще:
— Николай Константинович, а из чего ваша метла сделана? А то я же приезжий, смотрю на это растение и не могу опознать. У нас, в столицах, метлы из прутьев, а это у вас точно не прутья.
— Эфедра хвощовая, — гордо сообщил эрудированный дворник. — Здесь немерено ее растет.
Название растения мне чем-то понравилось. Порывшись в рюкзаке, я достал «Наркологию» и углубился в поиски. Нашел — есть такая, чутье не подвело! И эфедрин добывается как раз из нее! Надо узнать, как именно он добывается, надрать этих кустов, притащить к Керилу и забодяжить винт!
Николай Константинович, пытаясь внимательно за мной наблюдать, вскоре заснул. Я аккуратно засунул пустую пляшку к нему в карман, у ближайшего куста эфедры оторвал ветку и направился домой.
Керил с Пулей меня обломали тут же:
— Не та это эфедра, Ринго, мы уже пробивали этот вопрос. Эфедрина в ней мало, а та, в которой много, растет в Казахстане. Ничего у тебя не выйдет.
Жалко...

3 октября, суббота

Пока, Севастополь, — утром двинули на Мангуп.
На автостанции царил ужас и кошмар. Ощущение, что все жители Севастополя внезапно решили выехать на природу вместе со всеми своими домочадцами. И именно в нужном нам направлении — из автобуса номер 40 торчали руки-ноги, ведра и рюкзаки. Понятно, суббота, нам самим нужно было предусмотреть эту ситуацию.
О том, чтобы втиснуться, и речи быть не могло. Выкурив по сигарете, мы приняли решение, влезли в совершенно посторонний автобус и, доехав на нем до нашего поворота на Терновку, бодро зашагали к виноградникам. Вспоминая, как кто-то рассказывал про усиление охраны совхозных полей, мы засели среди красивой лозы и принялись объедаться. С собой брать не стали — все равно помнем, да и не дай бог сторож поймает. Тогда уж точно нам кирдык, не отмажемся, будем луплены и пороты.
На КПП, любезно улыбаясь пограничникам, зашли в магазин. Здесь выбор продуктов, как ни странно, куда больше, чем в городе. Купили супов, кисель и банку икры. Торжественно навешав лапши на уши водителю, вписались в экскурсионный автобус прямо до Мангупа. Икра до плато, конечно, не дожила, перед подъемом мы преломили хлеб и мигом ее сожрали.
В Графской был обнаружен прекрасный Фитиль, он приехал все же, еще во вторник утром. «Роял» и все вкусности, естественно, уже давно съедены, ну и бог с ними, у нас тоже есть.
Доброволец с Костиком находятся в состоянии крайнего уныния. Даже наркологические книжки не смогли поднять им настроение. Они явно отчаялись ждать Скрипу с его ежедневными обещаниями вот-вот встать, собраться и ехать в Загорск, не верят в его «завтраки» и ни на что не надеются. Собираются уезжать послезавтра. Зовут с собой, в Москву. Даже не знаю, что делать. Я вроде уже настроился провести весь октябрь на Мангупе, к тому же Скрипа пока здесь, и боюсь, если мы все разъедемся, то уже ни за что не встретимся. Я предложил следующее решение: Скрипа отправляет свои контейнеры с барахлом, мы все приезжаем в Загорск, там их ловим, заселяемся в дом и начинаем приводить его в порядок. А Скрипа спокойно едет обратно в Симферополь на свои суды и, разобравшись с делами, приезжает к нам в отремонтированный и благоустроенный дом.
Скрипа с таким планом вполне согласен. Значит, ждем отправки контейнеров.
На Мангупе стало потише.
Уехала Наташка Сладкоежка, свалили Ромчик и Ванька. Сегодня уезжают Кирилл и Шинель с обеими Виками. Наташка Мышонок, оказалось, с горы даже не слезала, поэтому и на стрелке не появилась.
В гроте присутствует Гарри. Испросив разрешения, он деловито поставил палатку прямо на пороге, залез в нее и таинственно затих.

4 октября, воскресенье

Утром все собрались в гроте и сообща сварили горох. На такую ораву каши всем досталось по чуть-чуть, но тут кто-то вспомнил, что сегодня уходит Фитиль, а он, мол, устраивает званый завтрак и все приглашены. На завтрак у Фитиля был, как ни странно, борщ.
Скрипа подумал и решил, что он не успеет вернуться до суда, поэтому сейчас ничего отсылать и сам уезжать он не будет. Так что в дом под Загорск едем по окончании всех дел. Я тоже остаюсь, в Москву совершенно неохота. Посидим здесь с ним вдвоем, а там и Митька подтянется.
Фитиль распрощался и уехал, а мы вернулись в Рингушник и замутили «молоко». Когда вставило, решили, что мои удивительные кеды с пластмассовой подошвой совсем прохудились и пришла пора пройтись по мангупским нычкам в поисках хоть какой-то обуви. За компанию вызвались сходить Пуля и Мышонок. Лучше б она этого не делала, а сидела бы себе и перлась в гроте. По дороге Наташка начала что-то гундеть, глупо шутить. Мне бы спокойствие проявить, но я отчего-то — то есть понятно от чего, от «молока» — разобиделся на нее. И, развернувшись, ушел. Наташка долго бежала сзади и извинялась, но я из-за какого-то непонятного гонора даже не обернулся. По Мышеловке вылез на плато и ушел гулять на мыс Караимов. Побродил по Археологической поляне, сходил на Базилику, поболтал ногами, сидя на обрыве. Придя немного в себя, спуститься по проволоке в гроты, под Сосновый. Какой-то придурок повесил рядом с проволокой веревку, да еще и несколько ступенек выбил. То есть если раньше это был тайный, не всем доступный спуск, то теперь каждый турист или мент, в принципе, уже может рискнуть там полазить. Поймать бы этого товарища да накостылять! И это он же, судя по почерку, облегчил ступеньками спуск и в нижнюю, Индейцевскую пещеру на Кухне. Негодяй.
В пещере МК-66 я тут же наткнулся на Пулю и Наташку. Мириться не стал.
Обуви никакой обнаружить нам не удалось. На самом деле ничего страшного: когда я звонил матери из Севастополя, просил выслать кроссовки. Она пообещала, что вскоре пришлет в Симферополь на главпочтамт до востребования. Еще, помнится, сказала, что звонил отец. Велел передать, что если я не вернусь в ближайшее время в Москву, то место у него на телевидении он будет вынужден отдать другому. Ну и славно, все равно работать у него я не хочу.
В гроте ночевал сегодня один. Сварил супа, почитал. Тусоваться наверх не пошел, устал. Слава богу, что Гарри съехал, а то из-за его палатки, барахла, гитары и бонгов ни пройти ни проехать. Да и сам Гарри не подарок, даром что питерский.

5 октября, понедельник

Ни свет ни заря в грот ворвался Пуля и, громогласно объявив, что мы немедленно выдвигаемся в Севастополь, принялся запихивать в рюкзак бутылки. Пришлось напомнить, что никуда мы не поедем ввиду полного отсутствия денег на автобус.
Пока расстроенный Пуля варил чифир, подошел Костик, мы собрали вещи и палатку. Оттащили все в Харьковскую, наварили пюре картофельного, супа, обожрались, в общем.
Весь день мы с Пулей порывались встать и уехать, но то сил не было, то настроения. Денег на дорогу с миру по копеечке настреляли, но ни на 14.30, ни на 16.00 на автобус так и не пошли. В итоге уходить передумали и Костик с Добровольцем.
Но планы менять — наше кредо. Часов в пять мы, переглянувшись, схватили рюкзаки и побежали вниз.
Почти у подножия встретили поднимающегося Митьку. Он дал нам хлеба в дорогу, рассказал, что домой его все-таки пустили. На Мангуп прибыл дня на два, потом сваливает домой, но будет приезжать. И естественно, поедет с нами зимовать к Скрипе.
В восемь мы были уже в мастерских. Женыса Керил поведал радостные новости. Деньги на грузовик, о котором мечтает Пуля, нашлись. Женька договорился с каким-то богатым знакомым, и тот даст деньги в долг.
И еще. Парни сказали, что если зимовка у Скрипы обломится, то я вполне могу перезимовать в Севастополе, в мастерских.
Ну и чудненько.

6 октября, вторник

Спал до половины десятого. Даже на Мангупе давно не удавалось так долго поспать. Проснулся, повалялся, покурил. Пришли Женька с Пулей, принесли молока. Быстро перекусили и понеслись сдавать бутылки. Пуля помог их дотащить до пункта приема стеклотары и куда-то свалил, а я отправился по магазинам закупать продовольствие. Денег образовалось какое-то невероятное количество, даже отложил стольник на билет домой. Вдруг что-то не сложится или случится и придется ехать поездом?
Позвонил Жильвинасу в Вильнюс. Дома его не оказалось, поговорил с его мамой. Наконец-то стало окончательно понятно, почему Жильвинас не приехал в Крым. Как мне и говорили раньше, он доехал до Киева, там с кем-то познакомился и, как обычно, влюбился. Деньги постепенно кончились, и он вынужден был вернуться в Вильнюс, так до Крыма и не доехав.
И в Киев, конечно, набрал. Машку Шлееву дома не застал. Дозвонился до Зойки. В шутку предложил приехать на Мангуп, а она возьми и согласись! Договорились созвониться завтра и точно условиться о времени и дате ее приезда. Зойка собирается еще и Машку подбить на это дело.
Мама тоже оказалась дома, удивилась очень, что так часто стал звонить.
— Неужто по дому и по мне соскучился? — съехидничала она.
— Есть немного. Столько не виделись!
— Ты приезжай скорее. Здесь начали выдавать какие-то приватизационные чеки, ваучеры, можно вложить его куда-нибудь, а потом проценты получать.
Известие о халяве — это всегда приятно. Приеду, получу этот ваучер, да и продам, деньги заберу. А вкладывать его куда-то — это бессмысленно в нашей стране, вообще ни копейки не получишь.
Вечером пришла мама Пули — как обычно, принесла еды. Долго и пространно радовала Пулю новостями о грузовике, они строили планы на будущее и, кажется, искренне верили в то, что скоро станут миллионерами.

7 октября, среда

Новый рекорд по продолжительности сна, встал в 10.15!
Выспался. Парни, как обычно, встали раньше, и на плитке меня уже ждал завтрак: жареная картошка, кефир и хлеб с джемом. Керил открыл на пробу свое домашнее вино.
В «Военторге» спер роман «Пятница, или Тихоокеанский лимб» Мишеля Турнье, остался собой доволен. Почитаю, думаю, вечером, про философствующего Робинзона на необитаемом острове. Ага, размечтался. Когда приехал в мастерские, выяснилось, что Вася колдовал на плитке и свет вырубился. На сработавшую сигнализацию приехали менты. У нас, естественно, начался страшный переполох. Травы было всего ничего, но спрятали мы ее так, что потом даже сразу найти не смогли.
Керилу с ментами пришлось ехать за какой-то бабкой- администраторшей. Недовольная бабка долго орала и возмущалась, но свет умело починила и сигнализацию тоже. Но ненадолго. Электричества хватило ровно на то, чтобы поесть и в подробностях рассмотреть полуголого Пулю, вернувшегося с моря. Не успел Пуля и присесть, как свет вырубило насовсем.

8 октября, четверг

На улице зарядил дождь, а мне ехать. Досидел до половины второго в надежде, что распогодится, но тщетно. Ребята отговаривали ехать сегодня, но мне точно надо, ведь завтра, по словам Марика из Красного Мака, на Ай-Петринскую обсерваторию приземлится НЛО. И мне не столько интересен сам объект, сколько любопытно, действительно ли это случится. Уж больно непонятна такая строгая периодичность — раз в год и именно 9 октября.
Автобус полупустой, ехал сидя, непривычно даже.
До Мангупа шел пешком, желанием подвозить мокрого хиппи никто не горел.
На Мангупе сильный туман, ни зги не видно. Плывешь, как в облаке, лишь ноги привычно ведут по нужному маршруту.
В гроте полный развал. Одеяла исчезли, шиповник на земле.
Перекурил, отправился наверх разбираться. На Кухне сидела куча незнакомого народа. Я даже стреманулся немного, но тут подал голос Скрипа. Обнаружились также Гена, Кирилл, Надька. Одеяла унес Гарри, за что получил порцию нелестных слов в свой адрес. Одеяла можно брать, это естественно, хотя разрешение лучше все-таки спрашивать. Но зачем шиповник, который сушится, скидывать на землю?! Тьма, бескультурье и бесцеремонность — кредо нынешних хиппи.

