Фил (Настоящий Индеец) - Я животное

Я животное.

«Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении,

отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволение».

Во всяком случае, мне запомнились два случая, когда мне давали такую характеристику относительно близкие мне люди. Оба раза потому, что не желали становиться моими водными братушками, и оба раза вкладывая в это слово сугубо негативный и разоблачающий мою низменную сущность смысл.

Мне кажется, на самом деле, они порицали не меня, а себя. Ведь это им, а не мне, кажется, что быть животным – это очень плохо. Мне, например, просто сладостно вспоминать, как удавалось всё-таки им побыть, по-настоящему, по-нашему. А они почему-то, напротив, своё животное из себя изгоняют, и занятие это, могу предположить, не простое и наверняка неприятное – потому-то и раздражает их, когда кто-то у них на глазах позволяет себе быть тем, что они считают «животным».

В общем, посудите сами.

1. Мужской цветок.

Мне 21. Я уже год прожил в Москве по впискам (хотя были и чердаки, и подвалы, и даже вокзалы), а теперь устроился дворником и получил сперва легальный подвал, а потом и комнату в двухкомнатной. Адрес у меня был: площадь Победы, то есть знамения сулили продвижку: AB!

Перед этим последней моей впиской была мастерская одного художника. Из окна был вид снизу на подъезды знаменитого дома, в котором выставлялись оппозиционные «двадцатки» и «десятки», и в котором жил Высоцкий.

Вместе со мною вписывалась Наташа, тоже полагавшая себя художницей – полагающая в том смысле, что рисовать она умела довольно ловко, это несомненно, однако хотелось ей этим заниматься почему-то очень редко.

Ну а у меня был статус поэта. На самом деле сочинял я полную бредятину, просто игра со звуком, в основном ещё и неумелая, однако слушателям моим это было по барабану, для них главным было – иметь в компании живого поэта, который приходит в тусовку и объявляет: а вот послушайте, что я сочинил вчера. Один Джонни позволял себе надо мной насмехаться, поскольку тоже был поэтом – «Да не повторит язык твой манипуляций сих», сказал он мне на платформе метро «Пионерская», когда я зачитал им с Птичкой то, что нагрезил, пока ехали. Мы ехали ночевать в мой подвал. Птичка была москвичкой, у Джонни была общага, просто нам казалась романтичной такая тусовка. А вообще я там жил один.

Через пару недель, вернувшись домой примерно в такое же позднее время, я увидел, что подвал тушат пожарные. Я возвращался как раз из той самой мастерской, а перед выходом в люди я разводил костёрчик, чтобы привести себя в порядок. Плохо, значит, затушил. Пришлось переселяться в мастерскую.

Художника звали Серёжа Галимов. Вообще-то сперва я познакомился с его женой, Ирой Виногоновой. Они недавно перебрались в Москву из Питера, и там, и здесь Серёжа работал по лимиту, впрочем, художником-оформителем, а не каким-нибудь там штукатуром, так что у него даже имелась отдельная комната в лимитной общаге – мастерская, помимо той, в которой с женой и с ребёнком.

Ира безмятежно висела на его дэцельной лимитной зарплате и воображала себя театральным режиссёром. Так мы и познакомились – Никсон сказал мне, что в театре Достоевской[1] появилась молодая талантливая актриса из Питера, которая хочет сделать собственный театр и ищет людей. Людей я привёл ей полную труппу, только один человек был не из нашей компании, а порекомендован, как и я, Никсоном – но с Никсоном его познакомил опять же я. Он подошёл ко мне в моей общаге и сказал, что слышал, будто я знаю, где можно вылечить трипак. Легко, 30 рублей. Никсон, кроме всех духовных штудий полагал себя ещё и доктором, разумеется, столь же подпольным, как и все мы, художники и артисты. 5 рублей из 30-ти полагались мне.

Наш театр просуществовал полгода, после чего все перееблись и разбежались. Публичных выступлений было только два – в ЖЭКе, в который я устроился работать дворником. Зато репетировали мы три раза в неделю – рок-оперу, которую Серёжа сочинил на слова Роберта Бёрнса. Мелодии, кстати, были просто супер – уж не знаю, чего же нам не хватило, наверно, как всегда, веры?

Помимо этого почти каждый вечер мы вчетвером, я с Наташей и Серёжа с Ирой, репетировали пьесу Цветаевой про Казанову. В пьесе было два героя – постаревший Джакомо и нимфетка Франческа, пришедшая к нему рассказать о том, как она в него влюбилась. Мы по очереди играли парами – я с Ирой, а Серёжа с Наташей.

Эх! неопытен я был тогда, неразвит, доверчив и закомплексован, как забинтован. Надо было предложить им современное авангардное прочтение. Разве не глупо просто тупо копировать? Цветаева уже по тем временам потрясла основы – но не пора ли идти дальше? Потревожить табу против педофилии – это, конечно же, круто, однако чисто формально Марина не решилась выйти из лицемерной пуританской традиции: герои в итоге всего лишь целуются один раз.

Мы ведь хотим сделать шоу, о котором заговорят все современные Достоевские и Толстые? Так давайте запульнём пару сеансов. Если Франческа по ходу пьесы хотя бы разик юбку приподымет и засветит чулочки на резинках – уже мы станем тайной легендой. А если ещё и минет сымирирует – все просто опизденеют. Для нас добром это, скорее всего, не кончится, зато славы не миновать.

Примерно так я думал тогда – но строго про себя. А снаружи послушно целовался, то с Ирой, то иногда для разнообразия, с Наташей, Ира была тогда придирчивым режиссёром.

Для вполне закономерной развязки нам хватило и поцелуев.

Мы с Наташей спали каждую ночь в одной кровати. Я приставал к ней, а она мне не давала. Она только что разошлась с мужем и дожидалась нового. Она с совершенным удовольствием целовалась, и ей нравилось, когда я сосал её маленькие грудочки, и она даже позволяла гладить свою промежность, но только через трусы, хотя пару раз мне всё же удавалось проникнуть в неё и пальчиком, и тогда она ненадолго затихала. И даже руку свою позволяла иногда приложить к моему члену, и даже подрочить немножко самого себя этой рукой. Однако при малейшей с моей стороны попытке коитуса её немедленно и сокрушительно клинило.

Для того чтобы она раздвинула ноги, я обязан был бросить свою Ирен и сказать ей: Наташа, только ты и всё такое.

Конечно, можно было бы так и сделать – бросить Ирен, отодрать Наташу, как душа пожелает, а потом вернуть отношения на прежние круги. Наташа получила бы именно то удовольствие, секс к которому лишь приложение – кино. Если не роман, то вполне новелла. А отношения с Ирен это только лишний раз взбодрило бы.

Но я почему-то упёрся – тебя возбуждает, чтобы с романом? а меня это, наоборот, развозбуждает, поскольку мне романтика прёт только от такого – пусть я с вами совсем не знаком, и далёко отсюда мой дом… А не хочешь честно поебаться – ну и пошла ты… сама не ведаешь, чего себя лишаешь.

Она возбуждала меня, а Ирен по очереди с Эрис снимали сливки.

И вот, когда я уже получил подвал, а точнее – полуподвальную квартиру, в которой до этого маляры хранили свои краски и свою робу, - параллельно тусовке в мастерской возникла тусовка в моём подвале.

У нас там были две комнаты и довольно большая кухня с газовой плитой. Кое-какая рухлядь уже была, кое-что мы постепенно натаскали с помойки (Кутузовский проспект – там такие при Брежневе были помойки!). Дабл работал, а вот ванна почему-то нет, и мы ходили мыться в соседний подъезд, в квартиру, служившую Красным Уголком.

Кто мы? Кроме меня, на работу устроились ещё два мальчика, оба с программой проработать год, чтобы посещать подготовительные курсы, а летом поступать – Олежка собирался в иняз, а Филемонов в ГИТИС[2]. Ещё у нас почти всё время вписывался Игор, басист и скрипач нашей рок-оперы, аранжировавший идеи Галимова.

С Игором я подружился в мастерской как-то раз ночью – тусовка разбрелась, пора заколотить. Я тогда с этим делом шифровался, то есть создал внутри Ириного театра клуб по интересам, поскольку что она, что Серёжа были против этих дел, да и прочих я не собирался вводить в свой клуб.

Игор (тогда ещё просто Игорь, Игър – это по-узбекски) был среди прочих. Но тут вышло – все разбрелись, а он сидит, почему бы не предложить – ты как? И оказалось, что очень даже очень, вырос в пригороде Ташкента, играл там до армии в кабаке, ну и в армию тоже пацаны подгоняли, а вот теперь после армии лимита – и он даже и забыл уже в этой Москве, что это такое.

Как он рассказал мне басню про журавл и уолк с узбекским акцентом – я сразу принял его в братья. Коим он вскоре и стал, посредством Эрис.

Ну и все прочие наши заходили, и друзей порой приводили, и даже подружек. Сэйшенили, как могли. Не бухали вообще, только по случаю особого праздника. Не было такой тяги, да и денег… По Кутузовскому закономерно патрулировали наряды, и каждый раз, когда очередная такая парочка в погонах, а то и по гражданке, что серьёзней, заходили к нам проверить, что это за свет в полуподвальном помещении, - они видели паинек и зайчиков, сидят себе чаёк попивают, и умные все такие, и весёлые, песни то и дело поют. Иногда они даже присаживались с нами попить горячего чая и послушать. Чай мы пили из пивных кружек, а сахарили обязательно кусковым сахаром, заварка только свежая. Запаха травушки блюстители порядка тогда ещё не знали. После каждого такого визита мы ставили на столе зарубку.

Впрочем, обычно всё же, на всякий случай, шмалить уходили в Красный Уголок.

Как-то раз вышло так, что у нас заночевали Наташа с Серёжей. Я предоставил им маленькую комнату, в которой жил Филемонов, сторонящийся наших оргий, который сегодня ночевал у герлы, которую так ни разу и не решился привести в наш бардальеро.

Утром они уехали, а днём ко мне приехала Ира, чтобы поделиться своей проблемой – Серёжа поселился с Наташей в мастерской и намекает на развод.

Обсуждать проблему мы пошли в Красный Уголок, чтобы пыхнуть там для полного сопереживания.

Вообще-то она не привлекала меня физически просто ничем. Она была типичной представительницей тех, кого моя мама называла «плохо кормленым ребёнком». Тело у таких настолько жидкое, что кажется, что если ткнуть пальцем посильнее – проткнёшь, как селенита в «Первых людях на Луне». И отталкивающий запах. При этом она ведь и мылась перед свиданиями со мною, и даже пыталась стираться, и неловко по возможности применяла парфюмы – но фон проступал сквозь всё. Именно фон, аура, а интенсивно источают этот самый запах бомжи, когда в заполненном метро в радиусе двух метров пустота вокруг спящего московского клошара.

Мне было просто интересно узнать, как это бывает с 27-летними старушенциями. Которые ах-ох, обожают Цветаеву и Ахматову, и носят не чулочки, чтоб возбуждать тупо заточенных самцов, а именно те самые бабушкины совдеповские чулки, с поясом не воздушным, как в порнухе, а по стахановски сталелитейным – просто из экономии, не по карману колготки.

Она всё порывалась стыдливо сбросить эту амуницию, а я несгибаемо препятствовал – чтоб хоть что-то возбуждало на этом чахлом потомке подземелий. Трахнуть мамочку всегда заманчиво. Даже и не знаю, как вообще у меня получалось хоть что-то. Молодой был, сперма аж за ушами трещала. Порой и довольно часто – просто неотвязно, а у Ирен или у Эрис[3] были свои непостижимые графики. И тут такая Ира. Которой только свисни, поскольку делать ей нехуй, любимое занятие – валяться на кровати и изредка делать карандашом пометки на каких-то отпечатанных на машинке сценариях. Правда, эта её незагруженность порождала другую проблему – как выпроводить её после сеанса, отделаться по возможности поскорее. В первую ночь я, конечно, оставил её ночевать – в первый раз мне всегда бывает остро интересно с любой женщиной за очень редкими исключениями. Но в дальнейшем график у меня был такой – если ебался недавно, переходим к делу сразу, а если давно, то сперва я довольно быстро кончаю в ротик, а потом уже принимаемся за дело по-настоящему. «Только у тебя я могу её пить», нашёптывала она мне, как ей представлялось, комплименты?

Встречались мы чаще всего в Красном Уголке, в однокомнатной квартире, все стены которой были увешаны портретами, вымпелами и знамёнами, все углы были забиты флагами на древках, на окнах были задёрнуты багровые шторы. Иру я укладывал на длинный стол с кумачовой скатертью, ну или там ставил, по-разному.

Запомнилось, как я, уже по деловому, стою в ванне под душем, а она, сидя на кафельном полу, протягивает руку, чтобы охватить и приподнять мою мошонку со всем прочим хозяйством, после чего мечтательно театрально напевает: цветок… мужской цветок… Я как джентльмен еле подавил позыв бу-га-га, зато запомнилось.

А потом приходилось расплачиваться – вести её в наш подвал, чтобы пить чай и курить бесконечное количество сигарет. И слушать, например, стихи, которые она постоянно в мою честь сочиняла, на слух я называл их белым шумом, есть такое понятие в звукотехнике, а на бумаге это выглядело лишенным всякого намёка на смысл набором слов, разбитых на строчки произвольным образом, и с обилием запятых и тире в самых неожиданных местах. А если осмысленно, то типа таких:

Твой лик – неповторим,

И повторённым снова быть не может.

Он просто есть – всегда.

Поскольку она, состоя с Серёжей в законном браке, принципиально подписывала свои творения «Виногонова» – ну, мол, как все гении дорожат своей фамилией, – я придумал им кликуху, которая сразу прижилась в тусовке: «господа Галимово-Виногоновы, художники и артисты».

Так продолжалось полтора или два месяца.

Однажды она даже заставила меня переночевать в своей комнате на Серёжином месте. Заманила меня под каким-то предлогом, взять или отдать книжку, а когда я засобирался, предложила остаться. Я, конечно, хуй-та-тамс – сделал дело, гуляй… скорее всё же трусливо, поскольку на фига нужны такие расклады – дешёвенькие сценки русского скромного обаяния. Дело сделал – в смысле, не перепихнуться, дочка ведь ещё не спала, впрочем, хоть бы и спала. В смысле книжку отдать.

Ира догнала меня на лестнице и сыграла, мне кажется, лучшую из своих ролей на тот момент. Их пятиэтажка была ещё дохрущобной планировки, с широкой лестницей с пролётами, и вот на пролёт меня выше Ира оперлась, гибко изогнувшись, о перила и свесила в колодец лестницы свои тоненькие, но убедительно длинные волосы (собственно, только они меня в ней и возбуждали, это ведь важно – не терять возбуждения, несмотря на все прочие малоаппетитные факторы). И что-то такое стала говорить, что я вдруг искренне её пожалел и решил – ну ладно, протяну уж как-нибудь до утра, уж всяк не в клетке в околотке, чё я морду-то ворочу?