9 октября, пятница

День рождения Джона Леннона, одного из величайших музыкантов всех времен и народов. Битломаны соберутся сегодня ближе к вечеру на ВДНХ, на Стреле... (Интересно, а сленговое выражение «забить стрелу» пошло от этих сборищ?) Будут играть, петь песни «Битлз», знакомиться, хорошо проводить время, в общем. Три года назад я тоже там был, сидел, пел. Потом с гиканьем толпа спустилась в метро и традиционно втиснулась в один вагон, пугая песнями пассажиров. Ехали в райком комсомола, в видеосалон, на Таганку. Там должны были показывать какой-то из битловских фильмов, кажется «Help!».
Меня прижало к пухлому парнишке со смутно знакомым лицом, таким знакомым, что захотелось погладить его по голове, привести в столовую и накормить борщом. Я сдержался, напряг память. Парень ассоциировался исключительно с беззаботным детством, зачем-то вспомнился фильм «Чучело»... Точно — это Немет. Дима Немет учился в нашей зеленоградской школе номер 853 в первом классе. Безобидный толстый Немет отчего-то не глянулся моим агрессивным одноклассникам. Наверное, оттого, что был умнее, начитаннее их, интеллигентнее. Потому что первый поцеловал красавицу Ленку Борисееву в актовом зале, потому что знал странные слова типа «бойкот», потому что, когда его били, не давал сдачи, но и не жаловался классной Нине Вячеславовне. На нем катались верхом, шпыняли его, унижали, а он как-то, в том числе и своих мучителей, пригласил к себе домой, на день рождения. Тощий и хилый, я не мог защитить Димку от придурков, но старался как мог и даже пару раз оказывался в его роли. А потом Немет с мамой переехали в Москву, и всё. И вот он висит на поручне, тяжело дышит, немного похудевший, а главное — глаза все такие же умные.
— Пипл, а я тебя знаю! — обратился я к нему.
— Это вряд ли.
— Точно знаю. Ты — Немет.
— Не исключено, — состорожничал Дима. — А откуда мы знакомы?
— Мы учились вместе в первом классе в Зеленограде.
Мне показалось, что Немет присел и зажмурился. Да,
показалось.
Конечно, он меня не помнил. Совсем. Но мы подружились. Как и все в то время и в таком возрасте, мы мечтали о своей рок-группе, а у Немета группа уже была. И им требовался барабанщик. Немедленно назвавшись профессиональным барабанщиком, я предложил свои услуги, и, о чудо, меня приняли! С той минуты меня прокляли мои соседи. Соорудив из подручного мусора, посуды и книг барабанную установку, я на всю врубал пластинки «Битлз» и молотил по этому гремящему хозяйству что есть мочи. Смех смехом, но вскоре я научился нормально отбивать ритм и стал полноценным ударником день за днем набирающей профессионализм группы «Осень»...
Немет, думаю, поднимет сегодня граненый стакан за наше чудесное второе знакомство.
А я вот по-прежнему на Мангупе. Все прекрасно, все в кайф. Только делать сегодня нечего. В ожидании вечера немного прибрался, притащил дров, набрал воды.
С самого утра завалился Скрипа. Он мне и помог немного. Потом сварили вермишели на завтрак и отправились наверх.
Скучно. Все сегодня ушли, остались мы со Скрипой, Остап с Надькой и с ними мэн какой-то из Симфа. И вездесущий Гарри, естественно.
Вечером поднялся новый человек, хиппи-художник Влад из Москвы. Довольно замкнут. Посоветовал ему, где поселиться, рассказал немножко о правилах, традициях и опасностях. Пригласил его в гости, в смысле на Кухню. Он и пришел вечером. С гостинцами в виде пряников, хлеба и чая. Еще Гарри наконец принес пользу — ходил куда-то вниз и добыл овсяного печенья и хлеба. Украл, не иначе.
Как только солнце стало приближаться к Севастополю, мы уселись на обрыве, как в кинотеатре, свесили ноги и, уставившись на Ай-Петри, принялись ждать НЛО. Надо отметить, что точность, с которой предсказывал его появление Марик, смутила всех. Скрипа заявил, что Марик слишком много курит, Гарри скептически промолчал, а художник Влад решил, кажется, что мы все сумасшедшие. Но ждать сел вместе с нами.
Молча, тупо уставившись на тускнеющие шары обсерватории, или, если верить Марику, военной базы, мы просидели недолго. Гарри ляпнул в адрес Скрипы что-то нелестное, и началось. Постепенно в ругань в качестве миротворцев включились все, и о том, что надо смотреть на шары, как-то забыли.
— Ой, — вдруг сказал Влад. И вытянул руку.
Над шарами, ровно над ними, в небе горела звезда.
Уже почти совсем стемнело, звезды сверкали вовсю, но эта звезда сразу выделялась из всех. Во-первых, висела она так низко, что сразу было ясно: не звезда это вовсе. А во-вторых, она светилась настолько белым и ярким неестественным светом, что была похожа на маяк.
Все моментально угомонились и замолчали.
Вдруг под «звездой» появилась еще одна «звезда». Просто вспыхнула внезапно, засветила таким же ровным светом. А спустя минуту погасла и начала перемещаться по одной и той же траектории то вправо, то влево. Как маятник, вспыхивая то с одного бока, то с другого. Продолжалось это недолго, тоже минуту где-то. После чего две или три, тут уж не поймешь, «звезды» в одно мгновение слились в одну, и объект еле уловимым глазом движением метнулся вниз, к земле. И всё.
— И только не надо говорить, что никто ничего не видел, — сказал, заикаясь, Влад.
— Ни фига себе, — пискнула Надька. — Никогда не видела ничего подобного.
— И это не самолет, — добавил Остап. — Эта штука просто огромная.
Никакого движения в районе шаров больше не наблюдалось, и мы перебрались к погасшему костру.
В огромном чане замутили борщ. Меня попросили кашеварить — согласился, что ж делать. Так, под борщ и обсуждение увиденного, мы провели весь вечер у костра.
Потом народ заморочился с «кашей», а я распрощался и ушел спать. День сегодняшний прожит не зря, хотя бы потому, что неверящие поверили, а уверенные удостоверились. И я сварил вкуснейший борщ. Каждый раз по пять сказал мне за это спасибо.

10 октября, суббота

Сварил манной каши на сухом молоке. Для калорий, радости и цвета добавил орехов, кизила и терна. Казалось бы, ведь это всего лишь манка, совестливая ненависть детства, комкастая дрянь, изуверами-родителями впихиваемая внутрь заплаканного ребенка! А в сочетании с дарами природы провалилась внутрь, не заметил как. Невероятно вкусно получилось.
На плато повстречал шайку детей-туристов. Дети страшно шумели и голосили почем зря. Ложились в склепы, радостно гогоча, фотографировались, притворяясь мертвыми. Как могут чьи-то могилы так веселить людей? Пусть маленьких, но людей! Их же воспитывали, учили, что такое хорошо и что такое плохо, они должны знать какие-то азы этики и эстетики. Как вообще можно лечь в могилу и получать от этого такую бурю эмоций?! А один отрок даже выцарапывал свое имя на стене пещерной церкви! Застуканный мной толстый маленький подонок от испуга чуть не выронил ножик и бросился бежать. Решение мстить созрело немедленно. Я вспомнил, что вчера поднялся Сашка Апрель и демонстрировал всем военную дымовую шашку.
Шашку заложили в пещерной Тюрьме. Как только малолетние преступники, ведомые училкой, начали спускаться на нижний уровень Тюрьмы, Апрель чиркнул коробком. Из шашки повалил удушающий коричневый дым, а мы, выскочив наверх по другой лестнице, уселись наблюдать в «партере».
Дети шумной гурьбой заскочили в Тюрьму, и их настигло ядовитое облако. Не вполне понимая, что происходит, чихая и кашляя, они выскакивали наверх и разбегались в разные стороны. Хорошо, никто не свалился с обрыва.
Идиоты мы, конечно.

11 октября, воскресенье

Вчера приехала толпа народу. Наташка Мышонок приехала тоже. Помирились. Понаехавший пипл занял все пещеры, на Кухне ни пройти ни проехать. И все сидят там и ругаются. Скрипа с Гарри к вечеру орали так, что было страшновато за своды древней пещеры, вибрация временами была ощутимой даже на физическом уровне.
Я весь день, до трех пополудни, внизу у себя сидел. Наташка проводила Гену и Кирилла, зашла в гости. Несчастная она какая-то сегодня. Посидели, покурили травы, но веселее не стало. Варенья, которое у нее всегда с собой, покушали, но тоже не полегчало.
В очередной раз пришло ощущение, что с Мангупа пора сваливать и уезжать в Москву. Устал я что-то. Устал от отдыха, непонятно от чего, устал от безделья. Делать нечего в принципе — только думать, шляться и добывать всеми способами хлеб насущный. Можно писать, но в голову ничего не лезет совершенно. Внутренний кризис, из-за которого я здесь завис, видимо, еще не закончился, но и находиться тут в связи с этим вряд ли до сих пор так уж необходимо.
В город хочется. В Севастополь мотаюсь с превеликим удовольствием, скоро поеду снова. Но визиты туда чисто прагматичные — за едой, за телефонными звонками, за горячим душем, наконец. А в Москву, как ни крути, тянет. Надо возвращаться, чем-то заняться, вновь вернуться в общество — не сидеть же вечно здесь. А если и сидеть, то надо заняться чем-то, а чем можно здесь заниматься? Разве что варенье варить. А что, кстати, мысль! Можно же и без сахара варить — из кизила, барбариса, ежевики, яблок и груш диких. Терн вон поспел уже... Но как только я думаю, что вот, надо встать, собраться и поехать, как моментально все мысли о возвращении домой улетучиваются. Я просто не могу слезть с Мангупа. Потому что я пока не могу понять, зачем я здесь. В самом глобальном смысле.
На Кухне опять страшная ругань — Скрипа и Гарри возобновили разговор. И смех и грех. Скрипа талдычит свое вечное про счастье длиной в бесконечность, про внутреннее «я» и про то, что мы все немедленно должны стать детьми. Через каждые две фразы Скрипа повторяется. Гарри вообще не в себе — гонит несусветную чушь либо просто обкладывает Скрипу «приками». Друг друга оппоненты не слушают; что пытаются доказать, неясно; нить спора и разговора вообще утеряна. Пойду-ка я лучше спать.

12 октября, понедельник

Неподалеку от караимских виноградодавилен сидел человек и растерянно оглядывался по сторонам.
— Добрый день, — буднично поздоровался я и внимательно осмотрел незнакомца. Типичный бомж лет сорока, холщовый мешок вместо рюкзака, борода, глаза хитрющие. Не воняет. Но бомжей на Мангупе у нас еще не было. И быть не должно. Почувствовав свою миссию убрать его с горы, я приступил издалека.
— Закурить нету у вас, случайно?
— Добрый, говоришь? — посмотрел на меня человек. — Ни фига себе добрый. На!
И дал мне папиросу.
«Любопытно, курево есть», — подумал я и присел неподалеку на каменную стенку тарапана.
— Вы кто? Заблудились? Могу дорогу вниз показать. Кратчайшую.
— Не, местный я. С Богатого Ущелья. А что, шиповник есть тут?
— Есть, — оторопел я. — А зачем?
— Ты живешь тут и не знаешь, зачем шиповник? Да внизу в селах приемные пункты же! Там и кизил принимают. Денег можно поднять. Меня Петя зовут, кстати.
Он протянул свою заскорузлую ладонь, и мы подружились.
Петя немедленно извлек из мешка бутылку с мутной жидкостью, оказавшейся превосходным первачом, луковицу на закуску и принялся без умолку говорить. Оказалось, из-за каких-то трений с населением Богатого Ущелья Петя вынужден спрятаться на пару недель вдали от людей. Рассказал, что он хороший человек, пьет немного, с удовольствием курит дурь, любит работать, а особенно сдавать бутылки и собирать шиповник. В общем, наш человек.
Поселил Петю в Харьковскую, показал что где. Надо присмотреться, а то черт знает, что у него за «трения», вдруг убил кого.
Уехали Наташка Мышонок, Вика, Саня с приятелем, Остап, Надька и Клякса.
Наверху тоска и дождь вперемежку с туманом.

13 октября, вторник

Что-то на меня напала сегодня страшная хандра. Ничего не хочется, лежу весь день, читаю, размышляю, пишу. Дни идут по четкому распорядку, все предсказуемо. Все события происходят в основном вокруг еды — дрова, вода, приготовление, поедание. Все дни можно расписать по порядку: пробуждение, самокрутка, костер, приготовление пищи, еда, курение с чаем, умывание и выход наверх. Не важно куда, просто наверх. Гуляешь, смотришь, не приехал ли кто, заходишь в гости. Гостишь до вечера, потом домой, варишь либо разогреваешь еду, куришь, читаешь при свечах и засыпаешь. Вот и весь день.
Впрочем, кроме еды и гостей почти ежедневно, если вспомнить, случается какое-нибудь приключение. Сегодняшнее тоже связано с едой.
Гуляю, гляжу — крадется вчерашний Петька. Борода всклокочена, в руках здоровенный дрын.
— Ринго, — громким шепотом позвал он, — ты не еврей?
Ну всё, думаю, допился Петя, сейчас узнает мою фамилию и прибьет меня этой оглоблей, хрен ему что докажешь.
— Нет, — говорю, — а почему это тебя интересует?
— А потому, что здесь кабан шарится. Если ты не еврей, значит свинину будешь есть с удовольствием, так что присоединяйся. Мы его загоним и съедим.
А в кустах и вправду шум какой-то странный. Я подхватил первую попавшуюся палку, и мы осторожно принялись приближаться к кустам.
— Его надо за Цитадель загнать, — предложил я. — С Дырявого мыса ему деться некуда, а на плато мы его хрен поймаем.
— Логично, — согласился Петя, и мы с гиканьем бросились в кусты.
Как ни странно, но там действительно оказался кабан, а точнее, небольшой кабанчик. Завизжав, он бросился в заданном направлении. Мы за ним.
Проскочив через главный вход, поросенок скрылся в зарослях. Тут же разделившись, мы разбежались в разные стороны и заняли позиции у входа и пролома в стене.
— Чего делать дальше-то?! — кричу я.
— А хрен его знает! — отвечает Петька. — Давай прочесывать мыс!
— Надо народ звать, мы его вдвоем не поймаем, уйдет! В тумане же не видно ничего! Давай орать!
Начали орать.
Из Теплой прибежал Сашка Апрель с парнями, кто-то с Кухни.
Быстро объяснив ситуацию, мы цепью двинулись по Дырявому. Подоспевший на крики народ был в полной боеготовности, а Апрель даже с топором, поэтому шансов у кабанчика было немного. Особенно внимательно прошерстив заросли, воодушевленные грядущим ужином, мы шумно приближались к концу мыса.
Но чем ближе мы подбирались к пещерной Тюрьме, тем суровее становились лица хиппи.
— Курили? — строго спросил Апрель.
— Да нет же, был кабан, я сам видел! — возмутился я.
— А где ж тогда он?
— Не знаю... Может, вниз свалился? Или в Акустической поет? — предположил я.
— Вот вы, конечно, негодяи, — плюнул Скрипа.
Расстроенные, мы расселись на камнях и закурили.
— Эх, а неплохо было бы мяса нажарить, конечно, — сглотнул Петька и ойкнул.
В ближайших кустах встал валун, встрепенулся и посмотрел на нас.
— Вон он!!! — заорал Петька и бросился за кабаном. Но, будучи поверхностно знаком с мангупскими достопримечательностями, немедленно провалился в храм Кибелы и, матерясь, улетел вниз.
Кабан, неторопливо перебирая копытцами, потрусил прочь. Остановился, обернулся, удовлетворенно хрюкнул.
И улыбнулся.

14 октября, среда

Вместо Герика, у которого сегодня день рождения, на гору поднялся Гена.
Обнаружив в Харьковской Петю, Гена уныло пришел ко мне в грот. Попросил показать какую-нибудь пещерку неподалеку. Перекусили, отвел его в свободную Теплую. Предупредил, что опасно, что могут снова разорить, но уж больно ему понравилось ее расположение.
Пошел проведать Петьку. После вчерашнего падения в храм Кибелы тот невесело кряхтел. Увидев меня, обхватил лицо руками.
— Что с тобой? — спросил я. — Что с лицом?
— Ничего страшного, — пробурчал Петька. — Пройдет.
— Показывай.
Петя неохотно убрал руки, и я еле удержался от хохота. Вместо роскошной бороды на подбородке красовались жалкие клочки растительности.
— От костра прикурить утром пытался, — пожаловался он. — А она как вспыхнет!
Сдерживая улыбку, я успокоил Петьку как мог, то есть накурил. Петя в долгу не остался, извлек из сена пузырь самогона.
Хорошо посидели. К себе идти было страшно лень, остался в Харьковской. Осенняя мудрость — носить на себе одеяло — помогла. В нем не холодно и спать. Если ноги не ходят, можно лечь где угодно, никого не напрягая.
Проснулся поздно ночью, даже, по ощущениям, ближе к утру роса уже выпала. Проснулся от непонятного гула. Такое впечатление, что стены пещеры вибрировали.
Землетрясение? Не похоже. При толчках, даже минимальных, со стен посыпался бы хотя бы песок, а тут нет, ничто не шелохнулось. Спустя пару секунд гул затих, но вдруг бабахнуло снова. Я выскочил из пещеры и осмотрелся. Ничего необычного, никакой стрельбы и танков. Вернулся в пещеру, закурил. Гул был на месте. Еще три удара, и всё стихло.
Колокол. Это точно был колокол, теперь я не сомневался. Тот самый колокол, который мерещился мне в прошлом году, тот самый колокол из моего сна, видения, или что там было в середине августа. На него падают камни, он гудит, распугивая маленьких бесцветных рачков в подземном озере.
Я сойду с ума тут, это факт.

15 октября, четверг

Так и не смог заснуть, сидел, пил чай, курил. Как рассвело, вернулся в грот.
Зашел Скрипа, я рассказал ему про колокольный звон.
— Ну неужели ты раньше его не слышал? — поразился Скрипа. — Это же старая мангупская фишка! Я много раз слышал, да все почти слышали!
Рассказ прервал ворвавшийся в грот взмыленный Гена:
— Сволочи!
— Мы?! — вылупили мы со Скрипой глаза.
— Да не вы! Какие-то сволочи сперли из пещеры деньги и хлеб! Я пошел на родник, прихожу — Нету! Ну что за гады!
Непонятно, зачем Гена оставил деньги в пещере, но это детали. Важно то, что крысятничают все лето уже, а вычислить негодяя нет никакой возможности.
И ведь все с такими честными-пречестными лицами, все возмущаются, охают, бегают ловить, а ведь кто-то из них и крысятничает. Но самое обидное, что воруют разные люди. Одну крысу пережить можно, но тот факт, что в хипповской мангупской семье таких людей несколько, удручает страшно. Только тот, на кого думают, уезжает, как воровство повторяется и повторяется. Люди меняются, воришки новые приезжают... Ни одной похищенной вещи найдено не было, не всплыл ни один рюкзак, ни одна шмотка. То, что еду друг у друга все таскают, это, в принципе, объяснимо, если происходит без фанатизма. Но красть деньги, рюкзаки, спальники, одежду...
Вечером, греясь у костра с панками, обсуждали эту щекотливую тему. Пытался отговорить их от реанимации идеи спереть у археологов продуктовую палатку. Но накуренные панки стояли на своем, и, как только стукнула полночь, мы отправились на Археологическую поляну. В лагере стояла тишина. Никто не пил, не гулял, зола в костре остыла. Спали гробокопатели явно давно и крепко. Продуктовая палатка, голубая мечта всего населения Мангупа, стоит немного на отшибе, на невысоком помосте из досок. Стараясь не нарушить тишину, внезапно посерьезневшие панки окружили палатку со всех сторон, лихо повыдергивали колышки, схватились за полы и потащили.
— Тяжелая, — прокряхтел кто-то.
— Ящик сгущенки, как минимум!
Внезапно из недр палатки раздался нечеловеческий вопль. Затем грохот, снова вопль.
— Там кто-то есть! — прошипел голос у самого уха. — Бросаем, валим!
— Не, забираем, его тоже сожрем! — нервно предложил кто-то.
Одновременно отпустив концы, расхохотавшись над сдавленным «ой!», раздавшимся изнутри, и под крики ничего пока не понимающих проснувшихся археологов мы припустили по плато.
Прибежав на Кухню, ржали, наверное, час и не могли остановиться. Кто ж знал, что археологи настолько проницательны, что оставляют в палатке часового!
Разошлись под утро, в красках рассказывая всем вновь пришедшим о невероятном казусе. Надеюсь, впрочем, что археологи отнесутся к происшествию с юмором и завтра не придет отряд ОМОНа.
Совесть подсказывает, что надо уже ехать в Севастополь, звонить Зойке и договариваться о встрече. Но желудок, замерший в ожидании дня рождения Герика, ехать не велит, шепчет: «Ты пропустишь обещанный «Роял», кучу травы и торт...»