Серёжа то ли докатился уже до телепатии в безвыходности своего треугольника, то ли действительно случайно зашёл под предлогом изъять какие-то свои картины. И стал свидетелем такой сцены – Ира сидит на полу под подоконником и читает зачем-то мне вслух евангелие, а я сижу на подоконнике и курю в форточку косяк, иногда наклоняясь к Ире, чтоб сделать парик.

Я и ему предложил. Мне казалось, что всё в порядке – дочка давно спит, а я курю всё-таки в форточку. Но Серёжа почему-то взбеленился. Стал эмоционально, но приглушенно, чтоб не разбудить ребёнка, выкрикивать, что о том, что его жена блядь, он знал давно, но оказалось, что она суперблядь, просто нечисть какая-то! При малом сим творить свои бесстыдные сатанинские мессы! Только теперь его взгляд художника её разъяснил!

И убежал. Я подумал – рисовать каприччо-с. Глядишь, не только Ирка-ведьма, но и я войду в историю, пусть в образе, возможно, неприглядном, но хоть так.

Нет, серьёзно! мне казалось, что всё прекрасно – раз он сейчас с Наташей, что ж его Ирке одной-то сидеть его дожидаться, как Пенелопа? Пенелопа 20 лет дожидалась.

Нет, ну в самом деле – он с Наташкой, я с Иркой. Наташку я ему не то что уступил, но чуть ли не подложил – честь по чести, разве нет? К тому же – он с Наташкой живёт, а я с Ирой считанные разы встречался.

Все эти старики – как дети прямо, думал я. Сколько прожил, а так и не понял, что хочет, чтоб его жена была блядью. Я вот уже давно начал врубаться, как это заводит. Он-то на взводе, сразу видно, но вместо позитива – бесится. Сам гонит беса да ещё и валит со своей больной головы на наши с Иркой.

Через полчаса он прибежал, закинул в комнату рваные пазлы своих полотен и снова убежал.

Уж не знаю, чем он там дальше занимался с Наташей.

Ну что ещё за сатанизм, в котором он нас обвинял? Мы с Ирой, конечно, поизображали секс уже где-то под утро, когда стало ясно, что больше Серёжиных выходов на сцену не предвидится. Разве не глупо? И сам с Наташей уже вряд ли что-то, и нас обломил по ходу. И разве не позитивнее было бы собраться всем вчетвером в мастерской, сбегать за портвейном – и такую мессу закатить! Двойная Франческа с двойным Казановой – освобождение сознания от Бабилона покруче, ну то есть не хуже, чем у Лири и Кизи. А вместо этого – так скучно и пошло, разве нет? Как спела Умка в уже другую эпоху, бедные несчастные уродцы. Мечтали стать труппой Проказников, а кончилось битьём посуды в комму-анальной кухне.

Картинки рвать – это некрасиво. А сказку сделать былью – что ж в этом плохого? Вот для древних это было в порядке вещей, а уж они-то всяк были поблагородней русских самоедов и мироедов. И никакими сатанистами они не были, поскольку это вы уже позже его выдумали. И теперь без этого сатаны у вас просто не стоит. Насрать – раскаяться – получить отпущение спермы.

Мне кажется, я просто помог Ире привести Серёжу в чувство. У него с Ирой дочка, а у Наташи тоже какой-то там бэбик – на попечении родаков, пока она столицу покоряет.

В общем, собрал Серёжа Наташу в дорогу и отправил домой к родителям. После чего благополучно примирился с Ирой, а Наташа с тех пор только письмами Серёже изредка их подзаводила, каждого по-своему.

А перед её отъездом он пришёл ко мне в мой подвал. Я валялся на кухне на скамье, над моей головой на высоком подоконнике орал «Маяк 203». Я предложил Серёже чаю, но он не только отказался, но даже свой овчинный тулупчик не снял, только кроличью шапку всё мял в руках, я еле уговорил его хоть присесть с противоположной стороны нашего кухонного стола, сделанного из длинных толстых досок.

Я был расслаблен и умиротворён. Снегопад в тот день был немалый, я уже всё отутюжил, принял душ, выпил горячего чаю, курнул и лежал себе втыкал в музончик. Чтобы предложить Серёже чаю, я таки сел, но потом снова развалился, показывая тем самым, чтоб и он перестал стесняться.

Он пришёл просить у моего персонажа травы Наташе в дорогу. Чуть ли не под соусом, что не святое ли дело? Ей сейчас там так будет одиноко и тоскливо в её беспросветной глуши, а курнёт – и будет ей счастье.

Ему я не стал ничего объяснять, раз сам не понимает. Объясню вам, дорогие читатели.

Во-первых, что ещё за блажь. И сам он не по этим делам, и она только притворяется, что по этим, когда оказывается в такой компании. И ради чего, значит, как ни крути, рисковать? А вдруг она спалится где-то по своей бабьей неопытности? И что же – мне считать себя виновным в этом? И это ещё в том случае, если она меня не сдаст по тупому – принесёт в жертву своему ребёнку, к которому едет и не станет же ради меня оттягивать свидание с ним ещё на пару лет. Дознаватели поймают её на крючок надежды – на самом деле свидание отложится в любом случае.

Во-вторых, есть такая русская народная поговорка: не ебал – не знаю. Ведь я с вами / так и / не знаком (послевоенный вальс, который я уже цитировал). Вы кому дали, Серёже? Вот пусть он и находит для вас травушки, я-то с какой стати? Каким это местом для меня святое – дать вам на дорожку?

Претензии у меня были следующие. Кто вообще не собирается разгружать именно этого пацана и самой не по тяге с ним разрядиться – та сразу даёт это понять достаточно однозначно, и тут уже претензий нет, друзья так друзья. А вот все эти поцелуйчики и петтинги – замануха, как в казино: а вдруг всё же выиграешь? Шулерская разводка. Нечестно, не по братски. Не возбуждай меня без нужды.

Я отказал ему без объяснений. Возможно – действительно по-свински, развалившись, как ланиста перед гладиатором, и скучая прикуривая сигарету.

Серёжа просто взвился костром, как в пионерской песне. Вот тогда-то и прокричал он мне: Ж И В О Т Н О Е ! На бегу к выходной двери, всё так же комкая в руках шапчонку.

Я был тронут не меньше, чем его супругой на лестничном пролёте. Я догнал его, уверил, что пошутил, и соорудил ему пакован из пары кораблей зверобоя. Это такая лечебная трава, уж не помню, откуда она взялась в нашем подвале.

Я не ошибся – в письмах Наташи не последовало ни малейших нареканий. Даже чуть ли не намёки на то, что ништяк с кем-то раскумарились. А уж сама она отлетала в полный рост.

Ни с Игором, ни с Ирен, ни с Эрис мне бы даже в голову не могло прийти так поступить.

Это ещё не всё. Через год с небольшим Серёжа подтвердил несгибаемость своего взгляда художника на мою персону.

Началось с того, что у меня был день рожденья. И тогда, и сейчас для меня загадка, разгадывать которую меня жутко ломает – как следует этот день отмечать? За несколько дней до этого к нам с Ирен заходила Ира с бардом Черкасиным, приехавшим из Питера. И Ирен придумала зачем-то – а давайте соберёмся у вас, как раньше, песни попоём?

До песен, кажется, так и не дошло. Мне стало скучно с самого начала – Ира крутила глупое кино с Черкасиным, имея в виду в качестве зрителей Серёгу законно, ну и меня, раз так удачно вышло. Мы, конечно, выпивали. И я вдруг расчувствовался – у меня бёсдник, а тут спектакль такого дурного тона. Исчез, как я вообще-то обожаю, по-английски, и поехал в свою общагу, из которой меня выперли когда-то, но в которой я продолжал бывать по торжественным случаям. Влез по доске в комнату на втором, обломав какого-то негра, соблазнявшего блондинку, влезшую, судя по всему, по этой же доске. И пошёл на свой седьмой, и дальше дискотека до утра.

Утром по дороге домой – с Бутлерова через проспект Вернадского на Кутузовский, у меня ведь студенческий проездной был, - я заехал в общагу к Ирен и застал её в жалком виде. Они там все нажрались, и Ирен стала обвинять Иру в том, как она плохо относится к Серёже, крутя неизвестно что с Черкасиным. А Ира отвечала – уж молчала бы, как ты относишься к Филу.

В общем, поспорили, кто из них большая блядь, увы, в мужском шовинистическом смысле (увы потому, что моё отношение противоположное – блядь не просто хорошо, а минимально необходимо, иначе это не женщина, а стахановский станок). Нет бы наоборот – доказать друг другу, кто больше. А они наоборот – стали доказывать друг другу не кто больше милая добрая блядь, а кто больше стерва, бесами одержимая.

Как ни странно, хотя тело Ирен несомненно сильнее, Ира подмяла её под себя. Схватила за волосы и стала колотить головой об осколки разбитой по ходу пьесы фарфоровой чашки. Почему не вмешивались два мужика, остаётся только строить предположения. Очередная месса антисатанистов и противников животных.

Прижимая к себе бедную окровавленную головку с заметными проплешинами, я на ходу и без правки сочинил несколько четверостиший, которые потом дополнил и развил.

Вот что я услышал сразу и помню до сих пор:

Долго ль будешь так ещё тащиться

по дороге муторных исканий,

старая голодная волчица

с тощими обвисшими сосками?

 

Тужишься, тягаешься на равных

с молодыми надоевшей мухой.

Родилась сравнительно недавно,

отчего же выглядишь старухой?

 

Отчего же моською облезлой

тявкаешь на жизненные беды,

на свой путь, крикливо бесполезный,

и чужие яркие победы?

 

Или оттого бессильно лаешь,

так настырно, жалобно и нудно,

что подспудно всё же ощущаешь

всю никчемность жизни своей скудной?

Дальше не помню, но развитие ещё куплетов на 8-10, а последний:

Чем вот это неживое фачить,

молодые, влили б лучше силу,

чтоб скорее этот круп смердячий

уложить в надёжную могилу.

 

Ах, если б был я прокурором,

недолго думал бы над приговором.

 

Нет, ну а как? До этого я только репу чесал о том, каковы же, оказывается, обитатели мира, в котором я начинаю жизнь. А тут разозлился – бедная Иресик! её-то за что? И эти люди сочиняют песни на стихи Роберта Бёрнса!

Стишок я отправил по почте, и дня через три ко мне пришёл Серёжа. Ирен как раз ночевала у меня, а не в общаге. Серёжа был под действием т.н. шефе, принёс с собою водку и пару пива.

Мы, конечно – Серёженька. Организовали закусь, послушали разную музычку. После чего Серёжа стал пытаться бить мне морду. После первого раза, когда я сделал ему болевой приём, он вроде успокоился и продолжил распитие, а после того, как я отпустил его второй раз, он опять обозвал меня животным и убежал. Я даже пошёл проводить его, всё-таки соседи у меня по коммуналке, чтоб не пугал их, и он с верхнего пролёта, совсем как Ира в своё время, прокричал мне, что и против животных найдутся приёмчики, ломом из-за угла (мой этаж был вторым со стороны двора, но минус первым со стороны площади).

Минут через 40 он вернулся и мирно спал у нас до утра.

2. “Yes”.

Очень может быть, и даже скорее всего, что меня постоянно то и дело кто-то называет животным. Скрипит по ночам зубами, а у меня в результате то кариес, то расстройство желудка. Мне уже давно вряд ли будет мучительно больно по поводу количества случившихся связей, разве что жалко, что некоторые были всё же действительно случайными… нет! случайных не бывает, другое дело – какое знамение ты себе намолил, позитивное или не очень? Так вот, наверняка кого-то из тех, кто выражал мне знаки внимания, до сих пор кто-нибудь ревнует. Так даже лучше ревновать – не к сегодняшним унылым раскладам, а к давно уже ставшему символом персонажу, которого я изображал когда-то.

Я не знаю. Вот почему я давно уже ни к кому никого и никогда не ревную? Наоборот – да ради Джа, и никак иначе не бывает. По юности я, бывало, как бы ревновал тоже – однако, как я вижу сейчас, на самом деле я и тогда не ревновал, а просто разыгрывал новую для себя социальную роль так, как книжек начитался и фильмов насмотрелся. Например, когда я вызывал на дуэль одного бедного латиноамериканца, о котором Ирен сказала, что они трахались и вообще любовь… я тогда чувствовал себя ужасно глупо, и не только сейчас мне стыдно, но и тогда просто сразу же стало. Это курьёз, но с Джонни у нас с Ирен был реальный треугольник, хотя такую фигуру правильнее было бы назвать аркой, треугольник – это уже когда понимание во все стороны, а мы тогда играли во фрилов не хипаков, но декадентов начала века… если бы Джонни прорубил Блока, может, и дошло бы до реального фрилова, во всяком случае, один раз была ситуация, когда я посчитал возможным ему предложить, и он гордо уклонился – он был Есениным. Так вот, не знаю, как он, но у меня лично не было ничего того, что мне представляется ревностью, я просто честно соревновался с ним, как в школе выступал по самбо. Я полагал его братом, а уж что Ирен выбрала политику меня предпочитать – я никогда не препятствовал обратному… нет, ну шизовал, случалось, и что? Приёмчики такие.

Я хотел начать с того, что наверняка меня и похуже обзывали, дальше вдруг погнал в сторону, а вообще хотел сказать только, что мне лично запомнился только ещё один случай.

И это случилось уже совсем в другую эпоху. Что бы ни говорили о перестройке, это всё ясно, но таки факт – энтузиазм был действительно всенародным. Кто-то радовался тому, что можно ругать наконец этих остопизденевших коммуняк, кто-то тому, что и даже матом уже можно – а хиппи радовались тому, что наконец щемить перестали. Даже наоборот – назвали неформалами и чуть ли не в новый символ революции превратили: «Пе-ре-мен…» (по возможности утробным голосом).

Это я для красоты говорю – «хиппи». На самом деле, «хипповали» все молодые, и не очень, поголовно только в 70-е, была тогда реальная волна – но что до этого стиляги были монахами нового осознания, на которых дивились, но подражать не находили возможным, – что позже панки. Только захипповали почему-то – ну прямо все! Даже, как я уже сказал, и не такие уж молодые – то есть даже конъюнктура покатила.

Так вот, никакие не хиппи, конечно, а новые молодые. И те, кто становился молодым недавно, новые романтики там всякие и металлюги. И те, кто давно уже был молодым, хиппи те же.

Все обрадовались переменам и легко поверили в их возможность.

Сам я нисколько не стесняюсь назвать себя «хиппи». И нисколько не претендую на такое звание. Просто это словечко моей юности, под ним я увидел тогда что-то свято влекущее. Как и все мои сверстники, кем бы они потом ни стали. Поставьте любому из них “Girl”.

Наверно, так же когда-то появлялись молодые эсеры и народовольцы – им написали книжки, а они и поверили. Нам, советским хиппи, рассказали, как надо жить правильно, в советских журналах, критикующих хиппи как ещё одно проявление загнивания. Мы, наверно, поняли слишком буквально наоборот, как, конечно же, и слишком прямо всякие «Голоса» и отголоски, слухи и легенды.

Коровьев не был никаким таким хиппи ни в коей мере, при этом надо отдать ему должное – на эту тему почти никогда меня не подъёбывал, хотя вообще-то подъёбки были стилем его общения. Он называл эту свою манеру «проверкой на гавно».

Как и подобает любому дону, полагающему себя благородным, он наблюдал иронически со стороны всех этих алисоманов, при полном поклонении перед музыкой вообще и перед новой отечественной в частности, хотя уже и не без иронии, никуда от неё, стоит послушать зарубежную, не денешься.

Просто вышло так, что у нас с ним совпали интересы, которые я про себя называл хипповскими, только потому, что мне казалось, что должно же быть что-то святое и нужно к какому-нибудь слову это привязать. А святым я полагал для себя самые, в общем-то, обычные для молодого человека интересы, просто хиппи удалось красиво их выразить… ну не знаю, красиво ли, но уж точно откровенно и честно.

Я не представляю себе – это кем же надо стать, чтоб не тянуло к сексу, драгсам и рокенролу? Я до сих пор не догадался, что ещё в этой нашей жизни может интересовать, то есть влечь просто неудержимо. То есть понятно, если реальное просветление, тогда возможно… но если никаких признаков ничего, похожего на просветление, как-то незаметно, а интерес начинает пропадать… как говорила моя мама, износился не спросился.[4]

Коровьев увлёк меня своей необычайной отзывчивостью на всё позитивное при непробиваемой негативности защитной крепости. Да уж, за ним я был, как за крепостными стенами, таких друзей я всю жизнь выбираю, он очередное воплощение.

При всём его превосходстве в практике, которое мне сразу и никогда не приходило в голову оспаривать, я взял на себя ответственность за теорию, чему Коровьев тоже сразу обрадовался – не для того, чтобы следовать этой теории, но чтоб было, на какую тему стебаться. Если следовать классическим схемам – он выбрал мне роль шута при бароне, но на самом деле – я был учеником шута.

Например, учившиеся в нашем институте афганцы устроили какой-то сбор подписей под протестом в защиту афганских военнопленных, которых держат в США. Коровьев написал в их журнале «Хочу быть таким военнопленным!». Они даже потом приходили к нему в общагу на разборку, чуть ли не ебало чистить, но он легко объяснил им всё словами.

А перед выборами Коровьев агитировал всех голосовать за Рыжкова: «Вы чё, не врубаетесь – только он совдеп, только при нём останется эта халява. На хуй вам нужна эта демократия – придётся ведь начинать работать. Хочешь ни хуя не делать и получать зарплату – голосуй за совдеп!» Никто его, конечно, не послушал, все думали, что он, как всегда, стебается.

Интересно, что никогда не приходили нам в голову мысли насчёт возраста – у нас прекрасно уживалось невысказанное понятие, что то ли я даже младше его, и он поучает, то ли – что со старпёров возьмёшь? Я Собака, а он Змея – 7 лет, много это или мало?

Нам с ним казалось, что в самый раз. Один раз он даже так мне прямо и сказал… вот и пример – даже тогда у меня случались рецидивы ревности, хотя и в форме стояния за принципы. Я познакомил его с подругой моей подруги, которая мне нравилась тоже, и моя подруга не казалась ему привлекательной, пугала его, как я ни предлагал, а отпугивать свою от меня он сделал упражнением.

И после очередного взрыва на эту тему, когда подруги остались на просторной наре в моей комнате, а мы с ним вышли к лифту… мне тогда действительно хотелось отпиздить хоть кого-нибудь, а его – особо сладостно. А он положил руки на мои плечи и сказал, в глаза глядя: Фил, я люблю тебя, ты что, сомневаешься?.. так как-то сказал… может, я и перевираю слова, но мне послышалось так.

Это было уже через некоторое время после того, о чём я собираюсь рассказывать. А тогда – опять приходится возвращаться – мы ещё просто обследовали общие кайфушки.

В рокенроле я был охуевающим ценителем, а Коровьев поставщиком. Он сразу познакомился с одноклассником Феди Трезвякова, который учился в нашем институте, и стал качать дивиденды в виде уникальных по тем временам (сейчас раритетных) записей на магнитной ленте, к которой я тогда относился – проживи дня три чисто на молоке и хлебе, но на «Школьную» уценённую должно всегда хватать. «НЭП» - слышали про такую группу?

Даже лень повторять, как я ходил то ли очумевший, то ли прозревший, после впитывания «Разлуки» и «Времени». Я смотрел на людей в трамвае – как они могут продолжать жить, не услышав этого, и жизнь ли это? Вот таким я был тогда, нипочём не хотел признавать того, что бывает по-всякому, ноша кайфушек и расплаты за них у каждого своя – чтоб не падать при ходьбе.

В общем, рокенрола тогда было – как ни до, ни, тем более, после.

Драгсов нам тоже исчерпывающе хватало. Бухариков мы презирали, в смысле тех, кто выпивает не только по случаю праздника, как мы, чтобы лучше танцевалось, но любит нажираться и безо всякого повода. Да я что-то и не припомню таких в нашей студенческой общаге. Любовь к бухлу, нам казалось, могла быть свойственна работягам или пэтэушникам, и это было для нас поводом их презирать.

«Бычий кайф» - вот как мы называли синьку. Да и сейчас, мне кажется, нормальные молодые люди думают так же.

Зато курить мы обожали. Дружба наша началась именно с этого. Но и курили мы не так, как некоторые – с утра до вечера, пока не кончится, тупой переводняк. Нет, просто у нас всегда было немного на всякий случай, но считали мы возможным употребить, если только на самом деле подходящий случай.

Тогда ещё только начинался сухой закон, и если честно, мы бы, может, и бухали чаще, но покупать в два дорога у спекулянтов душила жаба, уж лучше магнитной ленты «Школьной» подкупить. Тогда будущие короли «Рояля», «Красной шапочки» и прочего спирта, синтезированного из углеводородов, только ещё начинали уничтожать промышленность напитков из натурального сырья. Позже, решив эту задачу, они взялись за следующих конкурентов – курильщиков того, что растёт само. И можно предположить, что если лигалайз когда-нибудь и наступит – к тому времени и эти растения научатся подменять какой-нибудь дрянью, «идентичной натуральным».

Тем же, кто запрещает, нравятся любые запреты. Посудите сами: раньше стакан стоил 50, сейчас 150 – ну и кому утекает эта сотка? Разумеется, тем, кто запрещает, кому же ещё. В масштабах огромной страны – серьёзные суммы, и растекаются они строго по иерархии, а если кто вдруг попытается уклониться от правил делёжки – вот и повод для громкого процесса. Впрочем, хоть им и самим выгодно запрещать, они всё равно тянут бакшиш из тех, кому это на руку тоже – кто травит население страны неизведанными веществами, похожими на спирт. Так что какой уж там лигалайз в обозримом будущем – слишком уж всё запущено (хотя и про строителей коммуонанизма когда-то казалось так же, типа даже дети наши обречены).

И я, бывает, их понимаю. Может, я не просветлённый – что ж поделать? Иногда я почему-то бываю злым, и тогда я думаю так: так им и надо. Тогда я свидетельствую не отрешённо, а злорадно: стоят ли эти избиратели того, чтоб я переживал об их здоровье? Я не о выборах политиков – в этом случае я просто никак не могу удержаться от жалости к этим простачкам, они так милы мне своей доверчивостью. Но когда я вижу, кого они выбирают, как сейчас принято выражаться, кошельком – кино, музыку, книжки – мне уже труднее испытывать к ним сочувствие. Поскольку в этом случае, несмотря на все ротации и прочие технологии, выбор всё же есть всегда… и бесполезно и, возможно, глупо – пытаться предлагать им что-нибудь ещё: сколько раз я уже пробовал… Так что травитесь, ребята – в этом ваш последний шанс разглядеть хоть что-то красивое. 70 лет друг друга мочили, и вдруг оказалось, что сами себя.

Так вот, продолжаю сказку: в описываемое время особых ущемлений не было. Был, конечно, закон, и кого-то то и дело сажали и за это – но просто потому, что у них вообще был план по заселению зон, хоть за что. Но не было тогда такого, чтоб массированно рекламировали запретный плод по всем газетам и каналам, и чтоб натравливать всех опричников на поиски такого, самого простого, повода, чтоб развести и опустить. Комиссары, при всех уродствах их политики, этот бизнес всё же не додумались вывести на государственный уровень. Население гробили, но хоть явно, бесплатными работами в непригодных для жизни районах, а не незаметно, склоняя тех, кто заторчит по любому, от продуктов природы к своим торчкоморам, разработанным в серьёзных лабораториях. Любой торчок, который без фанатизма, решит: уж лучше дешёвое и поощряемое, чем опасное, да ещё и такое теперь дорогое. То есть и сейчас на югах есть нормальные пацаны, которые ездят по диким плантарям и варят молоко – но обычный торчок, которого, возможно, и следует выморить, так заморачиваться не станет. Что лучше – пузырь отравы с запахом спирта в подземном переходе за 4 гривны, с полнейшим респектом со стороны социума, целый пузырь – или всего лишь папироса, которую ещё и поискать надо с повышенным риском, а так вообще – в два, а то и в три раза дороже.

А в те времена всё ещё, как и раньше, в Крыму, например, молодёжь осенью только тем и занималась, что все угощали друг друга – попробуй моей. А взрослые уже делились на тех, кто перешёл на синьку, и тех, кто навсегда остался молодым.

Это специфика югов, в Москве и Питере тогда курили только те, кто feels and knows, но проблемы прикупить не было никогда, стоило приблизиться к этим кругам. И стоило копейки, ещё соизмеримые с бухлом.

Пока персонаж, которого я придумываю, не познакомился с Коровьевым, он просто возил из Крыма, границ и таможен тогда тоже ещё не было, пакованчик на всякий случай, а дальше – как Джа расположит.

Позже он обычно поступал следующим образом: поднимался на лифте на 14-й этаж общаги и начинал спускаться вниз по лестнице. На некоторых этажах было по комнате, а то и по две, готовых вложить наличные в акционерное движение. После этого мой персонаж созванивался с кем-нибудь из людей, найденных Коровьевым, привозил в общагу два или три стакана, и после пропорционального разделения у него оставалось полстакана, и было ему счастье, как и всем им любимым.

При таком положении вещей было очень глупо отдавать 8 рублей за портвейн, который стоит 4, чтоб потом неизбежно ещё и за вторым сбегать, это если скромно. Стипендия была 40, билет от Москвы до Крыма 16, «Школьная» 2 с чем-то.

Разве что для соблазнения герлы. Хотя и такого у нас тогда на самом деле не было. Случалось, что припивали символически, но чтоб тупо по пьяни – мы никогда не были по этим делам. Вот курнуть и музычка – это было наше.

В общем, переходим к третьему первоисточнику. Если проводить аналогии – похоже на Святого Духа, кто ж ещё дев просветлял? Тогда раскурка – Отец, а музыка – Сын? У кого как – наоборот, наверно, чаще.

Итак, с фриловом было проблематично всегда. В прошлой жизни, описанной в первом разделе, было у меня несколько опытов, но неизменно единичных, в силу то ли кодировок – то ли таки природы? я вот до сих пор так и не знаю. Ну хоть на опыты решались.

А во второй моей молодости – никто не подозревал, сколько мне лет, только Коровьев знал, сколько мне на самом деле, а остальных мне очень долго и успешно удавалось дурить, будто мы с Коровьевым сверстники – я вдруг решил, что долго ждал, пока Аллах пошлёт, пора включать и себя в то, что грезилось всегда, но изначально полагалось недосягаемым.

Тем более, что нашёлся напарник. Первый шаг навстречу у нас был ещё в конце первого нашего с ним совместного курса института, когда уже в конце летней сессии (представьте степень расслабона) мы с ним покупаем по невиданной цене, 5 рублей за три условных дозы на папиросу, открытку с тремя прилепленными целлофаном и поверх его скотчем комочками чего-то настолько пахучего, что минимум на две делить нужно. А ещё, благодаря опять же вездесущему Коровьеву, у нас были четыре проходки на акустического Шевчука в ЛДМ, и опять же Коровьев нашёл двух герлов на механическом факультете, которые гуляли уже по последней программе, прощаясь с пятым курсом. На механическом жила подруга его первого соседа по комнате, который узаконил отношения и переехал к ней.

То есть – как гуляли? Алкоголя мы с ними не пили. Курнули в каком-то дворике возле ЛДМа, чтоб лучше по музону приколоться (дунули – просто ураган!), после сэйшена поехали в нашу общагу, в мою комнату. Чай покрепче с обычными студенческими закусками – после хорошего чая папироса идёт особенно волшебно. И дальше – нежности под музыку, я тогда очень любил любить под «Дженезис» или Уэйкмана, «Юрай хип» стал для меня уже почему-то не актуален, а из нового – конечно же, «Дюран Дюран» и «Кьюэ» («Куре», как говаривали в шутку), а вот «Депеш мод» как-то не очень.

Нара у меня была широкая, я сам собрал её из найденных в самых разных местах досок. Герлы были давно не девочки, ехали к нам в общагу с понятной целью, но склонить их от совместных прелюдий к совместному же процессу оказалось труднее, чем уломать девочку. Возможно, зря мы не запасли алкоголя.

В итоге Коровьев увёл одну из подружек в свою комнату, а ко мне в 5 утра почему-то постучался участковый и пригласил следовать за собой, как потом выяснилось, в камеру, чтоб дождаться автобуса, который часа через три отвезёт меня и десяток пожилых алкашей в наркологическую комиссию, в которой вся экспертиза заключается в наборе довольно тупых вопросиков. Перестройка ещё только начиналась, совдеп расцветал в последнем маразме. В тот день у ментов была плановая операция. Алкашей они насобирали легко, а вот нарика хоть какого-нибудь потенциального найти для полной отчётности было труднее. Как я ни объяснял уже сколько раз участковому, что не имею к этим делам никакого отношения, что вообще спортсмен, и даже пару раз он встречал меня утром, бегущего босиком по чёрному льду сквозь метель – почему-то он всё равно был убеждён, что парень, вроде меня, должен иметь об этом представление… а если уж настолько против этого – так не подскажу ли, кто у вас в общаге не против? Кстати, после этой комиссии больше не докапывался.