16 октября, пятница

Ровно через месяц, 16 ноября, исполнится два года моему самому жесткому столкновению с законом. Сейчас смешно все это, а тогда было страшновато.
Будучи молодым безбашенным хиппи, я, естественно, ненавидел государство. Меня раздражала социальная несправедливость, бесила КПСС, желание что-либо изменить будоражило кровь. Примкнуть к какой-нибудь новоявленной партии — это было бы слишком просто. И мы, группа хиппарей, панков и просто активных молодых людей, создали Анархо-радикальное объединение молодежи. Цели мы избрали поначалу популистские, но гуманные — срочно ввести альтернативную службу для людей, не желающих брать в руки оружие, и легализация легких наркотиков. Но на ниве марихуаны все верхушечки уже благополучно собирала Трансцендентальная национальная партия, так что, кроме задачи создать выбор для призывников, у нас, в общем-то, ничего не осталось. Звучную аббревиатуру АРОМ быстро узнали, о нас пошли слухи. Надо было действовать, а вот как, понятия никто не имел.
Заседая на выселенном флэту на Петровке в ожидании нашего главного идеолога, известного панка Дымсона, в миру Андрея Семилетникова, мы, как обычно, фантазировали и мечтали.
— Призыв бы сорвать... — предложил Сэнди. — А то он закончится через две недели, и всё, до весны нам точно делать будет нечего.
— У меня приятель послезавтра в армию уходит, — уныло сказали из темноты. — Сбор на ГСП, «Пролетарская». Откосить не смог.
— Давайте соберем толпу наших и сочувствующих, — сказал я. — Обзвоним редакции газет и телевидение, соберем свои повестки в военкомат, устроим массовое сожжение.
Ввалившийся вскоре Дымсон идею поддержал. Договорившись встретиться 16-го, в пятницу, в 9 утра у ГСП, мы разъехались по домам. Утром я обзванивал по телефонному справочнику все СМИ, потом полдня рисовал плакат с провокационной цитатой из Егора Летова: «Мы лед под ногами майора».
Загвоздка вышла с повесткой — ее у меня не было. До армии оставался целый год, и мне приходили повестки только на медкомиссию. В военкомат я ходил исправно, их там отбирали, и поэтому, к сожалению, сжигать мне было совершенно нечего.
Утром я позвонил своему приятелю по училищу Олегу Жилякову и попросил соврать, что меня подкосила страшная диарея и впитывать знания я сегодня никак не смогу. Жиляков пообещал врать убедительно, и я, свернув в трубочку плакат, поехал безобразничать.
Очевидно, что нас сдали, стало сразу — у ГСП стояли два автобуса с ОМОНом. В толпе панков, хиппи и телевизионщиков бродили крепкие ребята в похожих куртках, дружелюбно просили прикурить и мягко пытались вклиниться в разговоры. Притопывая и прихлопывая от холода, мы молча ждали, когда откроются ворота и транспорт с призывниками, пока не имеющими альтернативы, выдвинется в путь. И вот наш звездный час настал.
Под первый автобус ничком рухнули сразу несколько братьев по оружию. Остальные синхронно развернули спрятанные под одеждой плакаты и принялись громко кричать про альтернативную службу. Защелкали затворами фотографы, забегали операторы. Я быстро разжег подготовленный ворох газет, и народ стал радостно бросать туда свои повестки. Милиция растерялась. Не знаю, что им доложили, но ошарашенные согласованностью наших действий и тем, что очагов у митинга было несколько, они бестолково забегали: кто-то пытался вытащить из-под колес верещащих панков, кто-то рвал плакаты. Когда сгорела последняя повестка, на лицах журналистов возникла кислая мина. И тут — не знаю, что на меня нашло, — я достал из кармана комсомольский билет. Посмотрел на него, вздохнул. И поджег. Акция сразу приобрела совершенно другой окрас, публика восхищенно зашумела. Я раскрутил свой рулончик и, скандируя «Мы лед под ногами майора» и «Солдатами не рождаются, солдатами умирают», кинулся под освобожденный и уже поехавший автобус. Меня подхватили под руки менты, и через мгновение я оказался в «пазике». Нас не били, ведь вокруг толпа журналистов, причем не только советских, но и зарубежных. К тому же Дымсон раздобыл целого депутата, который клеймил позором милицию и обещал всех призвать к ответу.
В автобусе меня протянули дубинкой, конечно, но как-то беззлобно. Я осмотрелся и увидел, что схватили всего четверых, причем совершенно незнакомых мне парней. Собственно, остальные спрятались за депутатом и репортерами, разбежались в разные стороны и слились с возникшей толпой зевак. Призывников, даже не понявших, что происходит, увезли, омоновцы погрузились в наш «пазик», и мы тоже куда-то поехали.
Как выяснилось, в отделение. Отобрав паспорта, записные книжки, зажигалки, шнурки и всякую мелочовку из карманов, нас посадили за решетку.
Ощущая себя узниками совести, мы знакомились, перешучивались и гадали, что с нами теперь будет. Мы не чувствовали себя брошенными, нас явно искали. Дежурный по отделению нагло врал в трубку:
— Я вам уже в шестой раз повторяю: у нас их нет! Не привозили нам с митинга никого, хватит звонить! Да, это наша территория, но если забрал ОМОН, могли повезти куда угодно!
В туалет не пускали, а па все вопросы об освобождении грозили дать в зубы.
Через пять часов томительного ожидания пришел конвой.
— Собирайтесь, поехали, транспорт пришел.
— Куда? — Поняв, что нас не отпускают, мы насторожились.
— В суд, куда.
Как везли сокамерников, не знаю, но я ехал с комфортом, на заднем сиденье «уазика» между двумя крепкими милиционерами с автоматами в руках.
Милиционеры развлекались.
— Ты гордись теперь, — ржали они.
— Чем?
— Мы тебя не в простой суд везем, а в особенный. В этом суде Сахарова когда-то судили, Андрея Дмитриевича. Не каждому так везет!
В суде прошло все как-то быстро и глупо.
Выслушав краткую речь о наших прегрешениях, судья спросила нас:
— Что вы там делали?
— Обращали внимание общества на отсутствие возможности альтернативной службы в нашей стране, — сообщил я.
— Шел мимо, ничего не знаю, — соврал один из товарищей по борьбе.
За участие в несанкционированном митинге мне присудили по 161-й (часть 1) статье штраф в 100 рублей и отправили восвояси. Соратники тут же разбежались, а я шел по Люблинской улице и паниковал. Что это за статья? Где взять 100 рублей? Мама 90 в месяц получает, ее удар хватит, если она узнает о том, что произошло!
Незаметно доехал до Арбата. У «Бисквита» стояла возбужденная толпа.
— Вот он! — заорал Дымсон. — Живой! И целый!
Как я и предполагал, про нас не забыли. Вооружившись депутатом, Дымсон со товарищи колесили по всем ближайшим отделениям милиции, обрывали телефоны и давали интервью. По толпе пустили шапку и искомые 100 рублей собрали в считаные мгновения. Выпив кофе и передохнув, я поехал в сберкассу в Текстильщики заплатить штраф — и домой.
Силу прессы я недооценил. Увидев в новостях ТСН себя, хищно сжигающего комсомольский билет, я покосился на маму — не смотрит. Тут же раздался телефонный звонок. Сбросил, сделал вид, что болтаю с приятелем и неправильно положил трубку, чтобы все время было занято. Утром в программе «120 минут» снова увидел себя, переключил, пока мама была на кухне.
Субботнее утро в училище началось с уважительных взглядов одногруппников и вызова на ковер к директору. Там уже сидели комсомольские вожаки, в том числе и из горсовета. Давно на меня так не орали, надо сказать.
«Ты опозорил училище! Нет, ты опозорил весь Зеленоград! Как ты мог сжечь самое святое?! Какой ты подал пример?! Ты же комсорг!!!»
Собственно, о том, что я комсорг группы, я совсем забыл.
Естественно, меня с треском исключили из комсомола. Мама, увидев сюжет в программе «Взгляд», лишилась дара речи и орала на меня даже сильнее комсомольцев, приговаривая, что если это видели у нее на работе, то ей конец.
АРОМ на акции раскрутился, но моя политическая деятельность на этом практически закончилась. В лексиконе Дымсона стали проскакивать предложения радикализировать борьбу с режимом, а однажды появилось слово «бомба». В этот день я попрощался с анархистами и больше на Петровке не появлялся...
Холодные ночи в Рингушнике нет сил уже терпеть. Собрал манатки и перебрался в двойную Графскую пещеру. Из полиэтилена соорудил прекрасную дверь, заткнул все щели. Внутрь натаскал кучу сена и сделал себе отличное лежбище. Южный ветер дует прямо в пещеру, полиэтилен еле выдерживает, ходуном ходит. Ночью долго не мог заснуть от этого шума, но привык, конечно. Зато здесь не так холодно и влажно, как в гроте.
Пока селился, у самой пещеры наткнулся на гадюку. Метровая змеюка сидела прямо на тропинке и шипела на меня. Пришлось попросить у нее прощения и треснуть булыжником. Даже после смерти гадина извивалась еще как минимум полчаса. Страшно...
Страшно, впрочем, было чуть позже, когда я встретил Петю и укурился плана. Даже к Гене зашли, во как. Гена, кстати, рассказал отличную новость: археологи сегодня утром сняли лагерь и уехали. То ли из-за вчерашнего кипеша, то ли по каким-то своим причинам.

17 октября, суббота

Утром почти все, кто есть на Мангупе, спонтанно собрались у меня. Попили чайку, пошли наверх. А там огромная толпа туристов. Мы появились как из-под земли, кто-то взвизгнул даже. Я бы тоже взвизгнул, если б себя, например, увидел. Длинный, в шинели, с косматыми волосами и петлей на шее.
Туристы обозвали нас неандертальцами. Обижаться мы не стали, лишь я заметил, что неандертальцы не брезговали каннибализмом. Ремарка имела успех, струхнувшие туристы немедленно пригласили нас на обед.
Назвать обедом скрупулезно выверенные бутерброды с салом и колбасой можно было с натяжкой, но не голодные и не злые мы удовлетворились и таким извинением.
На плато сидел грустный Петя и рассматривал бутылку портвейна «Солнечная гроздь». Увидев приближающихся нас, Петя сделал отчаянную попытку портвейн спрятать, но не успел. Пришлось делиться.
Весь вечер просидели на Кухне, трепались. В беседу мягко вклинились со своим алкоголем новички — симферопольские студенты Ира, Паша и Стас. Позже, ночью, пришли поднявшиеся Остап с Надькой, Андрюха и Клякса с бэбиком.
Около двух ночи я вернулся в Графскую, а там вовсю шурует какая-то зверюга. Граф Питерский летом, помнится, предупреждал, что там живет куница. Я, конечно, слабо представляю себе, каковы физические возможности куницы и сможет ли она меня съесть, но страшно от незнания меньше не становится.

18 октября, воскресенье

Вооружившись рюкзаком и пакетами, отправился на плато собирать шиповник. За день набрал килограммов пять, может, больше. Где собирал Петька, уж не знаю, ни разу с ним не столкнулся. Он, скорее всего, и не пошел собирать, сидит небось у себя, пьет сныканную водку. В среду зовет с собой в Богатое Ущелье, домой, за продуктами. У него дома есть силки на коз. Установим на Мангупе, будет мясо. В избытке! Даже представить себе сложно: мясо всех видов — жареное, вареное, соленое... И не магазинное, состоящее лишь из жира и мослов, а настоящая дичь! А если повезет, то и кабанчик попадется! Правда, я с трудом представляю себя, убивающего козу. Это пусть Петька уж сам. Я змею-то эту прикончил — до сих пор стыдно. Надо было ее съесть, кстати.
Вечером уезжающие симферопольцы предложили к уничтожению оставшиеся продукты. Ребята явно переоценили свои силы, а нам и хорошо. Печенье, конфеты, пряники, сахар, болгарский перец, баклажаны. Хлеб, помидоры и соус, наконец...
Петька вызвался сварить борщ из борщовой заправки и принялся колдовать над котлом. Я сходил за водой, принес еще дров и пошел за народом наверх. Позвал Надьку с Остапом, выковыряли Скрипу из его ковров и подушек.
Борщ получился вкусный и наваристый.
Мы ели и нахваливали неожиданные поварские таланты Петьки, пока Надя не выудила из своей миски черное перо.
— Ветром надуло, наверное, — оправдался повар и принялся разливать добавку.
В одну из подставленных мисок из половника с плеском шлепнулось что-то большое и черное.
Мы хором заорали и отпрыгнули в стороны.
В миске, топорща перья, лежал вареный дрозд.
От нашего крика у нас же самих заложило уши. Петька божился, что он тут ни при чем, и почти убедил нас в том, что любопытный дрозд свалился в казан, когда он отвернулся.
Всех, кроме Петьки, естественно, стошнило.
Ужин был безнадежно испорчен, но мы не из тех, кто сдается так легко. Заставив горе-повара тщательно вымыть котелок, сварили прекрасный чай и уничтожили с ним все конфеты и печенье.
Куница ночью нагло сидела у меня на груди и дышала, а я боялся пошевелиться.

19 октября, понедельник

Утром я разрешил Пете, но только на время моего отсутствия, переехать ко мне, в двухкомнатную. Он обещал не мусорить и прогнать ненавистную куницу.
Нарисовался Пуля и решил тоже сгонять в Севастополь. Сообразив, что бутылок почти нет, я сходил на Археологическую поляну. И не зря! Набрал прилично, теперь и на мороженое хватит.
Упаковывая бутылку свежесваренного «молока» в мой маленький рюкзачок, Пуля оступился и бутылку разбил. Все пространство немедленно заполнил запах вареной конопли, рюкзак мгновенно промок насквозь. На КП надеялись проскочить, но на этот раз не повезло. Подозрительно принюхиваясь, пограничники, подкрепленные милиционером, долго нас разглядывали и требовали документы. Мы отмазывались тем, что были в походе, документы забыли дома и вообще, что — не видно, что мы севастопольские? Назвав отбалды адрес в Камышовой Омеге, я был уверен, что меня прищучат, но обошлось. Бледный коренной севастополец Пуля, воняющий «молоком», справился с заданием даже хуже, чем я, милиционер задал ему еще несколько уточняющих вопросов. Но пронесло. Забитый тружениками села автобус принялся возмущаться долгой задержкой, и на нас махнули рукой.
В городе бутылки сдать не успели, так что в мастерские пришлось идти с пустыми руками. Но нам повезло, у Керила в гостях сидела Наташка Мышонок, как всегда с вареньем и едой.
Женька Керил ходит важный и деловито рассказывает о подготовке к выставке. Пишет сразу две картины.

20 октября, вторник

Бутылки утром сдал, набрал на Мангуп два кило перловки, пять буханок дарницкого хлеба, банку гороха и аджики. Жира нигде найти не удалось, обидно.
Снова приехала Наташка, привезла нам малинового варенья. Прекрасная!
Позвонил Зойке в Киев. Билет она купила, приедет 30 октября в 10.00. Поеду встречать, естественно. Раньше она не может, а я боюсь, вдруг Скрипа уже сорвется в Загорск? Хотя вряд ли, столько я его ждал, он-то уж недельку меня подождет, думаю. Впрочем, идут дни, а я все больше и больше задумываюсь над тем, стоит ли мне ехать в этот мифический дом. И непрерывное бухтение Скрипы по любому поводу, да и без повода тоже раздражает невероятно. Ему надо организовывать новое течение, ответвление от движения хиппи, которое будет называться «скриппи».
Звонил в Москву. Немета и Шурика дома не застал, зато дозвонился Галке Кныш. Галюха радостная, говорит, что в Москве все по-прежнему, ничего не меняется. Ребята все так же ищут базу для репетиций. Отыграли концерт в Северодонецке с каким-то сессионным барабанщиком, утверждает, что облажались. Не верится прям, неужели есть барабанщики хуже меня? Галюхин говорит, что все меня ждут, каждый день вспоминают и надеются, что я вновь включусь в работу. Говорит, Немет уже так обеспокоен моим отсутствием, что собирается организовывать спасательную экспедицию на Мангуп.
Ничего, скоро приеду уже. Там и решу, где перезимую. Можно дома, но придется устраиваться на работу. Если дом Скрипы все-таки не миф, то и думать не надо будет — только там. Видимо, впроголодь и в холоде, ибо подготовиться к зиме мы точно не успеем. Петя предлагает свои варианты, у него в Краснодаре какой-то армянин знакомый, на работу пристроит. Можно перезимовать в Севастополе, наконец. Или в Киеве... В Виннице... На флэтах в Питере тоже можно. Главное, решиться и определиться уже, наконец.