Вернулся я где-то в 11, герлы уже ушли, а Коровьев дрых.

Ранней осенью сразу после каникул мы закинули сети на тот же мехфак (мы были электриками), и в итоге привели таки двух герлов в свою общагу, но опять у нас ничего не получилось. Хотя все играли в петтинги и прочие заманухи с удовольствием, в итоге кончилось обычным динамо, даже на трамвае до метро проводили, чтоб на том же трамвае, возможно, последнем, вернуться домой, в нашу общагу.

Впрочем, какое ещё динамо? Динамо – довольно примитивная игра отдельных женщин: дать понять мужчине, что отдаёшься ему, и прервать процесс в любом месте. Мне кажется, это развлечение обиженных. Одно дело – обычные заманушки недотрожки, ведь если наброситься самой, некоторые мужчины могут и растеряться. И совсем другое, когда это спорт – мастера доводят до того, что даже и в трусы себе уже позволяют залезть, и даже поласкать немножко, и только после этого отказать окончательно. Есть девчата, которые иных кайфов не знали.

А у нас была совсем другая ситуация. Мы с Коровьевым пытались раскрутить герлов на то, что вообще-то никем никогда не подразумевается. Я жаждал сделать былью недостижимую сказку, а Коровьев просто упражнялся в искусстве хоть кого крутить хоть на что, и вообще юношески алкал любых необычных приключений.

А герлы не были готовы ни к сказкам, ни к приключениям. Очень редко вообще-то такие встречаются, не правда ли? Так что ни о каких динамо речи быть не может. На самом деле, одна из них имела близости с Коровьевым и до, и после того вечера. Коровьев предложил ей привести подругу для его друга – она и привела подругу, какая у неё была. Она и сама тогда ещё не знала, что за другом я окажусь.

И наверняка они, уезжая в свою общагу, удивлялись, какие мы с Коровьевым шутники, так и продолжали думать, что это шутки у нас такие, такие вот смелые и необычные.

У подруги Коровьева были просто замечательные груди, но очень невзрачный хаер. Характерно, что у Зубы, с которой он сошёлся в той же общаге чуть позже, тоже были выдающиеся груди на подчёркивающей их своей тонкостью фигуре, но волосики на голове так же не удались. Вообще, изо всех герлов Коровьева волосы были только у тех, с кем познакомил его я.

Зато у второй нашей гостьи волосы были очень пышными и достаточно длинными. Сейчас я врубаюсь, что это была химия, но всё равно – для химии тоже нужна основа. Да и фигурка с грудками точёная и упругая… я даже запал на её волосы на пару недель, даже цикл стишков стал писать, на лекциях и в трамваях.

Через 12 лет одна моя подруга (опять подруга, но как сказать ещё?) сказала по поводу моего интереса к её подруге: она поверит, что ты мужчина, только после того, как ты хотя бы холодильник ей наполнишь. Конечно, она, возможно, хотела обратить моё внимание на то, что ей я интересен и без холодильника – но образ мне понравился.

Насчёт холодильника – это уже мудрость опыта реалий. Моя несостоявшаяся пассия была ещё юной, и ей было не до холодильника, она грезила о фате и прочем респекте, а холодильник – это уже потом.

Я это понял сразу, просто настроение было о ком-то погрезить стихотворно, осень всё же, Джа послал её. Завершил цикл я уже с той, кто утолила нашу с Коровушкой жажду.

Она жила в одной комнате с той самой, которая по холодильникам (в нашем институте в общагах жили по двое). И была младшей сестрой герлы с пятого курса, с которой мы ходили на Шевчука, и которую я с тех пор не видел ещё ни разу.

Её соседка по комнате уехала ночевать к холодильнику, соответствующему её химии, а мы с Коровьевым не знали этого и приехали со своей программой… в итоге она чуть ли не сама сказала нам: мальчики, я понимаю, чего вы хотите.

И всё случилось просто превосходно. Наконец женщина, которая с восторгом празднует свою женственность в условиях, в которых невозможно заподозрить никакие холодильники и прочую корысть.

Нас тянула какая-то такая особая радость. Наконец – мы не соперники, наоборот – партнёры. Нам не жалко друг для друга даже этого (на самом деле, возможно, только этого и не жалко, но хотя бы этого). Это уже не просто материальное разделить, хотя и происходит материализация в этом женском теле наших с Коровьевым мужских фантазий.

Нам очень понравилось! Мы принялись развивать тему. Сперва готовая на вообще всё, что угодно, Нэт (даже и втроём, с участием нового соседа Коровьева по комнате Бобы, посвящаемого нами в саньясины), потом Боба привёл панкушку Наилю, и тоже втроём уже положняк, тет-а-тет уже никого не вставляло с ней.

Да и вместе интересно, на самом деле, только раз, ну два, может… Чтоб снова стало интересно, нужно искать кого-то ещё.

Уже где-то весной Коровьев завербовал Кэт, подружку своей Зубы. С Зубой мы на тот момент уже тоже попробовали разик (с моей Инкой только ещё следующей осенью), Коровьев прорекламировал ей эту нашу манию, а потом и её подружке, и даже вовлёк их в какие-то упражнения, о чём сразу же мне похвастался. После чего закономерно привёл такую замечательную подружку ко мне в гости.

Очередная новизна ощущений – одно дело, когда кого-то крутишь и добиваешься, а совсем иное – когда герла специально приходит, зная, для чего. Симпатичная и неглупая, в отличие от всех наших с ним прежних, не считая Зубы, конечно.

А я разочаровал её, при этом мне даже в голову не приходило, что разочаровываю. Я регулярно ездил в Москву к Инке, и так вышло, что именно на эту ночь у меня уже был билет. Мы ведь не забивались ни о чём, они явились ко мне спонтанно, и я решил – почему нет? Ускорил вводную часть, всё у нас у всех получилось прекрасно, после чего я желаю им всего самого расчудесного на моей вписке и еду на вокзал чуть ли не минута в минуту. Мне казалось – как же всё удачно складывается одно к другому. А Кэт, как выяснилось позже, не поняла юмора.

Она совершенно справедливо полагала, что совершается нечто необычайное, и любой мужик на моём месте уж забыл бы как-нибудь по такому случаю о своём билете, не так ли? Сейчас я полностью с ней согласен, а тогда – таким вот был зомбаком.

Такая вот чуйка у меня иногда бывает. Я ведь и не подозревал, какая интрига, на самом деле, происходит.

Я понятия не имел, что она является возлюбленной одного моего приятеля. О нём нужно рассказать отдельно.

На первом курсе он сам со мной познакомился: «Ты с Крыма? Я с Керчи». Он был помоложе меня, о чём, как и остальные, не догадывался – он был уже на третьем курсе и сразу взял надо мною шефство. И продемонстрировал мне свои достижения.

Во-первых, он был художником. Или рисовальщиком? я ж не разбираюсь. Умел ярко и броско нарисовать хоть плакат для загнивающего совдепа, хоть рекламу для первых курочек предпринимательства. И успешно, даже очень по тем совдеп временам, зарабатывал этим на то, что считал главным сам.

Для него «во-первых» было – он музыкант. Его группа была членом Ленинградского рок-клуба. На фестивалях народ говорил так: ну, сейчас будет «Аммагамма», можно и поспать – или лучше сходить пива попить?

Он фанател с “Yes”. И презирал “Genesis”. Такое я и до него встречал не раз.

Свиндлер дал мне две пластинки, чтоб я переписал себе на бобины, и я обратился с этой темой к своему новому другу, Гене. Своим талантом оформителя он заработал на нехилый домашний аппарат, не считая дисков и плакатов[5].

Он сперва вообще наотрез отказался переписывать такое, но поскольку я настаивал, согласился, но с условием, чтоб хотя бы звука в процессе перезаписи не звучало. Ему было крайне западло даже случайно ухом коснуться музычки, столь далёкой от “Asia” или «Автографа», из отечественных он единственно их признавал.

Пластинки были “Black&Blue” Роллингов и “Kaja”[6]. Ему это казалось попснёй.

С того раза я его и понял. Как и он меня.

Ещё он фанател от Гессе и давал мне читать свои философские домыслы, безыскусные и на редкость нудные переосмысливания «Степного волка» - во мне он сразу признал литератора и ждал рецензий, приходилось стараться быть вежливым.

Когда я стал дружить с Коровьевым, Гена окончательно разочаровался во мне. Хотя здороваться продолжали.

И тут вдруг оказалось – у него с этой Кэт был роман! То есть ему их отношения казались романом, ей-то вряд ли. Он преследовал её – чуть ли не пас каждое движение.

Когда я возвращался из Москвы, у меня обычно был такой график: сразу отметиться на парах, и скорей в общагу спать. То ли я не высыпался в поезде, то ли всё же перемена климата, но не поспав сразу после прибытия в Питер, я чувствовал себя ужасно.

Проснувшись ближе к вечеру, я уже чувствовал себя мощным и бодрым физически, но очень ранимым психически, пока не произведу все процедуры. Сразу босиком кругом района, прямо со снега в мужской душ, который был у нас на первом этаже, в одной кабинке я врубал горячую воду, в другой холодную, и бегал туда-сюда. Потом скорей заточить хоть что-то, чтоб скорее выпить после этого чаю.

Только после или даже во время первой сигареты я становился предельно благодушным. До этого почему-то любому дураку ничего не стоило довести меня до полной потери контроля с переходом на автопилот.

Например, был у меня случай, когда я забежал в универсам, за молоком и хлебом, наверно – ничего другого в магазинах уже не было, разве что болгарские голубцы в жестяных банках. При этом очереди стали просто на диво – все скупали всё, что ещё можно было купить. Я и так уже был раздражён стоянием в очереди, кассирша почему-то всегда пересчитывала на калькуляторе, потом ещё и на счётах, а иногда и с соседками консультировалась. И тут какой-то лимитчик, сразу видно, таких общаг в нашем Купчино тоже хватало, как-то там очень вызывающе высказывается не помню даже о чём, то ли о прикиде моём спортивном, то ли по поводу того, что я уже стал откусывать хлеб, а ещё и молоко открыть мне всё же манеры не позволяли. Или не помню – может прокусил таки дырку в пакете? Главное – ещё и с акцентом, с которым у меня связано достаточно негативных воспоминаний и почему-то, вышло так, совсем не много позитивных.

Если бы я был в нормальном состоянии, я бы, конечно, отшутился. А тут – я действительно не помню, как это вышло, я сам даже удивился – я слегка стукнул его босой ступней по фейсу (руки у меня были заняты), очень мягко, без малейших повреждений. Но всё равно – тут же и всегда крайне уважаемая мною милиция, а потом и участковый… Молоко с хлебом я доел по дороге к отделению.

Так вот – Гену я всё же, умудрился сдержаться, не тронул. Я повёл себя гораздо более некрасиво, хотя мне самому казалось, что гуманно – я просто намекнул ему на такую возможность. С интонациями, которые я старательно усваивал у всех хулиганов, какие встречались. Специально даже сам на сам с собою разучивал.

Он явился мне со своими претензиями в очень неподходящее время – я как раз на кухне то ли варил, то ли жарил яйца. До чая было ещё далеко.

И я поначалу, между прочим, изо всех сил старался разговаривать с полнейшим уважением. Он же… в «Мама, не горюй – 2» два бычары спрашивают: «Он что – нас провоцирует?» - «Провоцирует!» - восторженно визжат обожаемые мною «Штучки».

Вообще-то… ты уж прости мне, Гена? А если простил – согласись, что уж очень похоже на истерику было твоё поведение. Мне помнится так: я пытался отмазываться, мол, гонишь ты, что ли? Да я вообще только из Москвы приехал. Ну да, ну Катя, ну знаю, ну и чё? Да мало ли какой Коровьев и мало ли в чьей комнате – я в Москве был, ты понимаешь? (пока ещё не «понял?»).

Вот врубись уже сейчас, Гена – я ведь понятия не имел ни о каких твоих с Кэт отношениях. Другое дело, что если бы даже и имел – всё равно не устоял бы от такого роскошного искушения. А отрицать всё всегда буду по-любому – чтоб сам ты понял, как глупо задавать такие вопросы. Даже если ты говоришь, что она сама тебе сказала – ну и кому ты, мужик, веришь? Они и не такое скажут. Вот если я увижу, что для тебя это не проблема – тогда порешаем по-братски. А если такие поводы вызывают в тебе конфликты – сделай так, чтоб я тебя не встречал. Шутка, конечно, и грубая – я просто пытаюсь передать атмосферу. Но реально есть тысячи книжек и фильмов о том, как негативны для жизни все эти принципы, которым следуют несчастные зомбаки.

Исчерпав аргументы, ты, Гена, стал описывать, каким видишь мой образ жизни.

Ты занимался провокацией, и в оконцовке я тебе не отказал, но как мне видится сейчас – залупляться мне было не на что. Что обидного в определении «животное»? Напротив, я даже радуюсь, я горд, мне льстит. Lion in Zion – разве это не животное? Да уж не людишки с этими их парниковыми эффектами и ядерными зимами.

Моя тётя, рождённая на 10-м году советской власти, спрашивает меня: «Ну что же это такое – этот ваш бог? Может… это такая химическая формула?» Она биолог по образованию, ну и по химии по ходу волочёт.

Читал я потом книжку «Физика веры», в которой доказывается, что бог (или не помню, с какой у них там буквы) есть – таки есть, и вот вам детектив об уравнениях учёных, имена которых у всех на слуху. Из коих (уравнений) сделали окончательные выводы учёные современные, может, вы и не слышали никогда таких фамилий – а что вы вообще слышали? В общем, список литературы прилагается – наверняка есть такой востребованный жанр: список использованной литературы, и есть в нём свои мастера. Почему-то у меня такое ощущение – сейчас такое время, что отпечатать можно всё, что хочешь, лишь бы нашлись желающие запасть на твои задвиги. С любыми рисунками и фантазиями, хоть с тем же списком.

И на кого-то это явно рассчитано. Конечно, гораздо более цинично, чем “Yes” и прочие продукты интеллекта, но нацелено на то же – восхититесь материальной филигранностью, если рождены глухими к воплям матери-природы.

Нужна формула бога? Вот вам уравнения, схемы и графики. Торсионные поля, информация. Хорошо думаешь – ещё лучше закручиваешь эти поля, плохо поступаешь – раскручиваешь их обратно, уничтожая тем самым какую-то часть информации, в общем – бога. Он, правда, беспредельный, заебёшься стирать[7], но всё равно – гады, кто так себя ведёт.

Я любил “Genesis”, а Гена считал их попснёй – вроде похоже по жанру на “Yes”, но на самом деле – никакой виртуозности. А меня цепляло, а “Yes” – никаким местом. Сложно, умно – но совершенно бесчувственно. Другое дело – сольники Уэйкмана. Но как раз их Гена тоже считал лёгким жанром. Кстати, вокалист его группы пытался петь под Андерсона, конечно… лет через 10 он позвонил мне в Москве с просьбой отвезти в Домодедово, чтобы встретить его жену. Всю дорогу он крестился на все купола и вообще проявлял все хрестоматийные признаки неофита. А возле самого Домодедова, на последнем посту меня остановили гаишники и забрали права за то, что от меня якобы запах перегара. Хорошо хоть у него тоже были права, причём с собой. Сразу он об этом не сказал.

Так что если в этом смысле – мне очень нравится быть животным, я бы помёр со скуки, если б это было не так.

Гена не разговаривал со мной до окончания им института. Через пару лет после его окончания встретил я его случайно на Загородном возле Пяти Углов – вроде оттаял. Поболтали.

21.05.06, 19:09 - 30.01.2007 18:58

Приложение.

***

в аллеях ржавое железо

с утра туман

и ты сказала: бесполезно

ты просто пьян

и в чёрный пруд, чуть не заплакав

я бросил ключ

как в тьму холерного барака

последний луч

* * *

мне в кайф в идущих мне навстречу

отыскивать твои черты

весь мир, вся осень – это ты

действительно – зачем нам встреча?

всё золото прозрачных парков

мне не собрать – да и зачем

с тобою не было проблем

ценнее не было подарка

и снова день прошёл, и вечер

и сердце… да – конечно, ждёт!

нет, что за осень – ведь уйдёт!

ведь кончится… когда же встреча?

* * *

твоё лицо, склонённое, колышется

в ручье моих бегущих к утру снов

и потому порывистее дышится

что я в тебе проснуться не готов

и снова день, сомнением израненный

и не имеет смысла ждать весну

и не дождавшись боли узнавания

я снова, как в последний раз, усну

* * *

мой парус понял – курс внезапно сбит

тайфуном налетевшего порыва

и не заснуть, и счёт уже открыт

и тело так и тянется к обрыву

душа болит, хоть и в здоровом теле

и в чём бы там судья ни упрекал

я точно знаю – истина в постели

уже лечу в глаза твоих зеркал

и нету сил держаться на пределе

* * *

профессор чертит на доске

каббалистические схемы

студенты в утренней тоске

вникают – мне бы их проблемы

а я вымучиваю стих

поскольку лишь одно волнует:

дождусь ли снова я твоих

стробирующих поцелуев?

* * *

в душе ты веришь, но не знаешь

что ты богиня и княжна

и, словно Золушка, мечтаешь

чтоб стала хоть рабу нужна

колдунья, хочешь ты лишиться

своих с ума сводящих чар

и в жизнь другую погрузиться

едва лишь эту жизнь начав

* * *

желанным всем

и всем, кто позовёт

не бойтесь сообщить

секретный код

* * *

губы дрожат

ничего не сказать

жалом ножа

судьбы связать

броситься в пляс

вылететь вон

это о нас

кричит саксофон

сердце дрожит

выход из тьмы

я буду жить

ты это мы

* * *

я писал стихи другой

оказалась ты

в дымке парус голубой

южные мечты

мы мечтали пить до дна

крымское вино

только не было вина

было лишь одно

был я счастлив, что я весь

сильный и нагой

был я счастлив, что я здесь

хоть писал другой

думал – клёвая она

оказалась ты

ей осталась лишь вина

ей досталось лишь вина

нам живой мечты

* * *

на рассвете тёмно-алый

катится трамвай

едет парень, чуть усталый

источает рай

весь вагон уже вдыхает

жгучие духи

а парнишка отдыхает

и в глазах стихи

кто же та герла святая

что смогла понять

он в заплатках и в трамвае

что он мог ей дать

сразу видно, что чужую

не сосал он кровь

алый цвет его целует

а в глазах любовь

кровью нищих не напился

и не воровал

как же он её добился

что же он ей дал

и трамвай его качает

на границе сна

и из-под ресниц лучами

брызгает весна

* * *

снова и снова

искать и искать

пить не напиться

и расплескать

бег ниоткуда

и в никуда

только под током

звенят провода

смена трамваев

подъездов квартир

страх быть непрошенным

гостем на пир

лица открытые и на замке

руки

на аварийном звонке

сеять и сеять

брызги стихов

пусть на бетонное

поле лохов

знаю – цветы не проломят броню

знаю жалею

и не виню

сентябрь – октябрь 1987

Снова осень.

Или Кисуарий, или Безнадёга.

Очередной раз вернувшись осенью в Москву из Крыма, мы с Галочкой обнаружили, что жить нам как бы негде.

Прошлый период от лета до лета мы прожили в комнате нашей давней подружки Каринки. Так вышло потому, что перед этим зиму и два лета мы жили в Крыму, а Галкину квартиру сдавали Энди и Вьюшке. За это время Энди успел разойтись с Вьюхой, но как благородный дон продолжал платить нам за Вьюшечку с бэбиком, поскольку был продвинутым компутерщиком, и на достойную жизнь хватало, несмотря даже на дефолт. Когда мы приехали из Крыма, Вьюшка взмолилась, и мы нашли выход из положения. На самом деле, она всегда могла отправиться к своей маме на Маяк, но раз Энди готов оплачивать свою московскую прописку – не переезжать же ещё куда-то, такой гимор, а у вас я тут так прижилась… А наш резон – сдаём за 150 (до дефолта 300), снимаем комнату за 50, ещё и Инка компенсирует нам чирик, лишь бы мы жили по соседству. Галочка возмущалась: мы у неё под колпаком всего за десять бачков! На самом деле, 10 по договору, а вообще случалось, что Инночка и все 50 нам прощала. Она сдавала свою квартиру Каринке и просто брала с неё на 50 меньше.

Каринка – жертва землетрясения и образец приспособляемости. Сперва она просто челночила с огромными сумарями, но потом нашла Валерика, который и на работу в сауну администратором её пристроил, и «Мицубиси» помог подобрать, и брак ей устроил с дядей Петей, который шнырил за бутылку в его автосервисе. Прописавшись, Каринка обменяла комнату дяди Пети на двухкомнатную квартиру в старом, ещё дохрущобном доме, с высокими потолками и очень горячими зимой батареями.

Чудесный человек был дядя Петя. В конце лета поехал он к родным в Подмосковье, и нашли его где-то в лесу мёртвым.

Так что, когда мы приехали, ремонт в квартире шёл уже в полный рост.

С другой стороны – Вьюшка нипочём не желала съезжать с нашего прибежища. У неё происходил процесс размена двухкомнатной на Маяке на двухкомнатную и однокомнатную с приплатой. Услышав о приплате (в смысле, ей должны доплатить), я засомневался – так ли уж скоро у неё это получится? Она уверяла, что нам с Галочкой надо перебиваться хоть где-то хоть как-то от силы месяц, ну два, ну на крайняк четыре.

А с нами в Днепре ещё и Парфён увязался. Он расстался с работой ещё в начале лета, новую пока не нашёл – почему бы не тусануться в Москву? Ему не повезло – как раз началось похолодание. Когда мы ночевали в ближайшей к границе лесопосадке, даже не представляю, как нам удалось разместиться вчетвером в «Таврии»? Хотя сначала Парфён собирался спать на улице, но после «Перцовой», купленной в Харькове на последние 5 гривен, мы его, конечно, пожалели. Утром выяснилось, что в поисках интимной ночёвки я заехал в самый эпицентр гавнянки, и некоторые из куч поджидали аккурат под самыми дверями. Это ведь был первый же грунтовой поворот после границы, куда сворачивают все, кто на границе чуть не усрались. А может, и россияне, подъезжая к границе, для профилактики.

Утром солнышко позволило мне омыться, раздевшись догола и поливаясь из двух пузырей из-под днепровского пива (воду мы запасли для радиатора, который то и дело закипал, когда опять останавливался вентилятор).

Но первое же утро в Коломне – непроглядный безрадостный туман, уже на второе в Москве – ночные лужицы льда, а на третье даже что-то вроде позёмки. Для контраста, чтоб знали, куда из Крыма приехали. С другой стороны, подтверждение безупречности, что выбрали время ни раньше, ни позже.

Сливай воду и раскошеливайся на тосол.

Парфён растерялся, сам не понял, зачем приехал, и поспешил возвращаться. А мы остались разбираться с тем, что имеем.

Каринка проявила полное понимание наших проблем. Хоть ей и край как срочно нужно переселяться в освобождённую Петей квартиру, наши вещи не очень… нет, конечно, будут постоянно мешать ремонту, но не очень… Ладно.

И она даже готова на недельку вписать Фила, который распевает:

- Кариночка, да я всё для тебя буду делать. Мне ж всё равно заняться нечем. Вот решу вопросы с жильём, с работой, тогда конечно, а пока – я полностью в твоём распоряжении, только бензин заливай, ладно?

С «Мицубиси» у неё как раз случились какие-то траблы, стал жрать по 25 литров. Да и вообще, катала она меня на этом «Мицубиси», понятно… да по любому лучше, когда тебя возят, я б и сам так предпочёл.

Я действительно был счастлив, и Джа плескался горячими струями в моей груди. Ништяк, опять потусоваться. А то ж как взросляк уже живу – только с одной и той же герлой, да ещё и с бэбиком, разнежился безоблачным уютом, неодинокими молитвами и разморившими чревоугодием и сладострастием на системе.

Надо ж хоть иногда, хоть ненадолго – как прежде, по-нашему. Не знать, что завтра будешь есть и где спать, ютиться по углам и по подъездам и иронически поглядывать на копошащийся Бабилон.

Каринка, правда, сразу вовлекла меня в Бабилон со всеми потрохами.

В первый день, когда я вернулся из Коломны на машине, в день солнечный и радостный, она не стала меня очень уж грузить, мы только съездили пробно по магазинам стройматериалов и на рынок оных же. Нас сопровождали Маринка с Иваном, Маринку я уже видел, Ивана впервые. В машине он всё ставил Тимура Шаова и призывал девчонок прислушаться, а вообще постоянно балагурил, пощипывал Маринку, флиртовал со всеми продавщицами, все смеялись, особенно Маринка, мне всё было в новинку, бензин Каринка залила, погода позволяла ходить в расстёгнутой куртке без свитера (не дождался Парфён), в кармане деньги на водку, если чё, из Машиного детского пособия. А Маша с Галкой пристроены у мамы, им ништяк, и можно передохнуть, расправить плечи и навести резкость на окружающую реальность.

Водку Каринка купила сама. То есть сперва она устроила нам ужин на ремонтируемом флэту, а потом мы развезли по домам Ивана и Маринку, после чего заехали за водкой с сопутствующими примолотами и поехали к ней.

Но дальнейшее несколько разочаровало меня.

Я настроился, что и всегда будет так, как случилось у нас в начале лета. Тогда мы безостановочно трахались с 9-ти вечера до 9-ти следующего, поспав только, может быть, с 6-ти до 9-ти утра. До 9-ти вечера потому, что пошёл я всё же домой: я так устал, и ты так устала. А пока мы рядом, остановиться невозможно. Я нисколько не льстил ей, говоря, что такого со мной ещё не бывало – в смысле, не по объёму, а по тому, чем он был заполнен.

Во-первых, фигурка у Каринки поджарая и аккуратная. Лодыжки тонкие, а попа на месте и грудь минимально достаточная. Занимается перед зеркалом с гантелями, и это заметно по напоминающему об амазонках рельефу, причём по мягкому – он есть, но без фанатизма, а ровно настолько, чтоб быть отличной от заплывших бабищ. Лицо… с первого взгляда приятное, а если поприглядываться – нет, конечно, тяжёлое, хищное в основном, хотя на фотографиях порой выходит и ангельски наивным. Несомненно, что все люди добрые, но на разной глубине души, а душа, как говорил один мой одноклассник, глубока у тебя, как пропасть – плюнешь, хуй до дна долетит.

Во-вторых, Каринка прям профессионально дополняет то, что дал Джа, тем, что может и сама любая женщина (да вот не хотят, видно?). Она сама безустанно предлагает: а давай я теперь одену красные чулки с чёрным поясом? и вот этот фиолетовый лифчик. А теперь смотри, какое боди у меня есть. Не всё предлагаемое понравилось мне в равной степени. Обтягивающая всё тело сплошная колготка с дырками только для кистей рук, для головы и для пизды – может, и круто, но я не по этим делам. Давай лучше попроще, чулочки там, лифчики, комбинашечки, но без фанатизма.

Далее, вскрики, взвизгивания, смены выражений лица – это надо снимать, и это навсегда на винте моего сердца, можно менять любые проги, но это обвалится только, когда перегорит главный камушек. Эта песня у всех по-своему прекрасна, индивидуальный же стиль Карнинки отличает особенная манера похохатывания. Остальное может быть усвоено из любой порнухи – как нужно взвизгивать, причитать, охать, порыкивать, – но вот похохатывать так никто не умеет.

Главное же у Каринки – неудержимая изобретательность. Она меняет позиции каждые 10 минут (или не знаю – 5?15?). Только начинаешь входить в новый ритм, она – нет, давай-ка лучше так. А фигурка её много чего легко позволяет. И ведь действительно, так интересней. И есть на что полюбоваться под разными углами. Это не то что (случалось, увы) зажмуриваешься в темноте, но обоняние не зажмуришь.

Я сижу на тахте, рядом столик с напитками, сигаретами и прочим, на нём телефон. Каринка в чулках болтает в трубку, я машинально поглаживаю внутреннюю часть её бёдер, она стоит спиной ко мне – и вдруг начинает плавно и аккуратно устраиваться на моём хую, с трубкой в одной руке, а другой рукой его направляя. Я просто курю, полуоткинувшись и наблюдая медленные колыхания её белой попки, обрамлённой чулками и поясом. Она продолжает болтать, прикрывая трубку ладошкой, когда шёпотом вскрикивает. Оборачивается ко мне, улыбается мне глазами, а то вдруг кокетливо закатывает их или жмурится в наслаждении. Обнимает ладошкой грудь, показывает мне сосок, пощипывает его. Наконец вешает трубку. И только я собираюсь приподняться и взяться за неё по-настоящему, она останавливает меня:

- Фил, я умоляю тебя, только не двигайся, я тебя умоляю, пожалуйста, - и продолжает своё движение, но теперь всё быстрее, всё глубже, всё сильнее меня обжимая, терзая свою грудь, закидывая голову, крича…

Или так. Я валяюсь на кровати после очередного её прихода, она пошла в санузел, а я не следую за ней, потому что она всегда, когда собирается в дабл, закрывает дверь в комнату и врубает мне музыку, так что мало ли. И тут она взывает ко мне из кухни:

- Фил, ну где же ты?