21 октября, среда

Утром собрался выезжать в Симферополь за кроссовками, но передумал. Надо еще продуктов поискать, да и без жизненно необходимого жира возвращаться не с руки.
Повезло, в маленьком магазинчике для ветеранов на улице Кулакова мне из-под полы продали макароны, жир и сахар! Причем очень недорого. Продавщица сжалилась, сказала, что у нее дочь хиппи, шляется где-то, может, и ей кто поможет. Зовут Света, не звонит уже год...
Вот странные хиппи люди все-таки. Что нами движет, почему мы такие? Как и все, кто, так сказать, состоит в любом неформальном объединении, хиппи не самые счастливые люди. В основном добрые, неглупые, творческие. Пацифизм, граничащий с трусостью, нередкая вынужденная нечистоплотность и склонность к наркомании — вот основные пороки Системы. При малейшей опасности хиппи подставляет вторую щеку, но с большей вероятностью делает ноги, и не библейские заветы тому виной, а физическая немощь. В путешествиях нелегко мыться, хиппи стараются, но получается слабо, и тогда на выручку приходят отмазки — это не грязь, это земля. Наркота у многих становится проблемой, потому что слабость воли у «детей цветов» невероятная. Вместе мы составляем радостную биомассу, очень индивидуальную в то же время. Многие категорические вегетарианцы, что в наше голодное время несложно; каждый второй — художник, поэт и музыкант. Наши клички-погоняла изысканны, музыкальны и литературны: Бегемот, Фагот, Фокстрот, Хоббит, Сарданапал, Борман, Сова, Крокодил, Джентл, Славянка, Фелимон Кролик Уроненный, Лори, Йори, Граф Гарсиа, Принц, Олоф, Джон, Пол, Джордж, Ринго, наконец... У нас свободная любовь, которая давно превратилась в банальное, чреватое сифилисом блядство. Нам не нужны лидеры, но они у нас есть. У нас равенство и братство, но у нас же и дедовщина. В своем эгоистичном поиске счастья и гармонии с планетой многие, как эта Светка, дочь сердобольной продавщицы, забывают обо всем, готовые идти на край света за обдолбанным полудурком и при этом не писать ни строчки родной матери. С нами, «детьми солнца», всем весело и приятно, мы беззаботны и смешны, ни один дальнобойщик не заснет за рулем, когда мы в кабине. Но как только мы остаемся одни, маска спадает, и мы все на время снова становимся обычными мальчиками и девочками. Из неполных семей, с пьющими отцами, с прыщами и проблемами в учебных коридорах, с невозможностью идентификации себя в современном мире. Мы надели яркие рубахи, обвешались фенечками и расшили джинсы цветами, мы улыбнулись, выпрямились и пошли — пусть все знают: у нас все хорошо, мы не такие, как все, как серое промышленное быдло, мы можем, мы всем еще дадим просраться, да мы планету перевернем! Увы, революции нам уже не сделать. Но многие улыбки и выпрямленные спины останутся их обладателям навсегда, прошедший тусовки не станет бандитом и чиновником, прыщи внешние и внутренние сойдут, а это уже неплохо. Значит, не зря всё. Мы лучшие.
А революцию мы таки сделали, у себя в голове, но сделали. Для этого мы и уходили из дома.

22 октября, четверг

В четыре утра я проснулся, ошалело огляделся и снова заснул. Зато встал Вася. Взял папиросу и увидел лежащий на стуле мой газовый баллончик. Уж не знаю, что было у Васи в голове, но он баллончик взял и побрызгал в воздух. Может, спросонья решил, что это зажигалка? На меня газ чуть-чуть тоже попал, но ничего особенного я не почувствовал. Из чего можно сделать неутешительный вывод: все это время я таскал с собой абсолютно бесполезную вещь. Этим «нервно-паралитическим» газом, в случае чего, гопников можно лишь рассмешить.
Дошел до калитки и обнаружил, что она закрыта. Возвращаться и будить ребят не хотелось, поэтому, решив, что я сильный и ловкий, перелез и прыгнул с двухметровой высоты на асфальт. Мангупские ангелы в городе не работают, поэтому ногу я, естественно, вывихнул. На правую пятку наступать практически невозможно, боль страшная.
Успел на электричку в 8.18, даже билет купил. Разорился на пачку «Ватры», чтоб с комфортом доехать, не стреляя сигарет и не чадя вонючим мангупским табачком. Пересчитал накопленные и отложенные деньги, честно заработанные на бутылках. Получилось неплохо — 250 купонов и 105 рублей. На билет на поезд, если что, хватит.
Разглядывая за окном инкерманские пещеры, поймал себя на том, что мысленно прикидываю, насколько они удобны и пригодны для жизни. Какая дикость, надо срочно заканчивать жизнь пещерного человека...
В Симфере повстречал Женьку Гниду. Он с братом на Мангупе бывал, а я его и не узнал даже; если б меня не окликнул — не заметил бы. Узнав, что мы до сих пор там живем, округлил глаза и обещал завтра же приехать в гости.
Получил мамину посылку. Денег в ней, правда, не оказалось, сколько я ни искал, но кроссовки и строгая записка от волнующейся мамы были. Кроссовкам я рад невероятно, теперь хоть обувь приличная имеется, а то хожу в городе, как оборванец.
Купил мороженого, винограда и билет до Сирени, вот полтинник и кончился. Контролеров, как бывает всегда, если ты купил билет, не было.
Нога продолжает болеть, идти очень трудно, а все машины, как назло, пролетают мимо, не притормаживая даже. Как я проковылял десять километров до Залесного, ума не приложу. Там меня таки подобрал какой-то добрый водитель и довез до терновской тропы. Подъем с тяжеленным рюкзаком и вывернутой ногой тоже был непрост. Но добрался-таки, на Мангупе и крепостные стены помогают. Чем выше поднимался, тем больше сил появлялось, боль даже, казалось, отошла.
У Графской сидел Петька и варил суп. Чисто, бардака не развел. С ним пассажир какой-то сидел из Питера, по имени Толик. Тип вроде не напряжный, но какой-то странный. Делать ничего не умеет, вещей практически нет, законченный цивил, а косит под хиппа. Ночку-другую, ладно уж, пусть поживет в предбаннике с Петькой, а там уж пусть ищет чего-нибудь себе. На том и порешили.
На Кухне толпа народа. Мне обрадовались все, особенно Надька. Боль в ноге утихла при мысли о взаимной симпатии, и только подозрение, что у Надьки может быть все-таки роман с Андрюхой, висело в голове.
Появились трое новеньких, киевских. Дельфин, Вика и Юля. Вика прекрасная, вскоре подсела ко мне под одеяло и начала уговаривать приехать к ним весной в Киев, поучаствовать в хоббитских играх. Из меня, говорит, получится неплохой, почти настоящий эльф. Потому что я, мол, эльф и есть.

23 октября, пятница

Нога ногой, но деньги зарабатывать надо. Ни свет ни заря двинули с Петькой в Красный Мак сдавать шиповник, кизил и бутылки. Погода мерзкая, хуже некуда. Моросит противный дождь, скользко. Пока спускались, Петя на свой рюкзак трижды грохнулся, потом выяснилось, что десять бутылок разбил вдребезги.
В Красном Маке на приемном пункте красовалась записка: «Я в Холмовке».
Ну не назад же идти не солоно хлебавши — отправились в Холмовку. Метров сто прошли, застопили «ЗИЛ». Я в него Петю со всеми вещами засунул и отправил, сам машины через три уехал следом. Пока доехал, смотрю: сидит уже довольный, всё сдал, деньги получил. Поразмыслив, купили две чекушки «Столичной», бутылку сорокапятиградусной «Литовской», бутылку белого, портвейн и два пива. Набор почти как у Венечки Ерофеева. Как я поддался влиянию Пети, непонятно, но на алкоголь и закуску мы угрохали практически все деньги. Там же, в Холмовке, на озере мы и привалились. Начали с пива. Оглянуться не успели, как в ход пошло белое, а там и портвейн выкушали. Нетвердой походкой пошли домой. Снова начался дождь, но нам было уже все равно. В Красном Маке Петька зашел в магазин и купил еще бутылку пива. Когда я возмутился было, он, заговорщицки подмигнув, жестом фокусника извлек откуда-то из-под плаща еще одну, которую украл. В Хаджи-Сала зашли к татарам, к Нариману. У него сидел Котя, который сообщил, что Сашка Герик вляпался в какие-то напряги и сидит в Симферополе. Но скоро вроде как обещался быть. А его уже в общем-то и не ждет никто.
У татар купили травы и бутылку самогона; пока поднимались по Мужской тропе, спиртное прикончили. На роднике Петька открыл чекушку, глотнул и расплакался:
— Ринго, брат... Это ж я ту корову-то увел! Из-за которой меня из села выгнали! Я ее увел...
Я не вполне соображал, что происходит, о какой вообще корове идет речь.
— Пусти меня в село, я больше не буду, — неожиданно взмолился Петька и рухнул на колени.
Я, лихорадочно оглядываясь — не увидел бы кто, — изо всех сил пытался поднять и посадить его на камень, но невменяемый Петя не поддавался и беспрестанно молил о прощении.
— Хорошо, хорошо, пущу я тебя в село, успокойся ты! — нервничал я, но от подкола не удержался. — А что ты с ней сделал-то, с коровой?
— Убил я ее, Рингушка. Убил. И съел.
— Что, всю? — подивился я.
— Почти. Остальное продал...
Следующие полчаса я приводил Петю в сознание, макая его лохматую голову в ледяной родник.
Потом что было, помню слабо. Завалились на Кухню, позвали в гости Надьку, Остапа и Толика. Что-то пели, пили, традиционно ругались со Скрипой, готовили какую-то еду...
Отличный и насыщенный день получился.

24 октября, суббота

Петька утром меня расстроил. Просыпаюсь, а он сидит довольный и загадочный. Чекушку, что на утро мы припасли, он выпил. Ждал, говорит, пока ты проснешься, ждал, истомился весь и выпил. Долго, говорю, ждал-то? Оказалось, целых восемь минут. Ну и сила воли у человека — железная.
Увидев, что мне нечеловечески плохо, Петя встрепенулся и ушел. Появился через пару часов, принес три бутылки самогона и корабль травы.
Пришли попрощаться Остап, Митька, Надька и Анд- рюха, обещали вскоре вернуться. Зато приехал Сашка Апрель с севастопольскими. Прибежали с криками:
— Там, там такое! Над Утюгом! Бежим скорее! Там НЛО!!!
— Большое? — усмехнулся я.
— Да, как овал какой-то, серебристое! Висит!
— Да задолбали они уже тут всех, эти НЛО, — сказал Остап. — Летают все лето, нервы только портят...
Севастопольские махнули рукой и убежали обратно.
Мы принялись за самогон, и день как-то неожиданно кончился.

25 октября, воскресенье

Пока утром подкреплялись завтраком и стряхивали похмельную ломку, я увидел, что по дороге поднимается крытый военный грузовик. Побежал наверх, предупредил ребят на Кухне. Заодно и попрощался с уходящими сегодня киевлянами.
Пошли к Пете в село, в гости и за силками. Кое-как добрели до Новоульяновки. Зашли к некоему Саше, Петиному приятелю. Саши не было дома, но Петю это нимало не смутило. Вальяжно расположившись в светелке, он выдал хозяйке денег и послал за самогоном. Женщина собрала кое-что на стол, выпили, потом покурили травы. Самогон оказался отвратительным, а вот трава наоборот. Так и не дождавшись Сашу, абсолютно укуренные, мы вышли в село. Непонятно как оказались у кинотеатра и уж совсем странными бесплатными путями очутились внутри. Шел фильм «Косильщик лужаек». Надо сказать, что лучшего фильма для того состояния, в котором мы находились, и придумать было невозможно.
Ближе к концу фильма, когда человек, похожий на Солидола, влез в киберпространство, меня неожиданно затошнило и я выскочил на улицу. Пока тошнило, не отпускало странное ощущение, что меня на самом деле двое и второго меня тоже тошнит. Заблуждение быстро рассеялось, когда я увидел, что из тех же кустов вылезает еще один расстроенный человек. И человек этот оказался... Баглаем! Ввиду последнего местопребывания, за руку здороваться мы не стали. Баглай пожаловался на плохой самогон и предложил покурить травы. Вскоре из зала вывалился совершенно охреневший Петька. Кино ему явно понравилось.
Пробиваясь сквозь моросящий дождь и чертыхаясь, часам к восьми мы дошли до Петькиного дома.
Встретили нас неприветливо. Отец сразу орать начал, мать тоже ругала, но жалела.
— Зачем корову увел, синяк?! Тебя участковый ищет!
— Я не брал! — кричит Петька.
— Как не брал?! — орет отец. — Тебя люди видели, ты ее, пьяный, в лес уводил!
— А чё ж твои люди корову-то не отобрали тогда, а? — ехидничает Петька.
— Так у тебя пулемет же был!
Я от этого кошмара сразу на сеновал ушел, от греха подальше. Петина мама принесла мне туда картошки с куриной поджаркой.
Чуть позже пришел и сам Петька.
— Что за бред с пулеметом? — спрашиваю.
— А, есть у меня, откопал в лесу, тут этого добра с войны много. Но про корову ты не верь, не угонял я корову! Веришь, Ринго?
— Да верю я, верю...
Ну а что я ему еще мог сказать?

26 октября, понедельник

Быстро встали, собрались и убежали, пока никто из деревенских не увидел. Чувствовал себя партизаном каким-то. И пулемет из головы что-то не выходит — чего от Петьки ожидать, теперь не знаю.
Нагруженные салом, горилкой, картошкой, хлебом, вареньем, чесноком, конфетами и яблоками, под так и не кончившимся дождиком мы пошли обратно. Петьку страшно мутило, он же вчерашний самогон так в себе и носил, еле шел. Я уже не так хромаю, но нога болеть не перестает.
Где-то на полпути Петька вдруг встал как вкопанный.
— Старый я дурак, — заявил он. — Силки-то я не взял!
— Действительно дурак, — расстроился я. — Мы же за ними и шли. Что делать?
— Обратно идти, что. Погоди только, давай выпьем.
Тут же выпили полбутылки самогона. Петька заметно
повеселел, я, чего лукавить, тоже.
Когда его родители снова увидели нас, я подумал, что с ними удар сделается.
Буквально пинками затолкав нас в дом, они, как и вчера, неутомимо принялись костерить непутевого сына. Мама еще запричитала, что нас могут увидеть.
Петя полез в сарай за силками, а я пошел на сеновал досыпать.
Да так и продрых весь день. Когда проснулся, уже сгущались сумерки. Петька храпел рядом, источая перегарные миазмы. Растолкать его я так и не смог. Не помогли ни тычки, ни крики, ни даже кружка ледяной воды. Честно взвалив на себя половину добытых припасов, я сказал Петькиным родителям, что пойду на Мангуп один. Оставаться еще на ночь мне совершенно не хотелось. Впрочем, если бы старики принялись меня уговаривать — заночевал бы, конечно. Но второй раз пришедший незваный гость их явно смущал, и меня никто не остановил.
Дорогу я помнил неплохо. Но как оказалось впоследствии, лишь до точки возврата.
Темнота и дождь сделали свое дело — примерно через час я понял, что заблудился. Присел, выкурил сигарету. Направление я вроде бы все время держал правильное, но вот с тропинки сбился точно. Лес здесь высокий, лиственный; темень страшная, дождь. Лезть на дерево и осматриваться бессмысленно — даже если не грохнусь, вряд ли что-то увижу. Идти дальше с полусевшими батарейками в фонарике — не лучшая идея, но все же более разумная, чем, например, пытаться вернуться или лечь спать под каким-нибудь кустом. От нечего делать, чтобы скрасить время, я сорвал травинку и посвистел в нее — Петька учил как-то, говорил, что это прекрасный манок на сычей. Но на Мангупе с сычами не густо, поэтому проверить правдивость Петькиных слов можно было как раз сейчас. Ох, зря я это сделал. Свистнул несколько раз, бросил травинку. И тут началось. Шорох крыльев, и вот я сижу по-прежнему в темном лесу, под дождем, но теперь еще и окруженный добрым десятком орущих сычей.
Чертыхнувшись, осторожно двинулся дальше. В какой-то момент мне даже померещилась тропинка. Стараясь не упустить ниточку благополучного исхода, я чуть ли не руками прощупывал, не оступился ли, не сошел ли с нее?
Внезапно кто-то схватил меня за щиколотку, и мир перевернулся.
— А-а-а-а-а!!! — истошно заорал я. — Кто здесь?! Отпустите!!!
Кто-то держал меня за ногу и плавно встряхивал. Учитывая мой немаленький рост, это наверняка был великан.
— Отпустите меня!!! — вопил я.
Но тщетно. Впрочем, болтанка скоро прекратилась, и я, немного успокоившись, понял, в чем дело.
Я попал в ловушку. В простейшую, глупую ловушку. Мою ногу прочно обхватывала веревка, привязанная к макушке дерева, а я висел вверх тормашками. Судя по затухающему фонарику, валявшемуся неподалеку, в полутора метрах от земли. Рюкзак лежал там же. Нож в кармане рюкзака. Мне кранты.
Я попытался дотянуться до ноги, но не смог. Рванулся, пытаясь обмануть возникшие колебания, но напрасно. Меня развернуло, и снова началось — вверх-вниз, вверх-вниз.
Сколько я смогу так провисеть, прежде чем умру от кровоизлияния в мозг? Час, два? Какова вероятность, что кто-то найдет меня хотя бы утром? Вообще, буду ли я жив к утру?
Стало страшно по-настоящему. Я задергался, пытаясь схватить веревку, потом принялся раскачиваться, чтобы по инерции взлететь вверх и ухватиться или дотянуться до земли и тяжелой поклажи, но снова и снова терпел поражение. Дерево легко выдерживало мою тяжесть, не хрустнуло и не сломалось — на это я тоже надеялся. Кому, какому придурку пришло в голову ставить ловушку на тропинке?! Или... это была не тропинка?
Фонарик погас, и я полностью потерял ориентацию в пространстве. Голова кружилась, пошли цветные пятна в глазах. Я нащупал сигареты и спички в куртке, неумело закурил. Вдыхать дым вверх ногами не очень-то удобно, и, сделав две затяжки, я бросил сигарету. Несколько секунд она тлела, пшикнула и погасла. Тишина, шум дождя, скрип деревьев.
И я начал кричать. Во всю силу легких, кашляя, срывая голос, я выкрикивал не призывы о помощи, я просто орал. Истошно, безнадежно — кто может услышать меня в глухом горном лесу среди ночи?
Выдохшись, висел молча, один раз расхохотался, потом расплакался. Выжить в стольких, казалось бы, патовых ситуациях и глупо умереть в ночном лесу под Богатым Ущельем...
Безумно кружилась голова, силы кончились совершенно. Темноты я уже не видел, вместо ночи вокруг вращалась радуга. Я терял сознание.
Собравшись с силами и находясь уже в какой-то странной эйфории, я покричал еще немного. Потом прочитал «Отче наш», попросил прощения у мамы и друзей...
В глаза ударил яркий свет.
«Вот оно, — подумал я, — разумеется. Сейчас будет белый коридор, а потом Бог, который собственноручно отведет меня в ад. Там я встречу Джона Леннона, Джима Моррисона, Хендрикса и Мэрилин Монро, если очень повезет».
Но вместо Бога я услышал лай. А потом голос:
—Ёп!
С моим телом произвели какие-то манипуляции, и я кулем рухнул на листья.
Мое лицо немедленно принялся кто-то облизывать. Собака.
— Ты чё тут делаешь? — спросил голос. — Ты кто вообще?
— Я шел, — пробормотал я. — И вдруг взлетел... Спасибо вам... Если бы не вы...
Сознание возвращалось. Я не умер. Чудесный прохожий спас меня.
— Ты откуда такой взялся вообще? — возмущенно спросил голос из-за фонаря.
— Я из Москвы... Иду из Богатого.
— Турист, что ли? Вот угораздило-то. А что сюда поперся? Тропа же не здесь, это козья тропа.
— Сбился, наверное... Спасибо вам...
Я встал. Голова гудела, шатало, но терпимо.
— А вы кто? — поинтересовался я. — Вы-то что так поздно тут ходите?
Я не видел глаза спасителя, но мне кажется, они забегали.
— Я... я, это, я шел... Егерь я, вот! — обрадовался мужик. — Я тут хожу, этих, браконьеров высматриваю. Они силки на коз ставят, ловушки вот такие. Коза попадает копытом в петлю и висит потом на дереве. А в этот раз что-то не рассчитал проклятый браконьер... Пьяный, наверное, был... — Мужик озабоченно посветил вверх. — Ты, по задумке, не должен был так высоко висеть...
— А проводите меня немножко, а то я опять вляпаюсь куда-нибудь, — попросил я.
— Да уж, пожалуй, — согласился спаситель. — У тебя выпить есть?
Я достал остатки самогона и яблоки.
— Ну, за вас, за то, что вы вовремя проходили с осмотром территории!
— Чего? — не понял мужик. — А, ну да, проходил, да. — Отхлебнув из бутылки, он расслабился. — У нас тут летом хорошо. Это сейчас хмарь такая. Летом приезжай, турист.
Я не стал ничего говорить и тоже отхлебнул. Стало легче.
«Егерь» проводил меня почти до Новоульяновки, рассказывая о красотах, погоде, охоте и своей жене-стерве. Когда мелькнули огни села, попрощался.
— Давай, турист, снова не заблудись. И это, не рассказывай никому, что случилось, ладно? А то до участкового нашего дойдет, и начнется... Ну, протоколы там писать всякие о спасении туриста... А я скромный, не люблю этого...
От Новоульяновки маршрут я знал прекрасно. На Мангуп поплелся не по тропе, а по длинной автомобильной дороге, пошатываясь и спотыкаясь.
Поднявшись, встретил Скрипу, бредущего среди ночи на родник. Испугавшись неожиданно возникшего меня, он посветил мне в лицо фонариком и вскрикнул:
— Ринго! Ты?! Уф, напугал. Ты только поднялся? Ой! Что у тебя с глазами?!
— А я вампир же, с охоты иду, — проворчал я и побрел в Графскую.

27 октября, вторник

Осталось нас совсем немного.
Раздолбай Скрипа, в который раз обломавшийся ехать на суд; Игорь из Севастополя, сегодня приехавший; сбривший усы с бородой и из-за этого значительно помолодевший Гарри; трое керченских. И я.
Большая часть народа завтра уезжает, совсем мало нас остается. Ничего, дождусь Зойку, поживем с ней тут недельку, да и свалим. Либо с ней в Киев, либо уже со Скрипой в Загорск.
Скрипа порадовал, кстати. Он еще и Кляксу туда к себе приглашает, и Сережу Йогу. И в Москве еще народу наберет, я уверен. И все они прекрасные, интересные и добрые люди. Но если всех хороших людей собрать в этот дом, там непременно будет бедлам и бомжатник.
Вернулся Петька. Проспавшись и придя в ужас от того, что родители меня не задержали, а отправили одного в ночь, он тут же побежал на Мангуп. Выслушав мою страшную историю про козью ловушку и чудесного егеря, он полностью развеял мои сомнения, заявив, что это и был собственно браконьер, проверявший ловушки.
Свои силки Петька не забыл и обещал на днях научить меня их ставить.
Пока мы ходили в Богатое Ущелье, народ немного поработал над Кухней. Немного непривычно — теперь место общего сбора огорожено забором, там куча сена, проложенного бревнами. Немного пожароопасно, но приятно. Сегодня сидели там все до двух ночи, пели, кушали принесенные нами яства и разговаривали.
А, Скрипа с утра всем рассказал, что видел меня ночью с налитыми кровью глазами. Лицо мое было испачкано кровью, оказывается; из-под верхней губы торчали страшные белые клыки. Скрипа не поленился, обегал все пещеры в поисках бескровного трупа, но так ничего и не нашел. Потом он осторожно слазил ко мне в Графскую. Удостоверившись, что Петьки нет и я дрыхну один в своем закутке, он сообщил всем нерадостную новость: Ринго Зеленоградский оказался вампиром и съел Петьку. После чего предложил вырезать осиновые колья и убить меня.
Скрипу подняли на смех, но когда наверху появился я, шуточки поутихли.
Не хотел, но пришлось рассказывать о вчерашнем приключении и демонстративно поесть чеснока.
Глаза у меня действительно страшные — сосуды полопались, белки налиты кровью.

28 октября, среда

Совсем оклемавшийся Петька ушел собирать шиповник, а я затеял уборку и постирушку. Позавчерашнее происшествие превратило мою одежду в заскорузлые от грязи тряпки с налипшими листьями. На роднике, жмурясь от холода, полностью постирал всё, в том числе и парадную одежду для вылазок в город. Боюсь теперь заболеть, руки буквально судорогой свело от ледяной родниковой воды. Еще болят обе ноги. Правая, пострадавшая при прыжке в Севастополе, или уже потихонечку проходит, или я к ней просто привык. Левая, с ободранной веревкой кожей, неприятно саднит. Какой-то хиппи-инвалид, честное слово.
В стене, на проходе, снова появилась гадюка. Судя по размерам, кто-то из родителей той, предыдущей, павшей от моей руки. Три раза на меня прыгнула, шипит, в кед вцепилась. Хотел убить, но не было под рукой ничего, а ногой страшновато.
К шести часам добрел до Терновки, сел в какой-то странный автобус (вроде балаклавский было написано, а в Балаклаву не поехал) и через час уже был в мастерских, где меня радостно встретили Пуля, Вася и Женя. Все в работе, выставка уже послезавтра. Я тоже есть на одной из Женькиных картин. Керил пишет в стиле Рериха, название под стать — «Срок наступает». Толпа людей стоит к зрителю спиной и смотрит на рассвет, так вот одна из спин — моя. И похож ведь!