- М-м-м! – я вскакиваю с кровати и иду смотреть. Она стоит у кухонного стола, улегшись на него грудью, попка оттенена чулочками, и мурлыкает, похихикивая:

- Хочу вот так попробовать.

Фантастиш, разве нет? И ведь так просто, элементарно – а блядь, сука, хуй кто догадается! И как приятно при этом чувствовать, вставляя, как там всё горячо и страстно.

Минут через 10 она отстраняет меня и переворачивается на столе на спину:

- А теперь давай так.

А теперь давай у большого зеркала в прихожей. Поворачиваясь к нему всеми ракурсами. И в комнате зеркало тоже не забываем.

И мне нравится, что в основном ебёт меня она. Так уже надоела мне необходимость мужской инициативы, никогда она мне, если честно, не нравилась. Я только поддерживаю любое движение, подхватываю любой ритм. Моя инициатива выражается только в вариациях эрекции, от несгибаемой разбухшей палки до послушной изгибам полости расслабленной колбасы. Я могу возлагать на неё ответственность за ритм, а своё внимание направлять на трепетное поглаживание руками и глазами этих захватывающих мой дух изгибов.

Ну и ещё хорошо – что не на сушняк, но и безо всех этих эстетских выебонов, беспонтовых дорогих винишек. Как у нормальных людей – сперва пивка, потом сразу водочки, а утром сразу по пивку, ну и потом, конечно, тоже водочки. А вот закусь – покруче, чем у обычного народа. Хоть Каринка и кричит всегда, что холодильник пустой, на самом деле там всегда найдётся и перчик, и помидорчик, и непременная бастурма, и чеснок маринованный, а то и ананас, анчоусы, и обязательно кварцах и аджика, и всегда кофе. И в ванной всегда всё, что нужно, и туалетная бумага импортная.

А видик как ни включишь – там всегда уже стоит кассета с порнухой. Не единственная, есть ещё несколько.

И пизда ухоженная, не то что у некоторых путанная волосня с несмываемой никакими средствами мочой. Каринка называет её любовно: кисуарий. Тоже интересно – что придумала имя этому органу, и обращается с ним, как с одушевлённым существом.

Кисуарий – производное от «киски». Именно так научили русских выражаться расплодившиеся после перестройки секс-издания, буквально переводя “pussy”. До перестройки никому и в голову не пришло б так обозначить этот орган. Действительно, русские названия звучат неизменно грубо: манда, шахна, да даже и просто дыра. Впрочем, можно сказать и «дырочка», или же – «пиздёночка». А вот опять же пришедшее с Запада выражение «пещерка» – на мой вкус, звучит очень искусственно и вычурно. Ещё больше меня обламывает, когда в тех же изданиях хуй называют «дружком» (в детстве у меня так собаку звали), а также малышом, крепышом, копьецом – и прочие нежности.

Во всём этом мне видится попытка отгородиться от своего секса – мол, это он (или она) ебётся, а я в белом фраке и вообще не по этим делам. Ну, христиане, что с них возьмёшь. Сколько столетий гнобили сексуальность, зато теперь порноиндустрия снимает дивиденды.

На самом деле, все эти словечки ругательные в быту, а в постели (опять переводной штамп!), короче, во время непосредственно ебли – они могут стать просто волшебными. Может, для этого они и бранные, чтоб только в нужное время превращаться в заклинание.

Я врубился в эту магию только уже лет в 30. И сперва пробовал на всех подряд, а потом стал осторожнее. Одна моя подружка просто взяла и заплакала, такое от меня услышав. Впрочем, возможно, такой ей требовался курс лечения – если она так настойчиво домогалась меня и до, и после этого опыта. Но была у меня разик (проездом) и одна певунья, которая сама сразу стала стимулировать себя и меня этими табуированными формулами.

А «дружок» - эрзац, как и всё в глобалистской культуре. Заменитель, идентичный натуральному. Политкорректная бутафория. Кофе без кофеина, валентинки без Валентина. Ксерокс иконы, бесплатные гандоны.

Кисуарий – это хоть отстранённо, типа серпентарий или лепрозорий. Но кем это надо быть, чтоб так обращаться к своему хую – дружок?

Так вот. Я описал, как замечательно получилось у нас с Каринкой несколько месяцев назад, а вообще впервые мне удалось добиться её интереса ко мне за 6 лет до этого.

Но на этот раз всё получилось гораздо более скучно. Как-то всё выпивали и всё не удосуживались перейти к делу, потом просто легли спать, и только тут она захотела наконец как бы сама, чтоб я в неё засунул. Но дальше всё слишком просто: так, теперь так, а теперь так – и всё. Мне уже спать хочется, так устаю последнее время… тебе меня хоть немножко жалко? Ну ладно, давай пожалею, действительно что-то напились, лучше утром. А утром – куча дел! некогда расслабиться! я так не могу, когда нас ждёт Иван… в общем, хоть драчи. Может, давай я уж как-нибудь быстренько? Нет, нет и нет.

Уж не знаю, что она имела в виду. Может, думала, что подсадила меня, и теперь я ради очередной дозы буду сворачивать горы?

Не исключено, что именно по этой схеме работал Иван. Или Ив, как она его называла, ещё: Ивушка. По её словам, они трахались 10 лет назад, когда она только приехала в Москву, потом как-то потерялись, потому что он вообще-то непереносимо нудный, но вот сейчас она вспомнила о нём – сейчас, когда жизнь наконец предоставила ей возможность понять, кто же её друг на самом деле, а кто просто, кто хочет помочь, а кто отмазывается.

Позвонила ему – он её не забыл, десять лет ждал, пока она предоставит ему возможность доказать, что только он и есть настоящий.

Ну а сейчас-то трахнулись? Да нет, что ты!

Я вообще-то жутко доверчивый. Никогда, наверно, не научусь воспринимать то, что мне говорят, через призму опыта. Врубаться начинаю только потом. Умоляла же меня Каринка даже виду не подать Иву, что мы перепихнулись. Причём точно так же: я сказала ему, что когда-то давно да, было там разик. А с другой стороны – почему ж это вдруг он стал относиться ко мне со всё возрастающей ревностью?

Ив – художник. В смысле, рисовать умеет, а по жизни – реставратор. Икон, в прошлом сам реставрировал, а в настоящем руководит бригадой (всё с его слов). Молодые ребятки, учатся работать, а он дал им поутру разнарядку – и целый день в распоряжении Каринки.

Внешность – вылитый Шевчук, не только очки и борода, но даже горбится так же. Хотя и мастер спорта по дзюдо.

- Подходят во дворе пятеро гавриков, просят закурить, а я курю и спокойно говорю, что нету. Они теряются: как это? А я: ну ребята, вы чего хотели? Вам же не курить хочется, а поприставать? Ну вот я теперь и посмотрю, как вы будете выходить из этого положения. Ну и что же ребятки? Стушевались, стали что-то мямлить. Дело-то не в дзюдо, а в том, как себя чувствуешь.

Тембр голоса и, главное, интонации – что-то среднее между Ливановым и Евстигнеевым, Холмсом и Преображенским. 49 лет. Каринка сказала ему про меня, что мне 34 – оказывается, как я сказал ей с самого начала, так она и продолжает думать, что я младше Инки на 4 года, а её, получается, на 2. Я всем так говорю – не пугать же девочек.

Зачем-то Ив захотел проверить моё здоровье. Арм-реслинг ещё успеется, а пока давай так: ты держишь руки вытянутыми вперёд, а я пытаюсь развести их в стороны. Как я ни сопротивлялся – развёл он мои руки. Потом попробовали наоборот, и я увидел, что оказывается – элементарно. «Крепкий мальчик» - прокомментировал он.

Каринке он помогает потому, что любит работать руками. Так вышло, что работа последнее время непыльная, а так хочется почувствовать себя человеком творящим. И что за времена пошли, что все живут и подозревают только выгоду, неужели люди уже перестали верить в бескорыстную помощь? О, этот век!

А ничего не надо ему потому, что всё есть. Каринка предлагает: Ивушка, ты испачкал свои джинсы, мы поедем в магазин, и я куплю тебе новые. Кариночка, снисходительно усмехается Ив, да у меня этих джинсов дома… Ив, ты совсем испортил кроссовки… поехали в магазин… да у меня этих кроссовок!

Каждый вечер я возил его домой – оказалось, он просто не любит ездить за рулём. А вообще, каких только машин у него не было. Сейчас? (небрежно) Ниссан (типа: та Ниссан, тю). В гараже стоит.

И в Германии был, и в Америке. И в Японии, и в Китае. Гребенщиков раньше, когда приезжал в Москву, всегда у меня останавливался. Это когда оборвышем был, а сейчас даже не позванивает, зазнался.

Ставил я ему специально инструментал из «Царя сна» – не признал. Хотя «Какие нервные лица, быть беде» – слышал, конечно, но текст почему-то не помнит.

Каринка притаранила маленькую мыльницу. И он слушает на ней (то есть меня просвещает), как я уже сказал, исключительно Шаова, три кассеты. Рекомендует: вот паренёк, черкес между прочим, единственный, кого в наше время можно сравнить с Высоцким. Я слушаю и пытаюсь подладиться: а ты слышал когда-нибудь Дркина? Он пренебрежительно фыркает: пошлятина. Я в полной непонятке, он поясняет: ну это ж он поёт «Строчи, пулемётчица»? А, в этом смысле…

Через пару дней ненавязчиво ставлю «Безнадёгу». Надо отдать Иву должное – он услышал. И неохотно пробурчал, что да, не ослабевает талантами земля русская.

Ив знает наизусть всего Галича – с его слов, однако и реально читал мне очень много. И всего Сашу Чёрного. И Блока, Мережковского… блядь, кого он только не зачитывал, конечно, и Пушкина. Нет, я вообще-то пёрся целую неделю. Как приятно хоть раз в жизни пообщаться и убедиться, что есть всё же образованные и воспитанные люди, и что удаётся выглядеть не совсем уж валенком в их глазах. Но потом я устал – быстро находить незатасканное и единственно подходящее слово, подражать этим бархатистым профессорским интонациям, постоянно каламбурить, быть вежливым и предупредительным. Полезное вообще-то упражнение. Но заебало.

Насчёт Дркина я тоже не ошибся. Его он воспринял, но кого я потом ни ставил – никакой реакции. Пекин Роу Роу – казалось бы, похоже? Нет, никак не доходит. Чича, Силя, Умка, Оля… да и обломился что-нибудь ещё продвигать. Как-то сразу вдруг становится ясным, что для него это просто бисер и больше ничего. Да и у Дркина только «Безнадёгу» он смог заценить, я просто момент подловил, когда он был вынужден делать что-то на дистанции от меня и поэтому временно не мог разговаривать.

Он из тех, кто не в состоянии слушать, потому что им обязательно нужно говорить. Я даже думал иногда: а может, он специально любит остановиться и попиздаболить, чтоб подольше растянуть процесс, ведь кончится этот ремонт – и кто тогда будет слушать его мемуары?

- Ты, конечно, помнишь – на Малой Грузинке выставлялась Двадцатка?

Я радуюсь возможности поумничать – ну как такое не помнить? Совсем забыв, что если исходить из моего заявленного возраста, мне тогда должно было быть лет 9-10.

- Так вот, был среди них такой Лажовский…

- Это такие светящиеся картины? На религиозные темы? Ночь, луна и купола?

- Да, да… Так вот, сидим мы как-то в ресторане «Казбек» – ну, знаешь, конечно?

- Вот ресторанов не знаю…

- Ну на Павелецкой. И вот выходит он позвонить, а мы ждём, час, два – нет Лажовского! И тут подзывают нас к телефону – и что же оказывается? Он уже в ментовке. Он вышел на улицу, а у дверей в ресторан стоит ментовской бобик, и он стал на него ссать. И всё в окошко норовил попасть, так что менту пришлось даже стекло поднимать. Менты, конечно, смеются, но ничего не поделаешь – пришлось забирать. А нам пришлось ехать вызволять его.

- И сколько заплатили?

- Да ничего мы не платили. Знаешь, какая у Лажовского была борода? Да и пузатый он был, что было, то было… Ах, да что этот случай! Его раз забрали за взлом квартиры – и то отпустили.

Я выражаю скепсис.

- Посидел он в ресторане с девушкой, проводил её домой, а она не пустила его в гости. Тогда это, кажется, называли «динамо». Пошёл он к своему другу, который жил как раз недалеко, взяли они топорик и выломали дверь. А там коммуналка – в какую комнату наносить визит? Они просто пошли на кухню, достали свою бутылку и закусили из чьей-то кастрюли.

- Вот это панк!.. они просто предвосхитили…

- А соседи вызвали милицию. Но ничего, и тут мы разобрались, единственно только договорились, что сами восстановим дверь. Так и то – нашли мы Васю-плотника…

- Может, Йосю?

- … и он нам потом рассказывает. Говорит: ну что, хозяева, на сухую работать не годится, я вам всё сделаю, но только и вы ж тоже. Так они ещё и напоили его, и накормили. Представляешь?!

Представьте, сколько таких историй можно рассказать за неделю, общаясь по 8-10 часов в день. При этом он говорит «менты, конечно, смеются» с такой небрежной уверенностью, что легко воспринимаешь: ну конечно, а разве бывает иначе?

Нерассказанных историй у него осталось ещё больше. Впрочем, он частенько и «Соло на ундервуде» цитировал, и прочие апокрифы. По любому случаю у него был десяток анекдотов, и многие я слышал впервые либо переосмысливал заново.

Выебал он за свою жизнь – никогда не приходило в голову считать да и вообще запоминать, но тысячи четыре точно. Натурщицы, да и так, поэтессы и артистки. Был помоложе – ежедневно три-четыре бабы, а то и с тремя одновременно, тоже бывало. Вот и посчитай. Никогда не повторялся, разве что любовь, а это случалось всего пару десятков раз.

А сейчас очередная жена, Оленька, моложе на 20 с чем-то лет, даже фотки привёз показать. Я их внимательно изучил – кто же это может быть готовой разделить жизнь с таким экземпляром? Ну ничего так… сейчас я уже не могу вспомнить, но почему-то она упорно ассоциируется у меня с молодой поварихой одного кинорежиссёра в годах.

- Представляешь, - едем ночью к его дому, - я не сплю уже третьи сутки.

Я, конечно, интересуюсь, как же так.

- Ну, вчера ребята повезли меня в Сергиев Посад, а беседа с патриархом только рано утром, вот и изучал всю ночь иконы… ну а позавчера – у Оленьки наконец кончились месячные. А у неё они что-то последнее время стали чуть ли не на неделю. Так что сам понимаешь – до самого утра нам было не до сна.