29 октября, четверг

У Сашки Тона, он же Шурик, он же Шарапов, он же Алекс, сегодня день рождения. Двадцать.
Сдали с Пулей бутылки и расстроились. Шампанские «огнетушители» всего по 6 купонов. Лучше б я молочные повез!
На Мангуп набрал хлеба, в мастерские — продуктов пару пачек «Ватры» и «Любительские». Деньги, кроме заветных, почти закончились.
Вечером съездил в Первую горбольницу, сделал рентген ноги. Трещины, к счастью, нет; видимо, был сильный вывих или ушиб. Уже неделя прошла, а все болит, хот; привык, конечно.

30 октября, пятница

Внутренний будильник сработал в 3.15 — рановато. Я лежал и ломал голову: вставать или не вставать. В голове выстроилась сложная логическая конструкция, которая приказала мне спать дальше. В следующий раз проснулся в 4.06 — то, что надо. Попил чаю — и в путь. Пуля прогулялся со мной до Матроса Кошки и повернул обратно, а я вскочил в троллейбус и прибыл на вокзал с запасом аж в сорок минут.
За две остановки до Симферополя меня прогнали в тамбур контролеры, потом до десяти я болтался на вокзале. А потом прямо у дверей вагона я встретил Зойку!
Зойка приехала как заправская столичная штучка, сигареты «Опал», благоухает невероятными духами, бутылочка коньяку...
— Соскучилась! — кокетливо заявила она, вырвавшись из моих объятий. — А ты загорелый какой! И по виду, совсем тут не погибаешь. Ничего, я тебя спасу, пещерный мой человек!
Всю дорогу в электричке мы без умолку болтали. Я рассказывал про Крым, Зойка тараторила про киевских и про какие-то далекие от меня явления вроде института, метрополитена и демократии. Я уже настолько оторвался от цивилизации, что разговоры на общебытовые темы для меня теперь несколько дики.
После станции «Сирень» началось что-то страшное. До Мангупа мы и не надеялись добраться до темноты. Но чтоб такая невезуха — нас как будто специально пытались задержать, не пустить на гору! Ни одна машина и не думала нас подвозить, ни один автобус даже не прошел мимо. Так пешком мы и добрели до озера лишь часам к семи, когда уже стемнело. Не уверен, что к счастью, но на озере наткнулись на умиротворенных Марка и Йогу. Умиротворением они поделились, накурили нас до дыма из ушей.
И поползли мы с Зойкой вверх. Отдыхали через каждые двадцать метров, дико хохотали. Лишенные сил, уже и спать собирались прямо там. Но к полуночи доползли все-таки до пещеры. Это был, пожалуй, самый долгий мой подъем на Мангуп: вместо усредненных сорока минут мы карабкались четыре часа! Впору задуматься — ведь никогда, ни под каким кайфом и опьянением так не бывало раньше...
Буквально за руку таща Зою по стене, я добрел с ней до Графской, мы растолкали Петьку, накурили его и отправили спать на Кухню.

31 октября, суббота

Спали долго. И если бы не Петька, который проголодался и пришел нас будить, продрыхли бы до полудня. Сварили покушать, умылись.
Мангуп Зое понравился очень. Показал ей все, что мог, — Цитадель, Тюрьму, Базилику, кладбище караимов.
А вечером, преодолев свою стеснительную натуру... В общем, никогда не думал о том, что смогу это сделать с такой интеллигентной киевской девушкой.

1 ноября, воскресенье

Последний месяц осени. Через месяц зима. В Москве уже лежит снег.
А мы с Зойкой тут. И нам хорошо.
Вся тусовка свалила вниз сдавать бутылки. Петька, разбудивший нас, сказал, что мы вчера так орали, что им на Кухне было неловко, — эхо, оказывается, доносит даже туда все звуки.
Смущенные и покрасневшие, мы бочком-бочком пошли гулять. Показал оставшиеся достопримечательности.
Вечером Петька вина, как обещал, не принес, добыл лишь самогона. Но и этого хватило.
Приезд городской Зойки внезапно вернул меня к реальности и отрезвил, на многое раскрыл мне глаза. Например, на то, что Скрипа — врет. Врет отчаянно, подло вселяя в людей пустую надежду. Я сказал ему об этом. Сказал, что нет никакого дома, что если бы он был, то мы все уже давно сидели бы там. Что нет никакой библиотеки и винтовой лестницы, нет контейнеров с мебелью и прибора, создающего из воздуха бананы. Что не пропускают какие-то мифические суды просто потому, что неохота ехать. Что несостыковки в его историях — это не рассеянность, а целенаправленное вранье, подлое особенно тем, что разрушает веру в человечество. Скрипа особо не сопротивлялся. Я ожидал, что он начнет оправдываться, говорить, что он подарил нам мечту, но он даже этого не сделал. Он сказал тихо:
— Ты прав. Я — ничтожество.
Компанию покинули мы по-английски, пробормотав что-то про «холодно». И пошли в Графскую греться.

2 ноября, понедельник

Приехал Пуля и сразу же начал ставить из бочки печку. Делал все быстро и деловито. Когда уеду, Пуля поселится здесь.
Надо собраться с силами и уехать. Но мне не хватает немого указания, толчка для принятия решения. Не могу понять — гора хочет, чтобы я остался или убрался наконец отсюда? Самому что-либо предпринимать бессмысленно: если мне не дозволено отсюда уйти, я просто не смогу этого сделать.
Зачем мне показывали всё, что я видел? Подземный город с колоколом, призраки, «дирижабль»? Зачем говорили со мной, спасали, помогали? Перевернули незаметно мозг, сделали другим человеком — зачем? Что я должен теперь, что-то отдать? Чем-то пожертвовать, умереть здесь или возвращаться снова и снова?
Мангуп, мне нужен твой голос.
Мангуп, мне нужно твое решение.

3 ноября, вторник

Пошли в Холмовку сдавать бутылки и банки. Закупили хавчика, курева; Петька, как всегда, нажрался. Мы с Пулей надербанили дурману, так, на всякий случай.
У туристов на озере стрельнули сахара, потом зашли к Нариману. У него не оказалось ни самогона, ни травы, пришлось подниматься всухую. Наверху из моих остатков шмали нажарили «каши», но есть не стали, решили отложить на утро.

4 ноября, среда

За водой почему-то пошел не на свой, Кабаний, а на Женский родник. Покурил, начал умываться. Долго не мог понять, что же не так. Присмотрелся и обмер — на роднике повсюду висят сосульки. Зима.
Утром подвалили ребята, и мы захавали «кашу». День пролетел в размышлениях.
Неожиданно для себя встал и ушел в покинутый Рингушник. Присел на камень. Механически отметил чистоту — я последний уходил отсюда. Вспомнил, как прожил здесь столько счастливых дней. Сравнил с Графской, понял, как все-таки мне там некомфортно...
Оставалась одна пылинка до принятия решения.
В глубине грота замерцало облачко.
— Пора домой, — сказал я вслух.
— Пора, — согласился невидимый кто-то.

5 ноября, четверг

Днем пошли с Зойкой в гости на Женский сообщить, что завтра уходим. В пещере сидели неизвестно откуда взявшийся Герик, Пуля и Скрипа. Из недр пещеры валил густой запах травы. Компания повела себя странно. То есть странно повел себя Герик. Он злобно, практически гавкая, высказал мне старую обиду. Как-то, еще летом, в гротах на Сосновом он меня славно накурил. А я, не предполагая, что наличие травы у Герика — это вселенская тайна, кому-то об этом рассказал. Оказывается, его после этого случая народ достал — раскури да раскури.
Скрипа угрюмо поддакивал и что-то снова гнал про дом. Пуля молчал с каменным лицом, искоса поглядывая на несущего ахинею Герика.
Мы развернулись и ушли.

6 ноября, пятница

Утром мы собрали Зойкины вещи. И мои тоже.
Все оставшиеся продукты я сложил в пакет и пошел на Женский монастырь отдать ребятам. Шел и размышлял о том, как обычная, в общем, ссора, если она состоялась в неподходящий (подходящий?) момент времени, может отвратить друг от друга людей, проживших вместе столько времени и переживших немало. Думал о том, что меня в общем-то не волнует мнение уголовника Герика, но хорошее отношение Пули и Скрипы мне до сих пор дорого. Может, не стоило так обличать Скрипу? Наверное, нет, но в тот раз моя доверчивость и нетерпимость к вранью сошлись в одной точке и нетерпимость победила. Пуля... Что можно сказать про Пулю? То, что молчаливый и рассудительный Пуля не стал возражать Герику, понятно — ему здесь жить еще. Но трусость — это то, чего я не терплю, пожалуй, больше вранья.
Увидев меня, Герик снова начал выступать. Но уже как-то легче, с неловкой оглядкой на вчерашнее, продолжая гнуть свою непонятную, нелогичную линию. Скрипа и Пуля опять молчали, опустив глаза.
Я сгрузил на землю продукты.
— Счастливо. Я уезжаю.
— Пока, — сказал Пуля.
Я пошел прочь.
— Слушай, а правда, что у тебя стоит трехлитровая банка варенья? — вдогонку спросил Пуля.
— Вранье. Пол-литровая, Зойка привезла, — не оборачиваясь, ответил я.
— А мне сказали... Блин, Ринго, прости!
— Бог простит.
Пришел Игорь, собрался ехать в Севастополь с нами. Сказал, что все сошли с ума. И Петька, говорит, запил. Третий день бухает в Новоульяновке.
На тропе, у церкви на южном склоне, я попрощался с Мангупом.
В Терновке были в пять. Балаклавского автобуса не было, и мы до половины седьмого грелись в предбаннике исполкома.
В мастерских сидел грустный Вася, Женька ушел домой. Мы помылись, посмотрели по телику «Вспомнить всё» со Шварценеггером, почитали, поболтали, и спать.

7 ноября, суббота

Поезд у нас в 16.18, билеты в разные вагоны, к сожалению. Поменяться не удалось, и я ходил туда-сюда, из третьего в двенадцатый вагон. Поезд невероятно кошмарный: тараканы, вонь чудовищная, духота... За час до посадки я сожрал зачем-то коробок дурмана, и среди этого кошмара меня и вперло. Помню, как, пробегая через купейный вагон, в ужасе шарахнулся от негра, как разделся до трусов и в тамбуре толкал стену, пытаясь придать поезду ускорение. Потом в какой-то момент неожиданно сильно вспотел, и всё...
Очнулся ночью на своей верхней боковушке, связанный простыней. Сердобольный мужик дал мне попить, но распеленать отказался, мотивировав это моей же безопасностью. Впрочем, понаблюдав за мной минут десять, мужик сжалился и развязал узлы.

8 ноября, воскресенье

В Киев поезд пришел с опозданием на час двадцать, в начале второго. Здесь холодно, хотя снега еще нет. Хотели сразу поехать на Крещатик, но поняли, что сил нет совсем. Отправились к Зойке. Бабушку в этот раз обманывать не пришлось — она почему-то вообще не поинтересовалась, кто я и что мне нужно. Чувство неловкости, впрочем, я испытал.

9 ноября, понедельник

Утром ушел из дома вместе с Зойкой, дабы не раздражать бабушку. Зойка поскакала в институт, а я — по делам. Хотя какие у меня дела? Сдал бутылки, отправил домой посылкой книжки, табак, кое-какую одежду, чтоб не тащить с собой. Гулял по Киеву, рассматривал людей, привыкал к метро, автомобилям, цивилизации. Пил кофе в кафешках, тайком грыз кусочки сахара, лопал пирожки с мясом. Не могу без Мангупа, усыхаю на глазах. Но и туда больше не могу вернуться. По крайней мере, сейчас. Иначе останусь там навсегда, на веки вечные. Это наркотик, один большой наркотик. Мудрая живая гора, полная тайн и мистики, и безграничная, настоящая, ощутимая руками свобода. Убийственное сочетание... И сейчас у меня, по всей видимости, ломка. Я не могу говорить, улыбаться. Мне физически больно.
В половине седьмого отправился на Большую Житомирскую, на стрелку с Машкой Шлеевой. Машка не знала, что я приехал, и шла на встречу с Зойкой, чтобы узнать, как я там, жив иль нет. Встреча была феерической! Пили кофе, я рассказывал новости, Машка смотрела на меня своими огромными глазищами и жалела, что так и не смогла вырваться на Мангуп... Рассказала, что вовсю зубрит иврит и идиш, изучает израильскую культуру. Безумное желание уехать из Союза, пусть в Израиль, я понять могу и не осуждаю, но Машка, кажется, искренне учит Тору, проникается сионской мудростью, а вот этого я понять не могу.
Дождались Зойку и пошли в гости к Асе Хребтовой. Ася, как выяснилось, рассталась с Лешим и живет теперь с Марком, более того, у них своя квартира!
У Аси бурлила тусовка. На кухне обнаружилось какао, но из-за полного отсутствия сахара варить его не имело смысла. Тогда мы с Десятым взяли чашки и пошли по подъезду попрошайничать. Несколько минут позора, и вот — мы уже пьем прекрасный шоколадный напиток!