При чём тут месячные? Если уж такая удаль – можно ведь и в ротик, не говоря уж – постелить полотенце, легко ведь, разве нет?.. Неделю? Хм…

Бедная девушка, связалась с маньяком, уж и месячные свои затягивает, но рано или поздно сеанс расплаты наступает.

Ещё он говорит, что не только не спать, но и не срать может целую неделю. На мой взгляд, что касается срать, то вряд ли это свидетельство такого уж здоровья, которое он так жаждет доказать. Галочка сразу обеспокоилась бы и прописала ему клизмы.

А он говорит: это потому что я правильно пережёвываю. Манера еды у него действительно примечательная. Сперва он ничего не хочет и уверяет, что когда работает, может неделю даже и не вспоминать о бренной манне. Потом взволнованно протестует: да куда ты столько, Кариночка, накладываешь? Съедает полпорции и восклицает: всё, больше не могу! Это часов в 6-7 вечера, а к 12-ти он уже невзначай подбирает останки, но обязательно и непременно две пельменины (или чего бы там ни было, два огрызка сосисок, разорённые кусочки котлетки) он оставляет.

Подражая Иву, могу тоже вспомнить – о французах в общаге керосинки, которые учили меня, что если гость подчищает тарелку хлебом – это выражение особого восхищения хозяйкой и её кулинарией.

А он говорит: ах, Оленька каждый день столько выкидывает, а особенно того, что она себе готовит – она ведь вегетарианка, а это вообще долго хранить нельзя. Вегетарианка? Ага, тоже понятно…

Она у него вроде модельер. Как стало холодать, встречаю его утром и не сразу узнаю (пошёл с утра к метро за сигаретами, а он навстречу). Ярко-зелёное новенькое пальто с широкими, как у американского футболиста, плечами, а под ним ярко-гавняный такой же широкоплечий пиджак. Я ж не сказал ещё, что он, в отличие от Шевчука, ещё и с удлинённым сзади хаером? Так вот, хаер у него всегда крашен так же ярко, как и борода. Впрочем, потом он вдруг явился с седой бородой, а хаер всё такой же крашеный. Как это – борода, что ли, смылась, а хаер нет?

Дочка у него – гениальный компутерщик, причём самоучка, по образованию-то биофак МГУ. И владелица трёх фирм. Только вот мужика себе пока так и не нашла, измельчал нынче мужик. Неизвестно, можно ли сейчас найти таких, кто мог бы трёх за раз, но таких, чтобы хотя бы одну – таких уже точно не осталось. Наркоманы все, а вот он за всю жизнь даже бокала шампанского не выпил, только курит по две пачки «Явы» в день, да кофе растворимый постоянно глушит.

Пивко, впрочем, с нами с Каринкой за компанию пил – и так балдел с одного стакана! Хотя куда ему ещё балдеть?

- А что ж ты, - говорю, - сам с Двадцаткой не выставлялся?

- А зачем мне это было нужно? Они ведь затевали эти акции, потому что их не принимали в Союз Художников. Ну а я был членом Союза.

Ещё я мимоходом упомянул Маринку. Недавно познакомилась с Каринкой и зачем-то набивается к ней в подруги. Живёт по соседству, а работает в ДЭЗе.

Когда мы с Парфёном приехали вечером из Коломны (Галка должна была подтянуться на следующий день), мы сразу вышли не в Выхино, чтоб ехать ночевать к Инке, а в Перово, чтоб зайти к Каринке. Заранее из Коломны я ни о чём не договаривался, но мне смутно глючилось, что раз Каринка такая горячая – может ей и с двоими будет интересно? Ну хоть предложить – и посмотреть, насколько она продвинута или ограничена.

У неё сидела как раз эта Маринка, которую я тогда видел впервые. Я разрекламировал, как Парфён может сейчас замечательно спеть (он взял из Днепра гитару), если, конечно, выпить. Каринка выставила нам пиво с какой-то рыбой, но отвела меня на кухню и спросила: чисто как пацан пацану, что мне с вами делать? Нас тут с Маринкой пригласили в клуб потанцевать, и мы уже готовимся. Да Каринчик, дык, да…

И пошли мы ночевать к Инке. К родственнице участливой, но последнее время бесполой.

Я, конечно, сразу размечтался – а не получится ли трахнуть Маринку с Каринкой вместе? То есть не размечтался, конечно, а просто прикинул: вдруг выпадет знамение, вот было бы славно. Вполне такая нормальная Маринка. Не то что прежняя Каринкина подружка – толстая, страшная… в прямом смысле слова – мне страшно в её присутствии. Не знаю, чего именно страшно, но возможно, подсознательно – что она заставит её ебать. Почему-то представлять такое страшно. И дело совсем не в том, что толстая, мне сразу вспоминаются знакомые когда-то прелестные толстушки.

Мой одноклассник Свиндлер рассказывал мне, как на каком-то футбольном турнире жили они в гостинице, и один парень из их команды познакомился с метательницей молота. Кончилась их любовь трагически – во время оргазма она так впилась руками в его попу, что разорвала её пополам.

А Маринка не страшная. Не писаная красавица, как Клава Шифер, и не магически влекущая, как Памела Андерсон, а как Мадонна – ебать, в принципе, можно. Крашеная блондинка с прядями до плеч, фигурка в норме. Духовными потребностями никак не блещет – ну что же, дружить не придётся, но разик почему бы не присунуть? Чисто ради Джа, который всех любит – пусть порадуется, папаша.

Но не пришлось и разик.

В первый же день совместных поездок я увидел, что дружба у них с Каринкой совсем иного рода, чем то, что представляется дружбой мне. Перемирие врагов по определению. Врагов не по какой-то причине, а просто потому, что друзей не бывает, всё это сказки для разводки, потому что окружающий мир по природе своей враждебен, еблом не щёлкай. А с другой стороны – надо же с кем-то потусоваться, поизображать душевные отношения, драпирующие голый интерес. А интерес, похоже, такой. У Маринки – видит она, какая Каринка крутая, и хата своя, и тачка, и мужики в кабаки приглашают, угощают и подарки дарят, и Маринке тоже такого хочется, уж всяко в компании заснять мужика легче, тем более в такой компании, как Каринка.

- Почему все везде со мною заговаривают? Я что – похожа на блядь?

- Конечно, - говорю, - похожа. Причём на дорогую.

Каринка огорчается, но видно, что на самом деле я удачно польстил.

А у Каринки интерес – вдруг появился человек, так активно помогающий в организации ремонта. Нет у Каринки друзей, готовых помочь, кроме двух одноклассников из диаспоры, пару раз приезжавших чисто клеить обои. А Маринка – только недавно познакомились – и так активно впряглась. Кстати, не Валерик ли их познакомил? Чтоб поспособствовала всем операциям с дядей Петей и жилплощадью.

Хотя конечно, доверительно признаётся мне Каринка, она меня сосёт без зазрения совести: и накорми, и напои, и на тачку дай. Да и подарки я ей разные делала, так, по мелочам, духи ей, например, мои понравились.

А ты что – может, трахнуть её хочешь? Только имей в виду – она к мужикам относится чисто чтоб урвать, и не иначе. Ну чтоб холодильник для начала наполнил – вот это уже мужик. Чтоб всё там было, что полагается, чтоб месяц его вспоминать, а не то что – шампусик с шоколадкой. А уж если понравилось встречаться – пусть делает подарки. Нет, можешь, конечно, попробовать…

- Да что там пробовать? Вот втроём ещё было бы интересно, а так – что-то лень.

- Ты что – втроём?! Она даже не знает, что мы с тобою трахались, не вздумай как-нибудь намекнуть!

Как?! Ты даже не рассказала ей, как я замечательно трахаюсь? Нет, видно, только у мужчин, у некоторых, бывает настоящая дружба. Ты хоть фаллоимитаторы свои ей показывала?

Целую неделю я был у Каринки другом по её понятиям. Разделял все её замороки ближе, чем Маринка, и не хуже, чем Ив.

Он являлся обычно часов в 11-12 и будил меня. Иногда он опаздывал, и я просыпался сам. Позавтракав, я наводил порядок, пока не появлялась Каринка, а потом мы ехали на рынок за очередными стройматериалами, а потом я помогал Иву, а потом вёз его домой, после чего подвозил разных пассажиров на Каринкином бензине. После чего заезжал в ночную «Берёзку» – «Очаковское» каждый день и «Кристалл Охотничья» раз в два дня.

И находил, что всё удачно, как всегда, просто супер. Ночевать есть где. Правда, кругом кровати бардак и пахнет извёсткой и обойным клеем. И пока не включили отопление, ночами был дубак.

Но всё же. Газ, чтоб запарить чайку, есть. Ванна, ржавая и в цементе, но тоже есть, даже колонка всё так же работает. Унитаз надо сливать из кастрюли – но в остальном работает. Чего ещё желать?

О куске хлеба можно не думать. Обед Каринка стабильно готовит, а утром можно подъесть объедки Ива. Чаю мне Каринка купила большую пачку «Бухты Коломбо». И на её же бензине всегда можно заработать на пиво и водку перед сном, чтоб наконец хоть потащиться одному, музон послушать, письмо кому-нибудь написать на обрезках обоев.

Кайфушки!

И не исключено, что в обычной жилой квартире было бы не настолько уютно. В квартире все удобства сами собою разумеются, ещё и мало начинает казаться. А тут – кругом мрак и непогода, а ты отвоевал у хаоса пятачок, обжил кочку в болоте, укрылся в убежище. В сравнении с теми, у кого всё есть и кому ничего не хочется. То есть хочется чего-то всем, того, не знаю чего. Но когда всё есть, особенно мучителен вопрос – так чего же ещё? А тут всё просто – угрелся под одеялами, ещё и водочка, даже музычка, чего ж тебе ещё, собака, надобно?

Ив даже научил меня кое-чему. Ему страшно нравилось становиться учителем. Он проявлял при этом деликатность – уложив у меня на глазах и с комментариями 10 плиток, он спрашивал:

- Ну что, может, сам хочешь попробовать?

И хотя мне совершенно не хотелось и было вломак, я понимал, что должен откликнуться на проверку. Я приклеил таки 3 или 4 плитки над газовой плитой, к счастью, появилась Каринка и спасла меня, но на другой день мне не посчастливилось так легко отвертеться, и пришлось оклеить плиткой периметр туалета – выше Ив возводил из вагонки храм со сводчатым потолком… ей Джа, только колоколов не хватало и картинок, им реставрируемых, но замах был явно рассчитан на то, чтоб и им впоследствии нашлось место в священном просерарии.

А ещё я научился эту самую наложенную плитку «расшивать», а ещё – «наводить» замазку, почему-то профессионально нужно говорить именно «навести», а не «развести», впрочем, не исключено, что это обычные Ивовские интеллигентские архаизмы.

Дворники, с которыми я подружился, ещё когда снимал флэт у Каринки, крикливая баба с дебильным сыном, пожаловались, что Каринка навалила на газонах кучи камней, досок и штукатурки. Я перетаскал всё в яму, раскопанную для ремонта теплотрассы. И каждый день таскал туда всё новые отходы.

Я в общем-то был просто уверен, что для полноты кайфушек будут и поёбки, ну хоть иногда. Вроде ж Каринка и сама любит это дело?

Оказалось – напрасно я ждал. Глядя, как стремительно управляюсь я с мусором, Каринка подбадривала меня:

- Да, я вижу, красными чулками мне уже не обойтись. Филочка, я обязательно куплю ещё какие-нибудь. Вместе поедем, и ты выберешь, что мне купить.

Но на деле каждый вечер было динамо. То просто устала, то с хахалем (это её выражение) надо встретиться, я же её и подвозил. Она пересела из «Таврии» в его «Мерс», и они поехали в ресторан. Странно – если он на «Мерине», почему не мог сам за ней заехать? Почему она должна сама добираться туда, где ему удобно её подождать? Вот такой он. Валерик – друг бандит, у которого есть свои люди и в ДЭЗе, и в мусарне. А хахаль – богатый покровитель, тут уж никакой дружбы, а чисто работа. И уж всяк повыше рангом, чем у девочек, бывших её подопечными в сауне. Хотя и сауна – покруче, чем стоять в темноте среди снегов на Ленинградском шоссе.

То какая-то её подружка взяла билеты в театр, не помню, в Ленкома что ли? Я не разбираюсь. Я люблю Умку и безразличен ко многим, кого знают все. И не думаю, что Каринка любит кого-нибудь, ну хоть Ярмольника, так, как я Умку. Они им точно так же безразличны. Ну Высоцкий, ну и что – мне теперь бросать плитку и обои и бежать на Высоцкого? Знаю я Каринку, какие фильмы она помнит и какие книги читает (никаких). Так что театр… понятно, конечно, зачем она туда ходит.

Где у них Летов, Дркин, да хоть бы СашБаш? Разве что Цоя вылепили Пушкиным. Ну и пошли вы ко всем полюсам со своими Глинками и Чайковскими: раз вы признали их – чем-то они нечисты, наверно.

Каринка давно просила меня, чтоб я позвал её на какое-нибудь своё мероприятие, о которых рассказываю. И вот сэйшен Умки, и не в каком-нибудь тесном и душном «Форпосте», а в зале на тыщу с чем-то мест. Да ещё и вход бесплатный. Впрочем, это не такой уж плюс – наоборот, я предпочёл бы продемонстрировать Каринке, каким я уже стал своим в этих кругах.

- Знаешь, - говорил я Умке, - на самом деле, бывает нисколько не жалко заплатить за билет, к тому же в «Форпост», например, совсем не дорого. Но совсем иной понт, когда ты идёшь по особому списку.

- Вот потому я и решила сама заплатить за аренду зала, - возразила Умка, - чтобы все были равны, и никаких привилегий.

Что бы там ни говорили злопыхатели (кое-кто из них кажется мне просто завистником) – мол, покупает себе аудиторию – я мог бы согласиться, если бы не знал Умку. Тех, кто способен полюбить её, не купишь. И на очень многих певиц они не пойдут не только бесплатно, но даже если ещё и им приплатят.

Умка делает правильный сэйшен для правильных человечков. Ебала она шоу-бизнес, и, пожалуй, одной ей это удаётся. Она верна Монтерею не на словах, а на деле. А на словах:

- Монтерей? Хуйня полная, - проскрежещет она. Джоплин лесбиянка – и понимай, как хочешь. Можно ведь и так: куда нам до них, по-настоящему отвязных?

Так вот, не смогла Каринка найти время, чтоб сходить со мной на сэйшен. Хорошо хоть, меня отпустила. И даже Ива пораньше, раз некому его везти.

И уж тем более у неё не было времени потрахаться. Я умолял её: ну хоть как-нибудь, быстренько, и я сразу уйду (всего три трамвайных остановки идти). Она просила, чтоб я пожалел её, она ведь так устаёт! Но самой пожалеть меня ей не приходило в голову.

Я ждал больше недели.

В субботу она добила меня просьбой продолбить в воскресенье пазы в стенах туалета для брусков, к которым будет крепиться вагонка. Стенку между кухней и комнатой дяди Пети снесли ещё до меня. При мне уже клали плитку, клеили обои и пенопласт на потолки. А туалет Ив стал превращать в теремок, с деревянными стенами и луковичным, как в часовне, сводом.

По запаре я даже начал было долбить утром в воскресенье, но почти сразу подумал: ни хуя себе. У Ива выходной, Каринка вообще с хахалем в кабаке оттягивается, а я тут должен вдыхать пыль, и даже пожрать мне сегодня никто не приготовит. Помылся и поехал на извоз. А в понедельник с утра – ещё немного извоза, и в Коломну. На кровати широко разбросал порнуху – карты и журналы, которые почему-то обнаружились в наследстве дяди Пети. Типа дрочил до суходрочки.

- Куда это ты вдруг пропал? – удивилась Каринка утром в среду. – Даже не сказал никому ничего.

- Каринчик, - взмолился я, - так уж устроены мужчины. И мне сейчас в Москве, кроме тебя, больше и не кому обратиться…

- А Инка? И живёт ещё ближе.

- Ты ещё скажи – её мама…

На другой день я ушёл с утра к Филе, а Каринке оставил записку на куске обои:

«ПАШОЛ К ФIЛЕ СIРОТИНУШКЕ. Если нужно подвезти кого или мусор вынести – звони».

У Фили я подзадержался. Инка поехала к Морковке часов в 9 вечера, а я остался посмотреть с Филей VCD про мышонка, который дал Гаврила. Так не хотелось мне видеть Каринку с Ивом, слушать всё те же её причитания и его анекдотики.

- Фил, ну где же ты вчера был? – спросила меня Каринка на следующее утро. – Я тут валялась бухая на твоей кровати, ждала, чтоб ты меня на такси хоть посадил. А то знаешь, ночью, ещё и пьяная. Как ты можешь спать на этой кровати? У меня так и не получилось заснуть.

Будь я помоложе – я бы сокрушённо жалел, как же это я так промахнулся. Откуда же мне было знать, что она напьётся, отправит Ива домой и будет меня ждать.

А сейчас я засомневался. Во-первых, раз напилась – так может, я предоставил ей возможность простимулировать Ива? Это бы ещё ничего, даже интересно было бы… да я бы даже и на групняк с ним подписался, посмотрел бы, какой он крепкий мальчик.

Но, во-вторых – всё это гонево. А то она не знает, как Инке звонить, а мобила у неё всегда с собой. Опять разводит на всё ту же надежду. Такая, оказывается, глупенькая.

По любому, то, что я решил задержаться у Фили – безупречность пути воина.

- А что же ты, Фил, говорил мне про свою телепатию? Как же ты не услышал, что я тебя здесь жду?

- А может, наоборот – услышал? Потому и не торопился.

Маринка и Ив захохотали. Каринка вроде тоже сделала вид, что смеётся шутке. Но позже стала расспрашивать, когда же я наконец вывезу свои шмотки, а то ведь ей тоже давно пора перевозить свои.

Я заверил её, что завтра же. Я не хотел беспокоить Вьюшку в оплаченное время, а завтра наступал день очередной платы, а плату эту Энди чаще всего задерживал. Я так и сказал Вьюшке. Для начала я перевёз пластинки, пишмашинку, гитару и Машин горшок.

Вьюшка наотрез заявила, что место для моих вещей есть только на балконе. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Горшок – конечно, пишмашинка – ну ладно. Гитару, говорит Вьюшка, можно отвезти на Маяк.

- Вьюшечка, ну вон же твоя гитара стоит – и ничего.

- Правильно, достаточно и одной гитары.

- А для второй нет места?

- Нет, никак.

Ладно, не такая уж у меня гитара. Но пластинки – на балкон? Вот тут-то я и вынужден был напомнить:

- Вьюшенька, вообще-то с сегодняшнего дня уже ты здесь вписчица, а не я.

- Энди вам заплатит.

- Ну вот когда заплатит… - и стал засовывать пластинки под диван.

Когда я вернулся к Каринке, она была довольна: умница, увёз, наконец, эти ужасные пластинки (они очень тяжёлые, и не так-то просто было перемещать их из угла в угол в процессе ремонта). А теперь шкаф повезёшь?

Знаешь, Кариночка, послезавтра Галка приедет, я хотел бы, чтоб она помогла мне таскать.

Каринка пришла в бешенство. И стала визжать, как автосигнализация.

Она хочет вставить новый замок и начать перевозить свои вещи. Ей нет никакого резона продолжать платить Инке за квартиру, и через 10 дней ей нужно съезжать. Так и объясни своей Вьюше, как порядочные люди поступают.

А вещи она хочет перевозить, не торопясь. А там полно рыжья и брюликов. Вдруг что-то потеряется, просто чисто случайно? Как потом с тобой разбираться, если ты будешь тут жить? Да что голда? Может, у меня трусы грязные будут валяться, я не хочу, чтобы кто-то видел мои грязные трусы. И вообще, я нашла работу и через 10 дней должна выходить. Хорошо, Фил, живи, я пойду работать на месяц позже – ты заплатишь мне 500 баксов? Да хоть 200 – можешь заплатить?

Я уже пошёл разбирать шкаф – она всё визжала. Успокоилась только часа через два, когда я окончательно загрузился и отбыл.

К Вьюхе я не поехал. Она укладывает свою Сашу спать, и дальше даже не пукни. Я поставил машину возле дома Инки, посидел с Филей, а ночевать пешком вернулся на квартиру дяди Пети.

Утром Каринка появилась неожиданно рано и разбудила меня. Обычно она появлялась в 12 – час, а рано – значит, часов в 10.

Я, ещё не проснувшись, попытался было склонить таки её к нежности – но увидел в её глазах такую неподдельную злобу, что сразу потерял возможность продолжать свои попытки.

Возможно, это взбесило её ещё больше.

- Ну всё, Фил, - визжала она, - достал ты меня. Всё, вызываю ментов, и они таких пиздюлей тебе наваляют! А хочешь – вообще за попытку изнасилования пойдёшь? Хочешь?!

И вот тут я, ребята, на самом деле испугался. Она ещё когда-то до лета рассказывала мне, как Петя пытался предъявить им с Валериком – ну что же вы, хоть бы мешок картошки подогнали? – и Валерик вызвал наряд, который отпиздил дядю Петю аккуратно, но чтоб помнил. Даже в отделение не стали забирать, обслуживание по месту жительства.

Нет, на самом деле я, конечно, стал по возможности безупречно совершать весь свой утренний распорядок. Начал с гимнастики, раза в три дольше, чем обычно, чтоб Каринке сеансы популять. И дальше молчаливо и невозмутимо всё остальное.

Каринка непрерывно продолжала визжать. Нỷ так… хоть у неё тоже, безусловно, древняя кровь – но до Галки ей далеко, а ничего, сдаю зачёты. Да даже и до Инночки, как вспомню, как она раздувается, как пороховая бочка, которая вот-вот лопнет. Хотя на самом деле она ведёт себя так только в тех случаях, когда я сам её до этого довожу – потому что посмотреть есть на что. А какие глаза у неё при этом становятся! Обычно просто голубые – но тут они становятся белыми! Это самое страшное.

А вот Галочку обычно не страшно (хотя и такое случается), зато пилить она умеет виртуозно. Щиплет и щиплет, ноет и ноет, часами может, даже днями, если не остановить. Я понимаю, что вся эта, уже через силу даже, извергаемая правда-матка – её вариант психотерапии. И принимаю предлагаемую практику.

Так что Каринка не только не грузила меня, но даже развлекала – чего я, впрочем, разумеется, старался не показывать. На самом деле, она достигла своей цели – я про себя начал наконец прикидывать, что же делать с Вьюшкой.

Тут ещё и Ив появился, тоже раньше обычного. На сей раз он не каламбурил, но напротив – на редкость неприязненно наблюдал, как я собираюсь. Разве что изобразил типа участие:

- Ты проверь – кассеты-то никакие свои не забыл?

Главное, за чем я следил – Каринка не доставала мобильник. Если б вызвала в натуре ментов – я бы испарился в то же мгновенье. Хоть и ясно, что Инку она почему-то всё же уважает, так что я никак не дядя Петя.

Пришлось мне прямо рассказать Вьюшечке всё, как есть, и поставить её перед фактом. Не хочешь пожить с мамой на Маяке – так я и не против. Живи, как живётся, но только прости уж – я просто вынужден вписаться на твоей кухне, и больше пойти мне просто некуда. И не волнуйся – я с утра до ночи на извозе, а переночевать – что, тебе жалко?

С самого начала она относилась ко мне, как к оккупанту. Наверно, это что-то генетическое. Вы видели кино, как русские крестьянки хмуро исподлобья зырят на бравых фашистов? Наверняка этот взгляд отработан ещё с татарского ига. Инкина мама почему-то любит отзываться обо мне: Татарин Свиное Ухо. Прям как индейское имя.

Первые несколько дней я её особо не грузил: съел утром яйцо – и в машиноворот. Начало заметно холодать, уже и снег всё завалил, пассажиров попадается всё больше, а конкурентов всё меньше. Ночью сварил себе какие-нибудь сардельки – и сразу спать до условного утра, благо и Вьюша полюбляла вставать довольно поздно.

Она даже оттаяла было – как всё мирно и ненапряжно получается, – но тут вдруг так вышло, что у меня по такому случаю появилось вдохновение слегка её прихватить. Почему-то вдруг показалось – а почему б и нет? Ещё до Энди у нас кое-что случилось. А теперь и Энди давно нет.

Я сразу с ужасом увидел, что я опять оккупант, причём уже не просто, а в немыслимой степени.

Ну, раз вы так упорно отводите мне такую роль…

Я пригласил в гости друзей.

Её, в первую очередь, друзей. С Вовой Орским я познакомился тогда же и там же, когда и с нею, а у них до этого – целая жизнь была через Умку. А – это вообще чисто Вьюшкина подача, что его так приняли в Москве Умка и прочие, в качестве гениального блюзового гитариста и местами певца. Хотя я узнал его по другим каналам – у Волшебных Садовников, которых порекомендовала мне Лерка из Питера, Добрый Волшебник.

То есть никого я не приглашал, они сами позвонили, а когда появились, Саныч сразу сказал:

- Фил, а давай с тобою нахуяримся?

Это я дословно помню, очень выразительно и смачно сказано.

Вьюха утром их спровадила. Вечером у неё было свидание, к ней должен был приехать её в настоящем воздыхатель. Он в обязательном порядке должен был привезти литровую «Букета Молдавии» и, уж не помню какого, но подчёркнуто специального газированного напитка, который я и сам уже пару раз покупал Вьюхе, чтоб она не дулась.

И я сперва изображал полную лояльность, даже водки с пивом не стал покупать себе на ночь, но потом что-то так скучно мне стало – они там, а я здесь, на кухне, как человек в людской, – что я не выдержал и открыл бутылку вина, которое я сделал из винограда, привезённого два года назад из Гурзуфа, из почти несъедобных остатков, потому и всего бутылка.

И так меня сразу вставило (после вчерашней водки с Санычем), что я стал сразу ставить «Пантеру» на полную мощность Галкиного «Сони». И прочее в том же духе: “Fear factory”, “Oomph!”, “Two” и далее по списку.

Таких кисляков с утра я у Вьюшечки ещё не видел.

А вечером опять появились Саныч с Орским. И теперь уже надолго.

Я устроился работать консьержем. Тогда как раз вышло повеление завести в каждом подъезде вахтёра с целью профилактики терроризма. С другой стороны, заниматься извозом на «Таврии» намного хуже, чем на «Жигулях». Некоторые пафосные девки даже махали мне рукой – не тормози, не такую машину я голосую. И так неприятно всё время дожидаться – что же ещё теперь сломается? Другое дело – читаешь целый день Эндины «Птючи» и «Омы», попиваешь чаёк, пока Саныч с Орским не продуплятся. Опять же, после того как нахуяришься с Санычем – за руль садиться не тянет. Распивали мы по месту моей службы, но ночевать поднимались неизменно к Вьюхе, куда ж ещё.

Я ещё раз решился предложить ей близость – и уже почти ожидаемо был с возмущением отвергнут. На «Букет Молдавии» я не раскошеливался, зато на водку с пивом для Саныча и на всё настроенного Орского – в полный рост.

По ночам Саныч играл свои нескончаемые блюзы, а пели мы порою все вместе.

А Энди почему-то всё задерживали зарплату на его очередной работе.

Бедная Вьюшечка! Мне никогда не забыть, с каким скорбным видом вышла она из лифта с Сашей за ручку. Чёрная шапочка котелком, как у Шапокляк. Чёрная шаль поверх пальтишка. Цокает ботиками по ступенькам.

Саныч с Орским уже загрузили в машину её приятеля (который по «Букету Молдавии») пару десятков сумок, пакетов и пакетиков.

Но когда она явилась мне смиренным упрёком, я позабыл и про приятеля, и про машину. Вот что я увидел: бездомная девочка, которую кинули все мужики, а жестокий владелец снимаемой площади вышвыривает её на улицу. Лишь потому, пошляк, что она не поддалась его вульгарной похоти. Гонит одинокую девушку с дочкой сиротинушкой. А на улице темень и стужа. И вот топочут они, поджав губки, маленькая девочка цепляется за ручку мамы. В общем, всё для того, чтоб я почувствовал себя последним гадом.

Сохранять невозмутимость мне помогало воспоминание о том, как она собиралась поместить на балконе мой винил. Хотя и оно в этот момент улетучилось, но потом всё же я прикинул…

Сделать всё равно уже ничего нельзя, всё уже происходит – и если вспомнить, то какое счастье, что наконец происходит.

И если разобраться – почему это она не может жить с мамой, а Галка из-за этого должна жить со своей? А я дрочить? Что за разводняк? Ей просто хочется мстить всем мужикам, да и бабам, у которых мужики есть.

Нет, мне её, конечно, всё равно жалко, но если вдуматься, за что – за то, что она вот такая. Пожив с ней всего полторы недели, я уже понимал Энди и вполне ему сочувствовал.

Хотя с другой стороны, Вьюша с Дркиным дружила, причём чуть ли не до последнего часа. На Галкиной квартире можно теперь мемориальную табличку вешать. Навеки теперь под сенью. А Каринка даже на Умку со мною не нашла времени сходить. И дядя Петя ещё навестит не раз, как ни перестраивай.

На другое утро приехала Галка с Машей и сразу объяснила Санычу с Орским, что повидать их было радостно, но побыть всё же хотелось бы с Филочкой без них.

Ну, у них-то всегда есть, куда вписаться.