10 ноября, вторник

Результат вчерашней прогулки налицо — я заболел окончательно. Зойка убежала в институт, а я весь день сидел дома, лечился и маялся дурью от безделья, благо бабушка куда-то делась. Почитал «Швейка», посмотрел телевизор, убрался. Без дела сидеть невозможно; если оставаться в Киеве, надо что-то придумать, устроиться на работу, ибо еще пара таких пустых дней — и я на стенку полезу.
Вечером поехал на «БЖ» встречаться с Мишкой Каунасским. Мы вчера на Крещатике столкнулись, но поболтать не удалось, он убежал смотреть футбол. Сегодня еще Мишель собирался подойти. Но ни Мишки, ни Мишеля я так и не дождался. Выпил чашку кофе, захандрил и пошел в гости к Машке на Михайловскую. Погоняли чаи, Машка фенечку мне подарила. Поведала много нового... Оказывается, Зойка влюблена в меня без памяти еще со времени нашего знакомства в мае. Машка очень переживает за наши отношения; грозно сказала мне, что не дай бог я Зойку брошу или изменять буду. Вот тебе и раз. Я, конечно, к Зойке отношусь с трепетом, но вот люблю ли я ее?..

11 ноября, среда

Все работают, учатся, а я сижу на Оболони и смотрю телевизор.

12 ноября, четверг

Сегодня купил билет на поезд до Харькова. На завтра, пятницу, 13-е. В 13-й вагон. Тьфу-тьфу-тьфу!
Когда вернулся, у Зойки в гостях сидели Наташа Белка и Коля Садовник. Естественно, отправились к нему в гости. Смотрели слайды с Мангупа, слушали «Дип Перпл», «Лед Зеппелин». Сам не зная зачем, повинуясь какому-то неясному порыву, позвонил Игорю Шинели. А в процессе разговора выяснилось, зачем позвонил.
— Блин, — говорит Игорь, — надо бы встретиться, но я не могу, завтра в Харьков уезжаю. И прикинь, смешно, у меня 13-й вагон! А завтра пятница, 13-е!

13 ноября, пятница

Дрыхли аж до половины второго, потом дома сидели. Зойка проводила на вокзал, попрощались. Сказала, чтоб я быстрей делал московские дела и приезжал скорее к ней.
Шинель обнаружился в вагоне за пару минут до отправления. Подстриженный, чисто выбритый — узнать сложно. Его Вика меня тоже не узнала, хотя во мне только прикид и изменился. Пес их, зловредная собачонка, значительно подрос, гордо зовется Бобом.
Спать пришлось на третьей, верхней боковой полке. Как я оттуда не грохнулся, ума не приложу.

14 ноября, суббота

Хотя выспался, в общем-то.
В Харьков поезд прибыл около девяти утра. Безуспешно помыкавшись в кассах в надежде купить билет на поезд до Москвы, купил в итоге лишь на электричку до Белгорода. На оставшиеся купоны приобрел также чудную газету «СПИД-инфо» и так, за внимательным рассматриванием голых теток, въехал в Россию.
Белгород воображение мое не поразил. Поболтавшись часок в окрестностях вокзала, я погрузился в «собаку» на Курск. Билет покупать не стал, как выяснилось впоследствии — правильно, контролеры в выходные явно не работали. Четыре часа провел в спокойствии, почитывая Стругацких.
В Курске оказалось значительно холоднее, чем даже в Белгороде. Какая же у нас в этом смысле некомфортная страна!
В кассах, как и следовало ожидать, никаких билетов не было. Но мне повезло — какой-то, даже не криминального вида, мужик толкал свой билет. Без наценки! Рискнул я и не проиграл, внимательно изучил билет, отдал 124 рубля и уже через полчаса улыбался на своей любимой верхней боковушке и со спокойной душой махал Курску рукой. А ведь по всем прогнозам я должен был здесь переночевать! Электричек уже нет; либо на вокзале куковал бы, либо у Алекса Курского. Город выглядел так неприветливо, что мороз пробирал по коже. Собственно, так выглядят все уездные городки, но этот смотрел на меня как-то особенно угрожающе...
Попутчики попались разномастные. Дедушка-ветеран острой коммунистической направленности, пацаны безобидные и женщина-журналистка. Найдя в моем лице приятеля по частому задымлению тамбура, начала пытать — кто, что. Оказалась интересным человеком. Говорили обо всем. О жизни, об образе этой самой жизни, о свободе, политике, Крыме и Курильских островах. Предложил ей покурить травы — с радостью не отказалась. После нескольких напасов литературу тоже не смогли обойти, спорили о поэзии, о Пастернаке. В итоге тетушка дала мне телефон Бориса Стругацкого, уговорила позвонить ему: он, мол, помогает пробиться молодым писателям.
Уже засыпая, подумал: а почему бы и нет? Можно попробовать опубликовать пару-тройку своих рассказов. Журналов много — «Техника молодежи», «Вокруг света», «Сельская молодежь» всякая, и моя фантастическая чушь ничем не хуже той, что в них печатают.

15 ноября, воскресенье

Умываясь, неожиданно осознал, что потерял во время вчерашних раскуров-перекуров новый мундштук, тот, что купил вчера в Харькове вместо забытого в Севастополе. Жалко, хороший был, но ничего страшного, в Москве новый куплю.
А вот и Москва, собственно! На перрон я ступил гордо, улыбаясь не вонючему вокзалу, но городу, в котором я так долго отсутствовал.
Сигареты кончились, вышел из здания стрельнуть покурить. Гляжу, мужик стоит, смолит «беломорину».
Попросил папиросу. Он так внимательно осмотрел меня и говорит:
— А тебе зачем?
— Как зачем? Покурить.
— Просто покурить? — ухмыльнулся мужик. — А что такое «анаша», знаешь?
— Я из Крыма еду, — вместо ответа проинформировал я.
Ну и пошел содержательный разговор. О ценах, качестве крымской травы, про ментов и татар, про «молоко» и другие прекрасные вещи. Кончилось все тем, что я отдал внезапному собеседнику коробок с дурманом, снабдив устными инструкциями по употреблению, а он основательно меня раскурил на задворках вокзала, да еще и с собой отсыпал.
На входе в метро меня подстерегла неожиданность. Вместо металлических жетонов ввели пластмассовые, так что жетон, который я хранил все это время, остается мне разве что на память.
Приехал на «Электрозаводскую». Первым делом направился к Немету. Время — семь утра, на дворе воскресенье, так что я совсем не удивился, когда матушка Немета обложила меня ласковым матерком и послала куда подальше. Далеко я не пошел, а пересек почти родной двор и принялся долбить в окно к Шурику. Вместо Шурика в окне появилась его бабушка, сообщила, что Александр спит, и тоже куда-то меня послала. Хотел пойти к Пете-музыканту, но решил, что достаточно пока экспериментировать с сознанием спящих людей, и отправился в магазин.
Цены в Москве, с учетом того, что здесь не купоны, а рубли, гораздо выше, чем в Киеве. Ассортимент практически тот же, разве что крупы всякой поменьше и совсем нет ничего мясного. Пиво стоит 19 рублей, хлеб черный — 22, батон — 25 рублей. Ужас какой-то, как же здесь надо зарабатывать, чтобы хоть на еду хватало?!
Купил полбатона и пиво. Позавтракал. Постучал к Немету. Елена Витальевна снова что-то нелицеприятное прокричала в мой адрес. Дверь не открыла.
В начале девятого из лифта вышла Дульсинея Тобосская, престарелая соседка Немета по коммуналке. Вежливо поздоровавшись, я воспользовался случаем и ворвался в квартиру, заметив молнию, полыхнувшую в глазах Димкиной мамаши. Отбившись от нее, Дуси и собаки Маши, я триумфатором вошел в неметовский угол.
Немет, проснувшийся от возни в прихожей, в этот момент пытался приподняться и дико таращил глаза. Одна рука его тянулась к папиросе, другая — к чашке с чаем, а из глотки вырвался сдавленный хрип:
— Ринго!
Обнялись, попили заварки, выслушал свежие новости.
Итак. Группа работает. Как и следовало ожидать, от барабанщика в этой жизни мало что зависит, и уж конечно, от его отсутствия группа никак не развалится. Ребята дали уже несколько концертов с разными ударниками, последний как раз вчера. По словам Немета, они жутко облажались. Впрочем, Дима максималист, и совсем не исключено, что это был успех. В общем, на до сих пор вакантном месте барабанщика группа желает видеть меня. Не успел я и задуматься о возобновлении музыкальной карьеры, как Немет огорошил меня новостью, после которой зашевелившиеся было мысли мои застопорились. Группа теперь называется не «Осень». И не «Дом», как они в мае придумали. А «Игрушечки». «Игрушечки»!!! Это что должен был выпить Шурик, что выкурить Макар и чем заболеть Немет, чтобы им в голову хотя бы просто пришло это бесчеловечное слово?!
Да, Макар в Рыбачке влюбился в некую девушку Ирину. Сняли квартиру в Текстильщиках, живут вместе и вроде бы счастливо. Шурик собрался жениться на Марине Попковой и, видимо, под впечатлением от предвкушения этого события, поступил в колледж, учиться на менеджера. Подстригся, стал похож на мажора, как утверждает Немет. Начал курить дорогущие сигареты, но никому их не дает, пытаясь еще и философствовать на эту тему. Сам Немет по-прежнему валяет дурака, не работает, существует на деньги, вырученные от продажи своей гитары. Ругается с мамой, в сердечных непонятках с Галей — в общем, ничего нового. Также Дима утверждает, что недавно, когда он звонил мне домой, вместо мамы к телефону подошел какой-то мужик, уверенно сказал, что Гены нет, и положил трубку. Хм, любопытно...
Поболтав пару часов и вдоволь напившись чифира, мы поехали на репетиционную базу аж на Бабушкинскую. Там, на выселках, аренда недорогая, всего 50 рублей в час. Ничего себе «всего»... Надо привыкать к новым реалиям поскорее. На базе встретились с новым администратором группы «Игрушечки» — симпатичной и веселой девушкой Яной Черненко. Она мне сразу понравилась, но Немет громким шепотом предупредил, что ее папа полковник милиции, после чего я тут же охладел к блондинистой красавице.
Сграбастав Яну, мы поехали в гости к Шурику — с сюрпризом в моем лице. Александр Тон тут же выговорил мне за перепуганную бабушку, решившую утром, что к ним лезут воры. После нескольких настойчивых намеков он плотно накормил нас, немного похамил. Потом, как и предсказывал Немет, не дал сигарету, а вскоре и выставил нас восвояси. Что в этих колледжах с людьми делают?
Яна сказала, что у нее есть прекрасная подруга Маша, и затащила нас к ней в гости. Там было тепло и уютно. Пили чай с вареньем, жарили хлеб, хохотали. Слушали мои крымские рассказы и The Doors, оставляли на стенах автографы, танцевали...
В Зеленоград доехал без приключений, на электричке. В Крюково строят что-то огромное, даже не узнал сначала станцию.
Стою у своей двери, рука у звонка, нажимать страшно. Да и дверь новая, обитая дерматином, замки другие, мои ключи даже пробовать бесполезно. Пытаясь ни о чем не думать, позвонил.
Да, Немет был определенно прав — у нас в квартире кто-то завелся. Дверь открыл совершенно незнакомый мне пухлый хиппи, с бородой и волосами.
— Э-э-э-э... — сказал я.
— Вам кого? — осведомился хиппи.
— Э-э-э-э...— снова сказал я.
— Юль, это к тебе, кажется! — крикнул бородатый и посторонился.
Из моей комнаты вышла мама. Окинув меня взглядом с головы до ног, мама удивленно спросила:
— Вам кого?
— Мама! — рассерженно гаркнул я. — Это же я!
— Генка домой вернулся, — облегченно вздохнула мама. И заплакала.